Бачинин - Юнговский разгром Теодицеи Иова - Химерическая теология Юнга - 4

Химерическая теология К.Г. Юнга

 

 

Юнг, изъявивший желание погрузиться в существо Книги Иова, не смог удержаться на дискурсивной высоте библейской Теодицеи. Ни Богооправдания, ни, тем более, Богопрославления у него не получилось. Вместо них выстроилась жесткая конструкция прямого Богообвинения. Не отличающаяся концептуальной новизной, она подтвердила, что за несколько столетий господства духа модерности секулярный рассудок основательно истощил свои эвристические ресурсы на богоборческой стезе, растратил свой аналитический потенциал. Ни потрясения Второй мировой войны, ни трагедии Холокоста, Хиросимы, Нагасаки не привели его в чувства, не произвели в нём метанойю, не склонили к более основательному вдумыванию в существо экзистенциальной драмы Иова. Создатель глубинной психологии не преподал читателям урока глубокой проницательности, а лишь скользнул поверхностным взглядом по страницам Книги Иова, чтобы оставить читателям банальную, почти дежурную записку о морально-психологическом состоянии двух её главных героев – Господа Бога и патриарха из древней земли Уц. Талант проницательного аналитика в данном случае дал обидный сбой. Это произошло по причине того, что исследователь зашел на территорию, где разум без веры бессилен и становится подобен младенцу без поддержки матери. Не учтя этого важнейшего условия, Юнг повел себя не адекватно, споткнулся и потерпел духовно-интеллектуальное поражение. Приращения новых смыслов не получилось, расширение пространств и перспектив понимания не состоялось. Из-под пера талантливого ученого, не пожелавшего считаться с правилами техники духовно-интеллектуальной безопасности, обязательной при обращении с Библией, появилась банальная репродукция давно увядшего и основательно измочаленного  букета из нескольких старых богоборческих трюизмов.

 

Серьезный гуманитарий, авторитетный аналитик, превративший Теодицею Иова в свою противоположность – анти-Теодицею, пронизанную духом богообвинения и богохульства, оказался заложником не слишком достойных приёмов полемики, извращающих библейские смыслы и ценности и компрометирующих в первую очередь его самого. 

 

Юнг, как аналитик, не лукавил, немошенничал. Совсем напротив, ему казалось, что он действует с отменной прямотой, честностью и бескомпромиссностью. Но сама природа секулярной мысли, пытающейся при работе с сложнейшим библейским материалом действовать в одиночку, без ориентационной, навигационной поддержки веры, сыграла с ним дурную шутку. Вместо строгого аналитического трактата, который надеялся создать Юнг, из-под его пера вышло нечто вроде пространного богоборческого памфлета.

Издержки позиции Юнга временами достигали степени абсурда. Так, они проявились в безапелляционных рассуждениях о том, что сатана был  «сыном Яхве», воплощением Его «темной стороны» и, соответственно, «братом» Иисуса .  Поначалу сатана имел, как свидетельствует небесный пролог Книги Иова, «доверительные отношения» с Богом, но позднее утратил «отчее благоволение» и был удален от «небесного двора». 

Домыслы такого рода, встречающиеся чуть ли не каждой странице «Ответа Иову», не оставляют иллюзий относительно духовного состояния Юнга и направленности его мышления. Они указывают на то, что его сочинение оказалось выстроено по принципу стенобитной машины, предназначенной сокрушить бастионы Писания, скомпрометировать Бога и разгромить Теодицею Иова.

 

Отдавая должное страдальцу, Юнг обвиняет его лишь в избытке оптимизма и доверчивости, позволявших тому веровать в справедливость Бога. В глазах Юнга ни справедливость, ни праведность, ни доброта Богу-Отцу не свойственны, и Иов заблуждается, рассчитывая на них. Сверхъестественная мощь Бога сильнее морали и права и пренебрегает ими. Это проявляется в том, что Бог ведёт себя с Иовом самым непозволительным образом, демонстрируя чудовищный  произвол, бесцеремонно втаптывая в прах его жизнь. «Он может кичиться своим сверхмогуществом и издавать законы, которые для него самого не более чем пустой звук. Убить или зашибить до смерти ему ничего не стоит, а уж если нападёт блажь, то он, словно феодальный сеньор, может даже и возместить своим крепостным ущерб, нанесённый их нивам псовой травлей: «Ах, ты потерял сыновей, дочерей и рабов? Не беда, я дам тебе других, получше» .

 

При этом Бог желает, чтобы его любили, почитали, поклонялись ему и славословили его праведность. «Он болезненно реагирует на любое словечко, хотя бы отдалённо похожее на критику, а сам нимало не озабочен собственным моральным кодексом, когда его поступки входят в противоречие с параграфами этого кодекса. Такому Богу человек может служить только в страхе и трепете, косвенно стараясь умилостивить абсолютного владыку крупномасштабными славословиями и показным смирением. Доверительные же отношения, по современным понятиям, совершенно исключены». 

 

Объяснение жестокого и несправедливого поведения Бога, унижающего, будто бы, человеческое достоинство Иова, Юнг готов искать в греческой мифологии. Он легко соглашается с предположениями тех нехристианских комментаторов, которые приравняли библейского Бога к языческим богам и сделали зависимым от древних мифологических мойр, господствующих даже над богами, подчиняющих себе их волю. Вполне вероятно, что существует некая сила, подобная мойрам, которая заставляет Бога быть непомерно жестоким. Таково странное, мягко говоря, предположение Юнга. 

 

Подобные странности невозможно зачислить в разряд безобидных вольностей и академических забав ученого страца. Они совсем не безвредны, поскольку именно из-за них трагическая и возвышенно-прекрасная Теодицея Иова превратилась под пером Юнга в сумеречно-мутную химерическую конструкцию, разукрашенную гностическими инсталляциями.

 

Еще одна нелепая контроверза, привнесенная Юнгом в отношения Иова и Бога, заключается в том, что Иов, будто бы, вплотную приблизился к пониманию аморальной природы Бога и одновременно к тому, чтобы ощутить собственное моральное превосходство над Ним, вплоть до готовности судить Его. Здесь Юнг, не знаю, сознательно или невольно, воспроизводит известную миросозерцательную коллизию, некогда блистательно обозначенную Паскалем. Великий француз, говоря о противостоянии мощной громады Вселенной и хрупкой человеческой тростинки, совершает блестящий ход. Он утверждает, что человеку незачем робеть и грустить об этой несоразмерности, поскольку Вселенная не может мыслить, а тростинка может. Потому мыслящий тростник певосходит не только любую часть мироздания в отдельности, но и всю бессознательную махину Вселенной целиком. 

 

Если учесть этот тезис, то становится понятным проходящее через весь  текст «Ответа Иову» настойчивое стремление Юнга изобразить Бога как бессознательную силу. Если согласиться с этим, то тогда мыслящий, рефлексирующий Иов, даже поверженный физически, раздавленный непомерной тяжестью свалившихся на него бед, в  интеллектуальном, а заодно и в моральном отношении должен превосходить Бога. И не только превосходить, но и чувствовать, сознавать и ценить это своё превосходство.

Однако, если у христианина Паскаля его дифирамб мыслящему тростнику выглядит верным по существу, то в юнговской лукавой схеме возвышения Иова за счет унижения Бога нет ничего, кроме фаустовско-мефистофелевского богоборческого выпада, слегка задекорированного академической формой аргументации. Великий психолог сознательно и целенаправленно разрушает Теодицею Иова, осуществляя свою акцию столь методично и настойчиво, что не остаётся ни малейшего сомнения в серьезности его мотивов и направленности его намерений. 

 

Юнг открыто воспроизводит главные тезисы фаустовской анти-Теодицеи нового и новейшего времени. На самые разные лады он варьирует один и тот же вопрос об отношениях Бога и зла: каким образом благой Бог не только позволяет существовать злу, но и Сам творит его?

 

Юнга смущает то, что Бог, принимает человеческую жертву - умерщвление собственного Сына. Он недоумевает,почему Бог добра, будучи Summum Bonum (Высшим Благом), оказывается столь непримирим, что утихомирить Его можно лишь человеческой жертвой. И Юнг совершенно сбивается, когда утверждает, что милостивый Христос пришел в мир для спасения человечества от угрозы со стороны жестокого Бога. Для христианского слуха абсурдные суждения такого рода звучат особенно невыносимыми диссонансами. Юнг же, ничуть не беспокоясь о том, что он сам своим пером оклеветал Бога, не находит ничего лучше, как регулярно заявлять о своем негодовании, о том, что такое положение вещей  с крестной жертвой Христа нестерпимо, что его невозможно безоговорочно принять, особенно в наше время. 

 

В чем же заключется юнговский «ответ Иову»? Психолог отдавал должное личности библейского патриарха, высоко ставил его, но при этом использовал особый тип возвышения. Для Юнга важно в Иове совсем не то, что ценят в нём христиане, - не духовную стойкость в испытаниях, не твёрдую верность Богу. Его интересует не вера, а ум. Он в восторге от интеллекта Иова, от рискованной отваги его дерзновенной мысли, не боящейся предъявлять высокие требования к самому Богу, способной, будто бы, замечать в Нём нецелостность, раздвоенность, моральную разорванность. То есть Юнг фактически делает из Иова предтечу будущих интеллектуалов-богоборцев секулярной эпохи, чуть ли не собственного духовного собрата. При этом Юнга ничуть не смущает то обстоятельство, что для подобного сомнительного возвышения Иова ему приходится систематически унижать Бога. При всех этих усилиях секулярный рассудок ученого не испытывает никаких неудобств,  а его секулярная совесть не ощущает ни малейшего дискомфорта. Чего стоит, хотя бы, вот такой юнговский пассаж, в котором из истории Иова напрямую выводятся Иисус Христос и Благая Весть: «Триумф побеждённого и претерпевшего насилие Иова очевиден: он морально возвысился над Яхве. Творение опередило в этом отношении Творца… Превосходство Иова уже не могло быть стерто с лица земли. Благодаря этому возникла ситуация, потребовавшая теперь настоящих раздумий и рефлексии. Вот почему в дело вмешивается София. Она поддерживает необходимое самоощущение и тем даёт Яхве возможность принять решение стать человеком. Решение оказывается чреватым последствиями: Бог поднимается над прежним, первобытным состоянием своего сознания, косвенно признавая, что человек Иов морально выше его и что поэтому ему необходимо догнать в развитии человека» . В принятии данного решения Богу пришла на помощь его «супруга» – София, без которой Ему, якобы, не хватило бы собственной мудрости принять столь важное, судьбоносное решение.

 

Юнг  утверждает, что именно страдания Иова подвигли Бога вочеловечиться  и испытать на Себе, каково быть  невинным страдальцем. Христос - это сочетание разных природ, какое получилось бы, если бы Иов и Яхве соединились в одной личности. Желание Яхве стать человеком, возникшее из его столкновения с Иовом, сбылось в жизни и страданиях Христа. Крестная жертва, трактуется Юнгом как способ заглаживания несправедливости, причинённой Богом человеку. И это, согласно Юнгу, главный ответ Бога Иову.

В этой  теологической «находке» Юнга обращает на себя внимание отсутствие чувства меры и такта в обращении с библейским материалом. Здесь налицо не творческая свобода в истине Божьей, а  крайне субъективное, то игривое, то крайне рискованное вольномыслие. Секулярный рассудок с бестрепетным легкомыслием переступает границы допустимой экзегетической смелости и не замечает, её превращения в безрассудную умственную вседозволенность.

Христианскому сознанию не легко следить за изысканиями юнговской мысли. И не из-за  сложности её фигур. Никаких повышенных интеллектуальных затрат здесь, как раз, не требуется. Сложно из-за их полной, даже вопиющей несовместимости с библейской картиной мира. Аналогичное состояние христиане испытывают при чтении суждений Ф. Ницше о христианстве, или, скажем при знакомстве с литературными фантазиями Дэна Брауна, с трудами многих современных религиоведов, не имеющих ни веры, ни личного религиозного опыта, но берущихся судить о христианской жизни. В ситуациях такого рода приходится набираться терпения и заряжаться запасом здоровой исследовательской любознательности: мол, к чему же, в конце концов, придут наши почтенные фантазеры.

 

На примере юнговского текста видно, как во всё более секуляризующемся сознании поздней модерности продолжают смещаться акценты, как по-прежнему идет процесс настойчивого вытеснения грозного, «упрямствующего» ветхозаветного Бога с его «опасными аффектами». Секулярный рассудок выказывает трогательную заботу о грешниках, которым  гораздо комфортнее жилось бы, если б во главе всего стоял новозаветный Бог любви, милосердия и безбрежной толерантности. 

Юнг почему-то убежден, что водное крещение не только полностью отмывает человека от грехов, но и освобождает его от страха Божьего. Мол, любящего Бога не зачем бояться. Откуда он это взял, неизвестно, но, уж, точно не из Библии. Может быть ему, уставшему на склоне лет от конфликтов, переполнявших жизнь европейских интеллектуалов ХХ века, захотелось тишины, покоя, душевного и умственного комфорта. И лучший повод помечтать о нём он нашел в рассуждениях о любящем Христе. Правда, Юнг упустил один важный момент: между его богохульными тирадами в адрес Бога Ветхого Завета и сладкоречивыми рассуждениями о Христе не пролегал мостик личного покаяния, и зиял разрыв, радикально обесценивавший все сладкоречивые рассуждения о Спасителе и спасении.

 

Странно, что Юнг, при его осведомленности в вопросах христианства, почему-то был уверен, что, оклеветав Яхве, пронесясь разрушительным смерчем по Теодицее Иова, исковеркав её богословскую, этическую и экзистенциальную суть, можно, тем не менее, изловчиться и вырулить на просторы новозаветной теологии, чтобы там начать преспокойно рассуждать о любящем Христе. Как будто речь идёт не об едином Боге в трех лицах, как будто Ветхий и Новый Завет не составляют единого целого, как будто, взломав само основание библейской конструкции, можно продолжать благополучно взбираться на её вершину. Юнг даже не замечает, в какое положение он ставит читателя-христианина, который, конечно же, не может  доверять словам о Боге-Сыне того, кто с десяток страниц тому назад клеветал на Бога-Отца.

 

Говоря о неудачной теологической конструкции Юнга, невозможно обойти внимание тот факт, что практически рядом с ним, в его родной Швейцарии, в те же самые годы в том же Базельском университете жил и трудился человек, который мог бы помочь пытливому психологу избежать тяжелого поражения на богословском поприще. Это великий швейцарский теолог Карл Барт. Обратись Юнг к его работам, он бы не изумлялся, каким образом благой и любящий Бог мог быть одновременно суровым и беспощадным. Барт объясняет это в своей диалектической теологии, говоря о правой и левой руке Бога, о Его способности быть одновременно и милосердным, и грозным. Но Юнг, не слышавший зова Благой Вести, не расслышал и голоса Барта и не смог постичь диалектику Божьего бытия.

 

В. А. Бачинин, профессор

(Санкт-Петербург)