Бачинин - Мыслящий чертополох

Постмодерн, время, мы

 

---

 

 

 

(Случайные заметки по антропологии интеллектуальной жизни)

 

 

 

 

Метафора человека как «мыслящего тростника», идущая от Блеза Паскаля, несёт в себе что-то нежно-умилительное. Ну, как же: с одной стороны, крохотная человеческая былинка-тростинка, а с другой, необъятная, ужасающая своей бездонной чернотой и равнодушной мощью Вселенная, способная легко раздавить этот жалкий комочек и даже не заметить его исчезновения. Разве они могут состязаться? Разве есть у человека хоть малый шанс не чувствовать себя обречённым ничтожеством?

 

«Да, есть!» - говорит Паскаль. Человек ничуть не ниже и не хуже бесчеловечной громады Вселенной. Всё дело в том, что эта слабая тростинка способна мыслить, а бездушная громада – нет. Человек сознаёт свою ничтожность, а Вселенная не сознаёт своего могущества. И это уравнивает их,  даёт «мыслящему тростнику» право с достоинством занимать своё место в мире.

Прекрасная мысль. Но далее начинается самое интересное. Обладать разумением – это замечательно. Но надо еще уметь должным образом распорядиться своим достоянием. И здесь мы наталкиваемся на череду не слишком приятных проблем. Их суть зло и лаконично обозначил гетевский Мефистофель: мол, человек свой разум  «… лишь на то сумел употребить, чтоб из скотов скотиной быть».

 

Поэт Федор Тютчев был не столь категоричен. Ему нравилась мысль Паскаля о человеке как мыслящей былинке, и он писал, сетуя на разлад этой тростинки со всем остальным миром:

 

 

Когда читаешь тексты, слушаешь выступления иных современных писателей, поэтов, философов, социологов, политологов, которые в ладу с лежащим во зле миром, но в разладе с Богом, то невольно начинаешь сожалеть о том, что в поэтической антропологии Тютчева не нашлось места для симметричной метафоры человека как мыслящего чертополоха.

 

 

 

Почти одновременно попались на глаза два стихотворения – новое и старое. Первое – современного поэта Юрия Влодова, где во внешне благообразную поэтическую форму была упакована  нелепая в своём несуразном кощунстве мысль о том, будто  Иисус и Иуда – двойники, каждый из которых готовился предать другого:

 

 

Сразу же возникли два вопроса. Первый: в каких инфернальных урочищах человеческого «я» рождаются такие дикие, несусветные фантазии? Второй: почему поэты считают, что им всё позволено?

Ответ пришел очень быстро - после другой случайной встречи с давним есенинским стихотворением. Почему-то внимание привлекли строки, на которых оно прежде никогда не задерживалось:

 

 

И вдруг осенило: Ба-а! Да это ж готовая формула творческого метода! Но не обычного, дорожащего своими связями с духовными богатствами прошлого, а  постмодернистского, отвязного, родства не помнящего, ничего святого за душой не имеющего!

 

Соединение белой розы с черной жабой, смешение прекрасного с безобразным, возвышенного с низменным – это то, что сегодня легко и охотно делают очень многие поэты, художники, режиссеры, драматурги, философы. Они совершают это по разным мотивам, но результат, как правило, всегда один – прекрасное оскверняется, возвышенное унижается, белая роза растаптывается, а черная жаба торжествует, чтобы и дальше продолжать давить поэта за его хлипкое певчее горло, выдавливать из него остатки его хилой творческой совести.

 

Строго говоря, суть этой формулы не нова. До наших времён дошла из XVIII века история про маркиза де Сада, который, будто бы в Шарантоне, в доме для умалишенных окунал приносимые  поклонницами прекрасные розы в сточную канаву с нечистотами. История, скорее всего, мифическая, но красноречивая.

 

То, что когда-то проявлялось на уровне эпизодических курьезов, к сегодняшнему дню превратилось почти в творческую парадигму. И вот ныне один из её сторонников, ничтоже сумняшеся,  взял да и поместил в один ряд белую розу Иисуса и черную жабу Иуды.

 

Те, кто так поступают, вероятно, из-за присущей им духовной слепоты не ведают, что творят. Они, кажется, полагают, будто Иисус стерпит от них любую хулу, и всё сойдёт им с рук. Ну что ж, пусть тогда почаще вспоминают судьбы Лотреамона, Бодлера и прочих любителей поиграть с огнём. Да и к своей жизни им стоит присмотреться повнимательней. Всё-таки в данной истории с незадачливым поэтом хочется думать, что дело не зашло слишком далеко, и ещё есть надежда на то, что «прояснится тёмный ум» и не пропадёт бесславно душа.

 

 

 

Послушал выступление московской философини из журнала «НЛО» Оксаны Тимофеевой. Тема была не слабая – о конце света. И каюсь: ничего не понял. Слышал только какое-то словесное бульканье. Да еще жалел слушателей, которые доверчиво таращились на докладчика, будто ожидали, что, вот-вот, вылетит птичка. А докладчик тем временем безжалостно перекладывала непроваренные мюсли из своей головки в чужие мозги.

 

 Одним словом, скверный анекдот. Постмодерность головного мозга - штука беспощадная. Для философа это почти всегда игра со своей смертью, духовной, разумеется. И приходится наблюдать, как эта смерть косит людей, которые когда-то хорошо начинали.

 

Помню, как в середине нулевых, на Петербургских философских чтениях модный петербургский интеллектуал Александр Секацкий призывал философов в постмодернистскую проходку по маргинальным околичностям - свалкам, кладбищам и прочим достопримечательностям такого же рода. Прошло энное количество лет и теперь этому зазывале уже не надо никуда ходить, поскольку и свалка, и кладбище оказались при нём, в его собственной голове. ПГМ дала тяжелое осложнение в виде длящегося сериала его статей в газете «Известия», которую ныне все приличные люди за версту обходят.

 

 

(Явление христианского постмодерниста народу)

 

Наблюдал диалог двух известных в России христиан – православного священника Якова Кротова и протестанта Юрия Сипко. Увидел хорошую иллюстрацию к тому, как форма зависит от содержания. Внешнее поведение диспутантов явило собой разительный контраст. Это контраст между спокойной позицией аргументированной убежденности Ю.С. и вертлявой, ернической, прыгающей в разные стороны мыслью Я.К.

 

 

Почему так твёрд и спокоен Ю.С.? Потому что у него есть незыблемое основание – Библия, Слово Божье, Дух Божий. Его не сбить мелкой софистикой, лукавыми подменами и отвлекающими наскоками.

 

Почему так неосновательно выглядит то, о чем говорит Я.К.? Потому что он сам, кажется, не знает, на что следует опираться. Может быть, умом-то он и знает, но по его репликам этого не видно и не слышно, поскольку в них вовсю гуляют сквозняки иронии и сарказма, то выдувающие из них резонные смыслы, то образующие завихрения из квазихристианского словесного мусора.

Вообще, когда осанистый, седобородый муж в священническом одеянии постоянно, к месту и не к месту, посмеивается, похохатывает, похихикивает, то это плохо смотрится. Создаётся впечатление, что перед тобой не человек веры, а человек полуневерия, подобный развеваемой ветром волне. Печально!

 

Яков Кротов неприятно удивил разительной неиформативностью своего словесного поведения. Что он сказал толкового и по существу? Ничего! Одна сплошная словесная шелуха, приправленная каким-то ненатуральным, не смешным юмором. И я полагаю: это оттого, что сверхзадача, сидящая у него в сознании, – не показать силу Слова Божьего (как у Ю. Сипко), прочность своей веры, твёрдость её оснований, мировоззренческую привлекательность христианства, а продемонстрировать себя. И это ему удалось – он показал, как мало стоит позиция того, кто пытается звонко брянчащей словесной мишурой задекорировать пустоту, в которой нет Духа Святого. Испить из этого источника нечего. А кто попробует, получит только глоток сухого, пыльного воздуха.

 

Если перевести всё это на язык современного гуманитарного дискурса, то перед нами явление христианского постмодерниста народу. Явление выхолощенной, но высокопарной и высокомерной псевдодуховности, всеразъедающей иронии, довольно поверхностного интеллектуализма, ну и так далее. Одним словом, новая версия известной пелевинской темы, но только с новым героем: «Кротов и пустота». И это не столько личная пустота, сколько демонстрация выхолощенности той исторической версии византизма, в которую Я.К. решил поиграть в своей земной жизни.

 

 

 

В эпоху постмодернизма мировой философский клуб превратился в гигантский интеллектуальный бордель. Кто угодно может зайти в него и выбрать там на свой вкус какую угодно мысль, идею, концепцию. Утоляя свои умственные вожделения и реализуя самые безумные фантазии, он получает право вытворять с своей избранницей всё, что ему заблагорассудится, невзирая при этом ни на какие культурные нормы и ограничения. В результате разворачиваются сцены, которые в одних случаях напоминают пыточные камеры, где истязают живую мысль, а в других - сумасшедшие дома, где на её останках канканируют безумцы.

Вот на этом сочетании  элементов борделя, застенка и дурдома и выстраивается экстравагантная архитектоника постмодернистского интеллектуализма.

 

 

(Виктор Ерофеев и его «Болдинская осень»)

 

Встретил новую статью писателя Виктора Ерофеева. Название: «Из чего мы состоим». Не нашел ничего для себя утешительного. Открылся вид сплошной отрицаловки, зрелище бескрайней и к тому же основательно загаженной пустоши в душе именитого литератора-интеллектуала. И вспомнился один из его рассказов – «Болдинская осень». В нём некий писатель по фамилии Сисин (полагаю, alter ego Ерофеева) едет, а затем идёт от станции на свою подмосковную дачу. При нём новая записная книжка с чистыми страницами, которую ему хочется начать с запечатления каких-то особенно значительных мыслей.

Вот начало рассказа:

 

 

«Сисин сидел в полупустой электричке и глядел в окно. За окном плыло мутное осеннее Подмосковье. День был серенький, но не дождило. "Если Бога нет, всё позволено", - вдруг подумалось Сисину, и его приветливое лицо осунулось и помертвело. "Всё позволено! Всё! - думал яростно Сисин…»

 

А вот концовка: «…Сисин не прикасался к бумаге. Белый лист опять хотел было загипнотизировать Сисина, но тот справился с наваждением и уже через полчаса быстрым красивым почерком сделал первую запись:

Семья - г. [в рассказе известное слово везде приводится целиком. – В.Б.]

 

 

И вновь замер, часа на полтора. Было видно, что он никак не может решиться сделать следующую запись, что он уже сформулировал мысль, но никак не решится. Наконец - в наступающих сумерках - он вывел с опаской…» Не хочу далее цитировать. Автор внёс в свой гнусный список Творца мира, земли и человека.

 

Не знаю, почему автор не внёс в свой подлый перечень строчки: «Ерофеев-Сисин – г.». А, ведь, именно она дала бы исчерпывающий ответ на вопрос статьи «Из чего мы состоим». Точнее, ответ на вопрос, из чего состоит мсьё Ерофеев, поклонник и знаток  Жан-Поля Сартра.

 

 

И последнее. «Болдинская осень» была написана Ерофеевым почти сорок лет тому назад, в 1985 году. Статья «Из чего мы состоим» - в 2014 году. И что же мы видим? А ничего нового. Всё та же экскрементальная лексика и полное отсутствие пространства для жизни духа. Разве что экскрементальная беллетристика трансформировалась в экскрементальную публицистику. Ни малейшего шага вперёд. Жизнь, как увлекательное экзистенциальное путешествие, не состоялась. А, ведь, человек когда-то защитил диссертацию по экзистенциальной философии Жан-Поля Сартра.

 

 

Помню, как я, будучи студентом, писавшим диплом на тему сравнительного анализа философии Достоевского и Сартра, с пиететом читал ерофеевскую диссертацию. Но увы, гиганта мысли из г-на Ерофеева не получилось. Налицо лишь жалкие, ничтожные, да к тому же еще и дурно пахнущие плоды убогой мысли, заигравшейся в постмодернистские игры. Экзистенциальный тупик, в который она когда-то умудрилась загнать себя, а потом просидела в нём сорок лет. В виду приближающегося 70-летия писателя, когда человек должен светиться мудростью, открывается зрелище жалкой (хотя и по прежнему амбициозной) духовной развалины, на лбу которой написаны три буквы диагноза – ПГМ (всё та же постмодерность головного мозга).

 

 

(Университетская лекция по политической философии)

 

Пришла весна. Рассупонилось солнышко, и индово взопрели озимые. Взойдет профессор Ромуальдыч на кафедру, вытащит свой конспект, понюхает и аж заколдобится. И начнёт свою 120-минутку ненависти к проклятым велосипедистам, которые одни кругом во всем виноваты.

 

Он торжественно достанет из портфеля внушительную марксистскую истину и всем покажет, чем она пахнет и с чем её едят.

А потом он объяснит, что хрен субстанции не слаще редьки акциденции, и что плохая война лучше хорошего мира.

А потом он проведёт блистательную и крайне поучительную блиц-дискуссию с автором народной пословицы «Коготок увяз – всей птичке пропасть» и наголову разгромит оппонента.

А потом он вас научит родину любить.

 

А потом он вам расскажет, что очень скоро на Марсе будут яблони цвести, а на Луне раскинется Лунный федеральный округ.

А потом он поделится своими личными впечатлениями от фильма «Левиафан» и скажет, что режиссер всё переврал, потому что классик английской политической философии Томас Гоббс-со-Смыком в своём трактате «Левиафан» писал совсем не об этом. И перевирать классиков он никому не позволит!

 

А потом он поделится детскими воспоминаниями о своей любви к Агнии Барто и тут же украсит лекцию сентиментальным стишком о бедном отечественном мишке, которого уронили на пол и которому оторвали лапу. Но мишка по-прежнему ещё ого-го! И готов всем показать кузькину мать.

А потом он блеснёт еще одним милым стишком той же доброй бабушки Барто - стишком о тупом и неуклюжем украинском бычке, который идёт, качается, вздыхает на ходу, потому что у него вот-вот всё закончится и он скоро упадёт.

 

А если вам будет что-то непонятно, то он вам строго объявит, что нет в вас никакой фартикультяпности и что он за вас не отвечает, а за себя не ручается. А если вам что-то в его лекции не понравилось, он вам покажет, где раки зимуют. А если вы будете упорствовать, он вас пошлет туда, куда Макар телят не гонял.

 

 

В.А. Бачинин, профессор,

доктор социологических наук

(Санкт-Петербург)