Церковная догматика - Карл Барт - Том 3 - грех - экклезиология

"Церковная догматика" вошла в историю христианской мысли как одно из главных событий в богословии XX века.

Карл Барт. ЦЕРКОВНАЯ ДОГМАТИКА. Том 3

Пер. с нем. (Серия «Современное богословие»)

М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2014. — xliv + 695 с.

ISBN 978-5-89647-278-0; пер., 384 с.; 145х215 мм.

В эту книгу включены три параграфа из обширной «Церковной догматики» Карла Барта. Первые два (§ 65 и 70/1) посвящены учению о грехе. Барт рассматривает грех как движение человека в направлении, противоположном движению милости Божьей. Если Бог смиряется в воплощении и смерти Сына, то человек в своем грехе высокомерно превозносится, отвергая человечность Бога и пребывая вдали от Него в косности и во лжи.

Третий раздел (§ 72) посвящен экклезиологии, миссии общины в мире и для мира. Церковь, по Барту, своим бытием призвана свидетельствовать о чуде бытия смиренного Бога, о величии человека и об истине встречи Бога и человека в Иисусе Христе.

Карл Барт - Церковная догматика - том 3 - Предисловие

В январе 1952 г. Карл Барт работал над учением о примирении, трехтысячестраничным текстом из его «Церковной догматики», который вышел в трех монументальных томах и из которого взяты все избранные тексты, вошедшие в этот третий том русского издания Барта. Именно тогда он с удивлением узнал, что «Его величество король Англии милостиво наградил меня Королевской медалью за заслуги в борьбе за дело свободы[1]». Почему профессор богословия Базельского университета удостоился такой чести? Как он служил делу свободы?

В период холодной войны Барт много говорил о необходимости третьего пути, отличного от тех, которыми идут Восток и Запад. Он решительно выступал против ремилитаризации Германии и был непримиримым противником холодной войны. В дополнение к этому, он еще более решительно боролся с проявлениями антикоммунизма. Поэтому подозревать его в том, что он симпатизирует коммунистам, стали не только в Швейцарии, где он получил прозвище «красный богослов», но и в Соединенных Штатах. Из достоверного источника ему стало известно, что летом 1950 г. он попал в поле зрения американских спецслужб за то, что у него было слишком много друзей на Востоке.

Барт вынужден был прояснить свою позицию и ответить на обвинения в благожелательном отношении к коммунизму. «Я не питаю симпатий к восточному коммунизму, учитывая то, каким он явил свое лицо миру. Я нисколько не желал бы жить под его властью и никому этого не желаю. Но думаю, что ни политика, ни христианство не требуют и даже не оставляют места для заключений, к которым пришел и в которых все более утверждается Запад… Я убежден, что антикоммунизм есть большее зло, чем сам коммунизм. Неужели мы забыли, что принципиальным антикоммунизмом может быть только "Гитлер в нас"?»[2]

Критики и враги Барта скорее всего не сознавали, в какой огромной мере его политическая позиция определялась его богословием церкви и пониманием ее задачи и миссии в мире. Возможно, напрасно было бы искать четко выраженное политическое богословие в Бартовой «Церковной догматике», однако сам Барт считал, что его богословие имеет огромное значение для политической и общественной жизни. Барт не уставал напоминать о том, что, если мы верны христианской вести, то не можем оставлять политические вопросы в стороне[3]. Посвятив значительную часть третьего тома русского издания текстов из «Церковной догматики» Барта его богословию церкви, издатели внесли неоценимый вклад в понимание этого протестантского богослова, которого сам папа Пий XII назвал величайшим богословом от XIII столетия и до наших дней.

Проясняя свое отношение к коммунизму, Барт утверждал: «Думаю… христианским церквам следовало бы считать своей задачей — оказывать влияние как на общественное мнение, так и на своих руководителей, на которых возложена политическая ответственность исключительного по своему значению свидетельства о мире и надежде Царства Божьего. Церкви нанесли ущерб делу Евангелия тем, что практически бездумно отождествляли Евангелие… с идеологией Запада, не имеющей прочного основания и четких целей…

По человеческому рассуждению, дело Евангелия еще долго не сможет оправиться от нанесенного ему ущерба, и в этом ему не помогут даже наилучшие экуменические и миссионерские усилия»[4]. Барт оправдывал свое неприятие антикоммунизма, поскольку Anti значит против. Бог не против, а за людей. Коммунисты также люди. Бог также за коммунистов. Поэтому христианин не может быть против коммунистов, он может быть только за них. Быть за коммунистов не означает быть за коммунизм. Я не за коммунизм. Но если вы за коммунистов, то можете говорить то, что необходимо говорить прошив коммунизма»[5].

Читая Барта, христиане могут узнать, что все земные предприятия и акции, политические или религиозные, должны оцениваться по тому, содействуют ли они делу Евангелия Иисуса Христа среди народов. Христианская весть о том, что во Христе Бог примирил с собою мир, должна руководить христианской мыслью и действием, если христианская община стремится честно совершать свою миссию, свидетельствуя народам.

[1] Письмо к британскому послу, цитируемое в работе Eberhard Busch, Karl Barth: His Life from Letters and Autobiographical Texts, translated by John Bowden, Philadelphia: Fortress Press, 1976, p. 385. Далее этот текст будет упоминаться как Busch: 1976.

[2] Busch: 1976, pp. 382–383.

[3] Хансингер убежден, что социалистическим взглядам раннего Барта было суждено стать в высшей степени важными для развития мысли Барта и окончательного оформления его богословия. Хансингер пишет: «Богословское творчество Барта невозможно в полной мере оценить вне связи с его преданностью социалистическим идеям… (Однако) Барт никогда не рассматривал социализм как "идеологию" или систему идей. Для него социализм сводился к ряду конкретных целей, весьма близких тем, что связаны с Царством Божьим. Поэтому, строго говоря, Барт прежде всего усматривал связь не между богословием и социализмом, а между Евангелием и социализмом, а точнее, между свободой и любовью Бога живого и социализмом… Социализм представлялся явлением положительным для богословия в той мере, в какой эти социалистические цели согласовались с замыслами Бога о мире». George Hunsinger, Karl Barth and Radical Politics, Philadelphia: The Westminster Press, 1976, pp. 7–8. Этот сборник, в который вошло шесть статей, отредактированных и переведенных Хансингером, представляет собой важный вклад в изучение вопроса о связи богословия и политики в теологии Барта.

[4] Ibid., р. 383.

[5] Ibid., р. 383.

Карл Барт - Церковная догматика - том 3 - Косность и убогость человека

Притча о фарисее и мытаре (Лк 18:9сл) повествует о двух людях, каждый из которых фактически пристыжен перед Богом, но которые совершенно по–разному реагируют на это, в зависимости, соответственно, от степени понимания своего позора. Здесь, в Храме, а значит, перед лицом Божьим, красиво и широко расположился незнающий, бесстыдный человек, так превосходно благодарящий Бога за то, что он такой, какой он есть, то есть не такой, как остальные люди, — не грабитель, не обидчик, не прелюбодей, и не такой, как тот мытарь сзади, а человек, умеющий использовать свою свободу как против чувственных желаний: «пощусь два раза в неделю», так и против мамоны: «даю десятую часть из всего, что приобретаю».

Там же, в Храме, а значит, перед лицом Божьим, знающий, пристыженный, желающий держаться в отдалении, другой человек не осмеливается даже поднять глаз к небу, а лишь ударяет себя кулаком в грудь с таким исповеданием веры: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!» Срам обоих уже вскрыт. Но этот знает, а тот не ведает, что дело обстоит именно так. Этому остается только уничижать самого себя, в то время как перед тем простирается еще много чего другого, что его еще более побуждает к самовозвышению. Так, столкнувшись с проблемой стыда в ее острой или латентной форме, расходятся умы и пути человеческие.

Пристыжение человека — с соответствующим субъективным стыдом или без него — состоит в том, что он обнаруживает себя поставленным всравнение. С Богом? Если это основательное и совершенное пристыжение, тогда — именно с Богом: равняясь на Его святость, человек не сможет не обнаружить в себе ее отсутствие. Сравнение с другими людьми может провоцировать только случайное, частичное и поверхностное пристыжение. И, поскольку разнообразные контексты, в которых люди сравнивают себя друг с другом, всегда остаются, по существу, позорными для одной или другой стороны, то очень часто одному, другому или обоим удается каким‑то образом от него увильнуть под хорошим предлогом. Основательное и полное пристыжение, от которого мы увильнуть не можем, исходит от Бога, а вовсе не от нас.

К этому нужно добавить: от живо и реально идущего нам навстречу истинного Бога. Мнимо непосредственное сопоставление человека с некоторым богом, который был бы богом–в–себе и богом–для–себя на какой‑то высоте или глубине, — это не встреча со Святым, равняясь на святость которого, человек обнаружил бы, что ею не обладает. Это было бы игрой с понятием «бога», от которого, как высоко или как глубоко бы тот ни находился, не будет исходить пристыжение, вскрытие человеческого срама. Его человек никогда не будет всерьез стыдиться, поскольку в действительности ни в коей мере не был им пристыжен. Бог, который есть бог только для себя и в себе, — это не истинный Бог. Такое понятие о боге может быть отнесено только к идолу. Между ним и человеком не может быть сравнения, поэтому от него не может исходить в адрес человека никакое весомое пристыжение. Возникает вопрос: не потому ли человек мечтает о таком идоле и создает его себе, что понимает: с ним не может быть сравнения, с ним ты можешь быть полностью защищен от серьезного пристыжения.

Но человек уже был сравнен, и в этом сравнении серьезно, основательно и всецело пристыжен за свое противление истинному Богу, который тем отличается от идолов, что Он — не только Бог–в–себе и Бог–для–себя, но Эммануил, «С–нами–Бог»: истинный Бог и истинный человек. С нами, остальными людьми, все обстоит не так, чтобы один в другом мог встретить Бога. Может быть, мы станем свидетельствовать друг другу о Боге, о нашем сравнении с Ним и нашей пристыженности, побуждая друг друга к стыду перед Ним. Однако никто из нас непосредственно не сталкивается с Богом и не пристыжен самим фактом существования какого‑нибудь другого человека. Это происходит со всеми нами лишь в случае встречи с истинным человеком Иисусом, Сыном Божьим. По отношению к Нему — а все люди фактически имеют к Нему отношение — речь идет о сравнении нас с Человеком, в котором как таковом мы оказываемся сравниваемы со святым Богом. И в этом сравнении наших дел и достижений, наших возможностей и их реализации, истинного выражения нашего внутреннего мира и истинной глубины нашего самовыражения, всех наших путей, корней и вершин нашего существования, с Его существованием, мы оказываемся пристыжены.

Причина в том, что человеческая природа, присущая в равной степени каждому из нас, в Нем обретает такую форму, в сравнении с которой все остальные оказываются просто ничтожными и недостойными. В Нем мы встречаемся не с ангелом, не с каким‑либо другим превосходящим нашу природу и чуждым ей существом, перед которым мы чувствовали бы себя оправданными тем, что не соответствуем ему, а с таким же человеком, как мы, вполне сравнимым с нами, но — с человеком в возвышении нашей природы к ее истине, реализующим свое предназначение, в соответствии с тварностью и избранием человека; мы встречаемся с Человеком, существующим у Бога, под, для и с Богом, как и Бог — с Ним, пребывающим в мире с Богом и, следовательно, также с ближним и с самим собой. Это означает, что Он спрашивает каждого из нас: кем и чем хотим быть мы, Его братья? Какую человеческую жизнь нам вести? Что нам думать и хотеть, о чем говорить, как поступать? Что с нашими сердцами и нашими делами? Как в целом и в частностях использовать наше существование, дарованный нам срок, единожды предложенную возможность? Как и куда двигаться?

Какими мотивами руководствоваться и чем себя успокаивать? Каковы наши планы и намерения? Каков характер наших отношений с Богом, ближним и самими собой? В общем, о жизненном поступке нас, благих Божьих созданий, посреди космоса благого Божьего творения. Если бы у нас была свобода сравнивать себя с каким‑либо другим человеком или с неким абстрактным понятием, которое мы признавали бы богом, или же с каким‑либо нами самими придуманным и принятым законом, нам бы не составляло труда дать более или менее достойный ответ на такие вопросы. Но у нас нет такой свободы. Мы можем только возомнить, что она у нас есть. Мера, которой нас мерят, — истинный Человек, в котором мы конкретно и живо встречаемся с истинным Богом.

В сравнении с Ним мы предстаем извращенными, все наше — отталкивающим, наша человечность — испорченной. Возможность даже самой малой святости для нас совершенно исключается. Наш блеск тускнеет, слава становится ничтожной, гордость — беспочвенной; вскрывается вся ложь, в которой мы живем, вся та нищета, в которой Бог воспринял нас в своем Сыне, а что она состоит в неправде нашего человеческого бытия — бесспорно. Признаем мы это или нет, стыдимся или нет, это наш фактический позор. Мы оказываемся так пристыженными и посрамленными, поскольку посреди нас оказывается человек Иисус.