Бальтазар - Достойна веры лишь любовь

Что есть собственно христианского в христианстве? Во
 все века церковной истории указание на известное
 число таинств, в которые надлежало верить, считалось
 недостаточным ответом на этот вопрос; всегда стреми
лись обрести некое средоточие, в котором могло бы 
найти свое оправдание требование веры: искали Ло
госа, пусть необычного, но имеющего силу убеждать и
побеждать, чтобы он, выбиваясь из ряда «случайных
исторических истин», придавал им характер необхо
димости.

 

Христианское самопонимание (а тем самым —
теология) не совершается ни через мудрое знание,
 превышающее религиозное знание мира, — провозглашением Бога (ad majorem gnosim rerum devinarum),
ни через человека, приватного или социального, приходящего к самому себе благодаря откровению и спа
сению (ad majorem hominis perfectionem et progressum
generis humani), но единственно лишь через самопро
славление Божественной любви: ad majorem Divini
Amoris Gloriam.

 

B Ветхом Завете эта Слава (kabod) об
наруживается как присутствие царственной власти
Ягве в Его союзе с людьми (а через это — и во всем
 мире), в Новом Завете величественная Божия Слава
 истолковывает себя как нисхождение Божественной 
любви во Христе «в пределы» смерти и тьмы. Это все
му - внешнее, для мира и человека непредставимое 
(подлинная эсхатология), может быть воистину вос
принято лишь как «совсем-иное». Помимо прочего, данный этюд проясняет мои пла
ны относительно более крупной работы «Слава», 
представляющей собою «теологическую эстетику» в
двояком смысле: как учение о субъективном воспри
ятии и как учение об объективном самоистолковании
 Божественной Славы.

 

Здесь будет также показано, что 
данный метод отнюдь не является необязательным и 
побочным продуктом теологической мысли, но претендует на центральное и решающее место в теоло
гии, тогда как космологическая и всемирно-истори
ческая верификация, с одной стороны, и антрополо
гическая, с другой, — не более чем вторичные, допол
нительные подходы..При этом то, что названо здесь «эстетикой», получает
 чисто теологическое определение: как возможное
ишь в вере восприятие самое-себя-истолковываю
щей Славы наисвободнейшей Божественной Любви.


 

Таким образом, эта эстетика не имеет ничего общего 
ни с христианско-философской эстетикой, скажем,
эпохи Ренессанса (Фичино) или Просвещения
 (Шефтсбери), ни с эстетикой идеализма (Шеллинг,
 Фриз) или теологией опосредования (Де Ветте), ни 
даже с тем, что Шлейермахер назвал эстетическим 
благочестием (Христианская вера, §9). Пожалуй, мож
но было бы провести некоторые параллели между 
этой эстетикой и феноменологическим методом Ше
лера, поскольку тот направлен на «освобождение»
предметов, однако процедура «заключения в скобки»
 всего сущего в теологии совершенно неприемлема. Не
философская «незаинтересованность» отрешенного
 созерцания (epochê как apatheia для gnosis) должна со
ставлять объект устремления, а лишь христианская
«indiferencia», то единственно возможное «пресече
ние» всякого метода, которое позволяет воспринять
 «незаинтересованность» «самоцельной» (абсолют
ной) Божественной Любви.