Бачинин - Подарочный Ницше-динамит

Времена и нравы

---

 

 

 

 

Два сюрприза преподнесла нам наша нескучная жизнь в канун Нового 2016 года. Один – сугубо философский, академический, связанный с любимым очень многими Фридрихом Ницше, а другой, как бы это помягче выразиться… Даже слова трудно подобрать… Одним словом, мир увидел под аспидным небом острова Врангеля поразительное, умопомрачительное, сотрясающее душу зрелище – предсмертный танец белой медведицы.

И вот, каким-то странным образом оба эти феномена связались у меня в голове в одну цепочку. Откуда она взялась и почему возникла? Вот на эти вопросы я и хочу ответить, прежде всего, самому себе.

 

 

Перед Новым годом на парадной витрине официального сайта московского Института философии РАН засияло итоговое собрание из десяти публичных видеолекций о философии Фридриха Ницше. Эдакая предпраздничная, почти подарочная интеллектуальная констелляция. Пир ума, праздник знаний и фейерверк красноречия! Беспрецедентное и впечатляющее зрелище, наводящее на некоторые размышления. Но прежде одно воспоминание.

Когда-то на заре туманной юности я, поступив на философский факультет ЛГУ, благополучно сдал свою первую зимнюю сессию. Предстояли каникулы. С чьей-то подсказки взял в студенческом профкоме льготную путёвку в студенческий же дом отдыха и отправился на 12 дней на Карельский перешеек.

 

Много там было разного, интересного, захватывающего, вплоть до драки во время танцевального вечера, когда мне досталось на орехи. Но спокойные часы отдыха я проводил как истинный студент философского факультета - с привезённым с собой ветхим дореволюционным изданием «Антихристианина» Ф. Ницше. Подобно средневековому переписчику, я трепетно переносил этот ценнейший в тогдашних моих глазах раритет в толстую тетрадь. И ни мало не подозревал, с кем я имею дело на самом деле, кого впускаю в свою душу.

А потом было долгое выздоравливание - изживание последствий ницшевского соблазна. Высвобождению помогли Достоевский и «Доктор Фаустус» Томаса Манна (нередко называемый романом о Ницше), а затем Библия, ставшая настольной книгой в самом буквальном смысле.

 

Вспомнил я об этом, размышляя над причинами мощной демонстрации нашими академическими мэтрами своих ницшевских симпатий, от которых они, похоже, никогда не лечились и лечиться не собираются.

Мне понятны наивные увлечения студентов-гуманитариев философемами Ницше. Эта умственная корь указывает на ориентационные сбои, возможные в пору духовного взросления и духовных исканий. То есть это явление возрастное, а значит преходящее.

 Мне понятно существование узких специалистов, углублённо исследующих ницшевский феномен. Они необходимы в обществе почти в такой же степени, как, скажем, врачи-сифилитологи.

 

Но, вот,  выбор именно Ницше для популяризации деятельности Института философии, целенаправленная раскрутка в публичном пространстве его наследия как просветительского проекта вызывает вопросы.

Когда-то наших философов одолевала повальная любовь к наследию известных европейских интеллектуалов по имени  Карл и Фридрих, правда, стимулируемая щёлканьем над их головами властных бичей. Теперь остался только один Фридрих, без Карла, да и его как-то незаметно подменили на другого, к тому же очень больного и не слишком вменяемого. Но как от Фридриха Энгельса не получилось особого просветления в головах наших философских светочей, так и от Фридриха Ницше аналогичного просветления тоже не наблюдается.

 

 

Кто-то может возмутиться: «Позвольте, но что дурного в Ницше? Разве он может быть чем-то вреден и опасен?» Отвечаю прямо, без экивоков: он опасен ровно тем же, чем когда-то Мефистофель оказался опасен для Фауста. Опасен тем, что умеет проделывать с умами и душами людей.  Опасен тем сладким ядом, который разлит в его речах. Опасен своими текстами, этим вкусным интеллектуальным чаем с растворённым в нём демоническим полонием, утоляющим умственную жажду и одновременно выжигающим в человеке душу.

Философия Ницше абсолютно разрушительна. Она напрочь лишена созидательного потенциала, как лишена  его взрывчатка. Суть своего философского таланта лучше всего передал сам автор в его же собственной афористичной автохарактеристике: «Я не человек, я динамит».

 

Метафизический пиротехник мечтал сокрушить Бога шквальным огнём своего богоборческого сарказма. Заодно он  пытался взорвать и индивидуальный дух, служащий антропологическим мостиком к Богу. И действительно: зачем человеку нужен мост, протянутый в пустоту?

 

Ницше – мастер-деструктор, чьи идеи оттачивают человеческий ум как бритву и одновременно рассверливают, разламывают на куски душу, принадлежащую тому же самому человеку. Он аннигилировал весь ансамбль классических моделей человека и выставил на общее обозрение собственную, авторскую версию - человекообразную бестию, умное, сильное и злое животное, на лохматом загривке которого привязан декоративный бантик – высокий эстетический вкус.

 

В чем же секрет привлекательности этой бестии с её Пигмалоном и их мрачной картиной мира? Почему вокруг них вьются, как завороженные мотыльки, наши высоколобые академические симпатики, готовые днями напролёт вещать о скромном и неотразимом обаянии своего кумира? Отчего их способности к духовному сопротивлению буквально парализуются интеллектуальным высокомерием Ницше, его надменными бравадами, приступами регулярных, явно нездоровых самовосхвалений? Отчего они не обладают духовным иммунитетом против смертоносных инфекций философского демонизма?

 

Может быть оттого, что понимают, как тяжело тягаться с Ницше? Ведь с ним действительно почти невозможно спорить. Под его полемическими ударами трудно устоять, если не иметь под собой прочного основания. Нет, не философского и не научного. Практически все философские концепции и научные конструкции – относительные и потому ненадёжные опоры. Основание должно быть сложено из гранита абсолютных критериев. А таковыми в нашем мире, в нашей символической вселенной и культурной галактике располагает только библейско-христианская картина сущего и должного.

 

Те редкие критики Ницше, для которых эта картина не существенна, сметаются как пушинки залпами ницшевских зубодробительных афоризмов, смываются потоками его буйных философских фантазий.

Лаконичное и, вместе с тем, точное пояснение этой непростой коллизии дал Поль Рикёр, сказавший, что «только христианин может активно противостоять Ницше»[1]. И нет причин не доверять этому тезису. В нём всё ставится на свои места и прямо указывается на источники сил и бессилия тех, кто соприкоснулся  с Ницше.

 

Те, кто духовно разоружены и обессилены соблазнительными текстами злого гения, вероятно, каким-то шестым чувством ощущают свою слабость и несостоятельность. Потому они стараются не связываться с опасным противником, предпочитая добровольно пойти к нему в услужение. Те, кого чтение «Антихристианина» («Антихриста») и прочих богоборческих «шедевров» успело превратить в антихристиан, для кого «Бог мёртв», Иисус не воскресал, а дух и душа – фикции, с готовностью становятся его последователями и союзниками.

 

 

Ницше – человек с гигантским, глубочайшим и мрачнейшим подпольем внутри себя. Абсолютное большинство его текстов, мыслей, образов почерпнуты им из этой инфернальной тьмы, кишащей демонами гордыни, высокомерия, мизантропии, агрессивности, злословия, тщеславия, ресентимента.

 

Чемпион философских боёв без правил, Ницше – гигантская фигура вооруженного до зубов гуманитарного Голиафа духовной войны. Секулярным интеллектуалам не под силу сражаться с ним. Чувствуя мощь его тяжелого полемического вооружения, они, как правило, предпочитают поскорее оказаться в рядах его поклонников. Им проще и безопаснее расписывать достоинства его мышления, языка, стиля, аргументации, чем сражаться с легионами демонов, стерегущих смыслы умопомрачительных ницшевских текстов.

 

Слово «умопомрачительный» обладает в данном случае буквальным значением. Это показал и доказал сам автор своей собственной жизнью и судьбой. Дьявол сыграл с ним злую и страшную шутку. В сущности, повторилась древняя история из жизни одного греческого изобретателя. Тот создал для своего правителя изощренное орудие казни – огромного медного быка. Казнь заключалась в том, чтобы поместить осужденного внутрь, а затем развести под медным брюхом быка большой костёр. Весь фокус состоял в том, что пока несчастный заживо жарился, его крики, доносившиеся через открытую пасть монстра, должны были преобразовываться в громкое мычание и тем развлекать зрителей казни.

 

Заканчивается эта история довольно неожиданно. Правитель, кое-что понимавший в этой жизни, решил испытать новинку особым образом: по его приказу внутрь быка в качестве подопытной жертвы был помещен сам изобретатель.

 

Для Ницше его умопомрачительный, убойный дискурс стал почти таким же медным быком. Философ, сконструировавший его, оказался заложником, пленником и первой жертвой собственного творения, обречённой пережить драму буквального умственного помрачения. Проповедник антропологического катастрофизма, пророк общей антропологической катастрофы сам стал их олицетворением, персональным воплощением. Тёмная сила, которую он взял себе в поводыри, предъявила ему счёт, потребовала расплаты и довела дело до логического конца. Инфернальный демон выгрыз у Ницше вначале его дух и душу, а напоследок и рассудок, оставив одну лишь убогую антропологическую оболочку бормочущего вздор безумца.

 

 

Ницше, раскассировавший дух, лишивший его творческих полномочий и вообще изгнавший его за пределы собственного «я», сделал ставку на интеллект и воображение. Он сумел объединить их в единый инструмент – интеллектуальное воображение. С его помощью был создан мир философских фэнтези, живописующих  нескончаемые подзвёздные войны всех против всех -  bellum omnium contra omnes.

 

На первый взгляд может показаться, что философские, интеллектуальные и эстетические фантазии Ницще не имеют границ. Но это не так: границы существуют, хотя больше напоминают потолок. Богатая фантазия, беспрепятственно разливающаяся по горизонтали и то и дело устремляющаяся в темные подполья и инфернальные провалы демонического мира, совершенно бессильна там, где требуется движение вверх. Она слишком тяжела, мрачна, мизантропична и потому для неё недостижимы духовные выси запредельности Божьего мира. Она, будучи дерзкой, порывистой, трансгрессивной,  время от времени пытается взмыть ввысь, но неизменно ударяется о невидимый предел, чтобы рухнуть вниз, в привычную профанную среду маленьких, людей, пугливо мигающих своими маленькими глазками и тихо повизгивающих под бичами самозваных сверхчеловеков.

 

Как уже говорилось выше, на исходе 2015 года наша весёлая жизнь подбросила нашей не менее весёлой философской науке до ужаса весёлую, живую метафору. Весельчак-повар с острова Врангеля, эдакий ма-а-а-хонький сверхчеловечек, прикормил белую медведицу, а затем, шутки ради, подложил ей в еду дополнительное угощение в виде взрывчатки. Медведица, не подозревавшая ничего дурного, проглотила эту веселую начинку, а наблюдатели-вечельчаки засняли всё это на видео. А потом сотни тысяч людей по всему миру рыдали, увидев предновогоднюю кадриль несчастной медведицы.

 

А теперь давайте представим: этот махонький сверхчеловечек получил большую, даже очень большую власть, а с нею и возможность засунуть очень много взрывчатки внутрь нашей планеты. И еще представим, что этот «джентльмен с неблагородной физиономией» обрёл возможность понаблюдать откуда-нибудь с безопасного для него расстояния, допустим с Луны, за смертельным танцем Земли. Предположив всё это, зададимся главным вопросом: решился бы он реализовать эту возможность и на практике осуществить галактическую авантюру?

 

Лично я, ох, как боюсь, что он вполне способен пойти на это и взорвать не только Землю, но, если понадобится, и ему за это ничего не будет, разнести в клочья целое созвездие Большой Медведицы. Повторяю: боюсь, что он сделает это, не моргнув глазом, с ницшевски-бестиарной бесстрастностью и с предвкушением занятного зрелища. Почему? Да потому что он – дитя совершившейся антропологической катастрофы, её продукт, её отравленный выброс.

 

 Ведь не зря же легионы пишущих бесов, исповедующих заветы Заратустры, трудились более сотни лет над своим мега-проектом под названием «Антропологическая катастрофа». Обильные плоды их трудов еще долго будут изумлять весь мир, обретая всё новые и самые неожиданные антропологические формы – от микроскопических моральных идиотов до космических моральных монстров-вурдалаков. И не важно, гибнет ли маленькая медведица на земле или Большая Медведица в небе. Различны лишь масштабы злодеяний, но суть их - одна.

 

 

Приведу высокоумный пассаж одной столичной философской дамы, большой поклонницы Ницше. В нём она вначале говорит о том, какими недалёкими и консервативными были русские СМИ конца XIX столетия, негативно отнесшиеся к Ницше и называвшие его нигилистом, имморалистом и атеистом. Далее она ведёт речь о том, как правильно поступают те, кто ценят германского философа.  Ведь в основе его миросозерцания лежит «вера в абсолютные ценности духа… Ницше  стал своеобразной «духовной скрепой»… Ницше будет работать изнутри. Недаром ведь сам Ницше называл себя динамитом» А еще чуть ниже о текстах Ницше, которые высвобождают нас  «из–под гнета авторитетов, задают смысловой вектор самосозидания, помогают найти опору в самих себе».

 

М-да…  Когда читаешь про Ницше как «духовную скрепу», про его веру в «абсолютные ценности духа», то возникает впечатление будто эти и им подобные дифирамбы несутся из некоего перевёрнутого мира, где мизантропов именуют гуманистами, гробокопателей славят как жизнетворцев, растление объявляют воспитанием, зло – благом, смерть – жизнью, войну – миром, рабство – свободой, негодяев – героями, упадок – прогрессом ну и т.д.

И возникает отнюдь не беспочвенное предположение: а не демонстрируют ли здесь философские учителя нации крайне плачевное состояние своего интеллектуального и морального вооружения? Ведь в нём сбита вся оптика, расстроены все навигаторы. А все надёжные оценочные критерии смыслов, ценностей и норм завалились за плинтус так, что их не достать.

 

Позволю себе возразить ученой даме: а что если «консерваторы» из русского серебряного века не смогли принять извращенных критериев Ницше и называть горькое сладким только потому, что имели философский вкус, ещё не успевший измениться под наплывом массы «развратительных идей» ХХ века?  А что если Поль Рикёр всё-таки прав, и фанаты Ницше потому и судят  обо всём с такой уверенной и размашистой превратностью, что не являются христианами и не могут достойно противостоять обольщениям философствующего люциферианца?

 

Когда эти самые фанаты предлагают лечить современный кризис ценностей с помощью текстов Ницше, которые сами есть одиознейший плод глубочайшего кризиса ценностей, то подобный ход мысли напоминает логику эпиграммы Томаса Мора, в которой рекомендуется избавляться от запаха лука путём ражёвывания зубчика чеснока.

 

Когда ницшеманы, не скрывающие благодарных чувств к своему кумиру и ратующие за ницшефикацию всей культуры, утверждают, будто автор «Заратустры» помог русским интеллектуалам обрести свободу духа, то хочется всех их пригласить на выставку плодов этой свободы. Хочется, чтобы они посетили павильон, над входом в который красуется надпись «Антропологическая катастрофа». А там показать  необозримое море экспонатов, в том числе и шедевр поварского искусства, изготовленный врангелевской бестией, - живую медведицу, нафаршированную взрычаткой. И если они не увидят цепочки причинно-следственной связи, ведущей от ницшевской модели свободы к современной антропокатастрофе, то предложить им загрузиться на какой-нибудь «философский пароход» и уплыть куда-нибудь подальше, к чертовой бабушке, чтобы наши глаза их больше не видели, а уши не слышали.

 

Если кто-то полагает, что подсюсюкивающая философская возня с наследием Ницше – это безобидная академическая игра в бисер, тот глубоко заблуждается. Это всё равно, как если думать, что если «злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф.12,36-37), то вокруг него при этом будут множиться благоуханные цветы и благие плоды его инициатив.

 

Да, Ницше – это весьма значимый фактор развития европейской и российской мысли. Да, его идеи – это концентрированный, сильнодействующий, а для кого-то необоримый, соблазн. Да, наша жизнь так устроена, что «невозможно не прийти соблазнам» (Лк.17,1). Современная культура, мысль, философия переполнены ими. И проблема не только в самих этих соблазнах. Она еще и в людях, которым нравится быть их передатчиками, трансляторами, разносчиками, распространителями.

 

 

 

 

Разумеется, они имеют право на собственные философские симпатии, вкусы, предпочтения. Разумеется, им ничего не стоит отмахнуться от назойливых моралистов и увещевателей, попрекающих их за подобные симпатии. Но есть слова, от которых так просто уже не отмахнешься. А если отмахнешься, то когда-нибудь об этом горько пожалеешь. Это слова Господа, всерьёз предупреждающего тех, кто проталкивает тёмные соблазны в жизнь и искушает «малых сих»: «Но горе тому, через кого они приходят» (Лк.17,1).

 

На философствующих тьюторах, занимающихся распылением ницшевского соблазна в российской духовной атмосфере, лежит немалая доля ответственности за пролонгацию русской антропокатастрофы, доля вины за её перемещение в XXI век. Из бестиарной умственной пыльцы, содержащей большой процент ницшевского фермента, соткались и материализовались полчища мелких и крупных человекообразных бесов, повсеместно вещающих о том, что «Бог умер», а дьявол жив, здравствует и является их учителем и наставником.

 Из этой же пыльцы образовался и врангелевский повар, оказавшийся не пассивной жертвой антропокатастрофы, а активным существом, жаждущим роли палача и сыгравшим её в антрепризе с подвернувшимся и доверившимся ему животным.

 

Хотим мы того или нет, но между тьюторами и убийцей белой медведицы протягивается связующая нить, сплетённая из тысячекратно опосредованных отношений подстрекательства, ответственности и вины.

 

Когда-то автор «Братьев Карамазовых» открыл всем глаза на природу подобных отношений. Те, кому разговоры о вышеуказанной связующей нити покажутся голословными, пусть вспомнят слова, сказанные отцеубийцей Смердяковым своему духовному наставнику Ивану Карамазову: «Али все еще свалить на одного меня хотите... ? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил».

 

Врангелевский повар был только исполнителем, как и его коллега, «бульонщик» Смердяков. А его наставниками и вдохновителями были те, кто внушали ему идеи, будто нравственные нормы – это «гнилые верёвки», будто он «право имеет» отшвыривать их в сторону в любой, удобный для него момент.

 

Конечно, эти и другие «развратительные идеи» не закачивались ему в голову напрямую по умственному трубопроводу, проложенному из Иститута философии до острова Врангеля. В жизни всё намного сложнее и опосредованнее. Но если на будущем суде ученик-убийца скажет в адрес учителей-господ, что это они убили, поскольку развязали руки, то будет совершенно прав.

 

Впрочем, скорее всего,  ему вряд ли удастся до суда прочесть «Братьев Карамазовых» и додуматься до такого вывода. А его философские «наставники» - отнюдь не иваны карамазовы, и потому вопросы о собственной вине и ответственности за антропокатастрофу в стране вместе с проблемами больной совести вряд ли заставят их потерять сон и сойти с ума. Им, кажется, совершенно невдомёк, что сегодня настойчиво предлагать Ницше в духовные наставники народу, полностью растерявшему все ориентиры, заблудившемуся на исторических перепутьях, означает уподобить этот народ героям картины Брейгеля «Слепые». Приведённый духовно слепыми поводырями к провалу, он обречен. «Они - слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму» (Мф.15,14).

 

Что к этому добавить? А уже почти нечего, ибо поздно. Поздно, поскольку уже звонит колокол. И не надо спрашивать, по ком он звонит и как выглядит антропологическая катастрофа. В интеллектуальном поднебесье наши философские учителя уже успели своими стараниями прописать одну из базовых формул условий этой катастрофы: «Ницше – в подарок!», умолчав, однако, о возможных последствиях её динамитной  силы, способности взрывать не только людей, но и зверей.

 

Эта формула, предназначенная разрушать, не выглядит ужасной только потому, что облачена во вполне приличные интеллектуальные упаковки. Деструктивная начинка запрятана глубоко внутри. Если вам приходилось, скажем, держать в руках ручную гранату, то она вряд ли вызывала у вас своим видом отвращение и ужас. Внешне она выглядит вполне приемлемо – эдакий аккуратненький, зелёненький, гладенький, металлический лимончик, который, при желании, можно погладить и даже лизнуть языком. Но под этим симпатичным покровом затаились смерть, кровь, оторванные конечности, развороченные человеческие внутренности и прочие ужасы.

 

Вы хотите, чтобы такие опасные для жизни предметы продавались в магазинах, лежали на библиотечных полках, имелись у вас дома? Ах, не хотите! Но извините, уже поздно! Они уже с нами, вокруг нас и даже в наших домах…

 

Если ружьё, которое у Чехова висит на сцене в первом акте, обязательно выстрелит в третьем, то Ницше-динамит, которым кто-то старательно напичкивает нашу жизненную среду, тоже обладает аналогичными свойствами. И сколько времени он согласен выжидать до минуты общей детонации Ницше-динамита, мы не знаем… Но зато мы знаем и помним реплику Пушкина: «Боже мой, как грустна наша Россия!»

 

Вот и получается, что чем веселее в ней жить, тем грустнее…

 

 

---