Бачинин - Фауст глубинной психологии - Химерическая теология Юнга - 5

В духовной судьбе доктора Юнга есть черты, сближающие его с доктором Фаустусом, который начинал как ученый, затем занялся богословием, а от богословия перешел к стан чернокнижников, ярых критиков Библии и недругов христианства. Этот тип интеллектуала распространился в эпоху модерности. К середине ХХ в. гуманитарный Фауст наловчился принимать самые разные обличья, в том числе облекаться в плоть и кровь известных, влиятельных ученых, способных переиначивать на свой лад сознание, мышление множества людей, выступать в ролях законодателей интеллектуальной моды во всех областях знания, включая психологию,  философию и даже теологию.

Вспомним, как Фауст у Гете читает и переводит Библию и при этом бестрепетно перекраивает ключевые смыслы Евангелия от Иоанна:

 

 

Подобный же произвол демонстрирует и Юнг. Он ведет себя как театральный режиссер-модернист, для которого библейский текст – не Священное Писание, не Божье Слово, а всего лишь что-то вроде сценария некой культурно-исторической драмы. Режиссер не считает себя обязанным строго следовать за мыслью сценариста. Собственные фантазии и домыслы он ставит едва ли не выше идей и образов сценария. В результате возникает целый ворох непозволительно вольных субъективистских интерпретаций и прямых смысловых подмен. Временами, когда Юнг отступает от текста Книги Иова и пускается в общие рассуждения о Боге и Его творении, его фантазия становится совершенно необузданной. Домыслы, либо  почерпнутые из области гностических фантасмагорий, либо сочиненные им самим, следуют один за другим. Так, например, он с увлечением пишет о дважды женатом Боге, соединенном с Софией-Премудростью  и «женой-Израилем». Мудрость, будучи всего лишь атрибутом Бога, изображается в качестве самостоятельного субъекта: «Она откровенно является небесной женой, т. е. богиней и наперсницей Бога»[2].

 

Юнга, при всех его эпизодически демонстрируемых реверансах в адрес христианства, невозможно считать христианином. Его духовная судьба в чем-то напоминает судьбу Льва Толстого. Налицо столь же причудливое сочетание  фактической расцерковленности с тягой к любительскому богословствованию. Присутствуют похожие смешения рационалистических выбросов сильного интеллекта с квазибогословскими фантазмами капризного воображения.  Помимо запредельного субъективизма в истолковании Писания налицо вольное, граничащее с богохульством обращение с Христом.

 

Читателю-христианину, особенно протестанту, мыслящему строго в ключе библейской парадигмы, юнговские вольности представляются совершенно непозволительными, и он на первых порах даже не знает, как ему себя вести. Поначалу пытается серьёзно реагировать на них посредством развернутых, обстоятельных возражений. Но чем далее он продвигается по юнговскому тексту, тем настойчивее начинает в его сознание молоточком стучаться мысль: нет, это не мой автор, поскольку с ним невозможно найти общие пункты соприкосновений. Увы, у него я не узнаю  ничего важного и ценного о Книге Иова. Сочинения такого рода являются ни чем иным, как псевдоисследованиями, не высвечивающими новые грани библейских истин, а, напротив, эатемнящими их. Автор с его фаустовским  сознанием, исповедующий, распространяющий и навязывающий читателям антихристианскую картину мира, сквернящий Бога, перевирающий Его Слово, пребывает в том духовном измерении, куда христианину незачем перебрасывать мост.

 

Подобные выводы, несмотря на их внешний негативизм, принадлежат к числу вполне продуктивных. Просто, у них особая природа: они пребывыают в области принципов экологии христианского духа, в сфере правил техники духовной безопасности.

Существование книг, подобных «Ответу Иова», подтверждает важность категорического императива христианской мысли: уметь не только сражаться с оппонентами, нападающими на дорогие для христианина смыслы и ценности, но и в определённых ситуациях просто отстраняться от токсичных продуктов чьей-то деструктивной интеллектуальной деятельности. Этого требуют идеалы протестантской Реформации и в первую очередь  её призыв «Sola Scriptura» («Только Писание»), предписывающий, кроме всего прочего, бережное отношение к библейскому тексту.

 

Известно, что незадолого до смерти Юнг произнёс примечательную фразу: «Если бы у меня была возможность переписать все написанное на протяжении жизни, я бы это сделал, оставив неизменной только одну книгу – «Ответ Иову». Поклонники великого психолога склонны толковать эти его слова как комплимент в адрес собственной книги. Но лично у меня эта эффектная фраза вызывает лишь глубокое сожаление, сочувствовие незавидной духовной судьбе талантливого исследователя, так и не выбравшегося из того миросозерцательного и экзистенциального лабиринта, куда его завел собственный подслеповатый секулярный рассудок.

 

Знакомясь с плодами не слишком конструктивных усилий Юнга по истолкованию Библии, невозможно не задаться вопросом: зачем это ему понадобилось принимать участие в выстраивании этого лабиринта, а затем бродить по нему и под конец заблудиться? В чем заключалась сверхзадача подобного добровольного продвижения в никуда? Почему выходец из семьи пастора-кальвиниста не взялся защищать Бога, а оказался в стане Его недругов, обвинителей, клеветников?

Разумеется, сказалось влияние духа секулярности, развратительное обаяние «женевских идей», но не идей Жана Кальвина, а просветительских, секулярных идей Жан-Жака Руссо. Данное выражение принадлежит Версилову из романа Ф.М. Достоевского «Подросток». Оно указывает на  философию уроженца Женевы Ж.-Ж. Руссо и обозначает теорию «добродетели без Христа». В случае с Юнгом точнее было бы говорить об интеллектуальных добродетелях без Христа. Ратуя за них, он не стал чистокровным богоборцем, откровенным, стопроцентным  атеистом. Возникла странная мешанина из  противоположных умонастроений. Христианские «женевские идеи» Ж. Кальвина столкнулись с антихристианскими «женевскими идеями» Ж.-Ж. Руссо. Юнгу, несмотря на его внутрисемейную кальвинистскую генеалогию, не удалось удержаться на высотах христианского миросозерцания. Внутри создателя глубинной психологии образовалась эклектичная, химерическая интеллектуальная конструкция, никак не совмещающаяся с библейско-христианской картиной мира. Не приемлемая для христианского сознания, она и для сознания секулярного тоже не представляла особого интереса, поскольку библейско-теологический материал, используемый Юнгом, находится за пределами книжной эрудиции большей части образованных людей эпохи поздней модерности.

 

Впрочем, всё же существует один немаловажный фактор, который заставляет обратить внимание на «Ответ Иову» и христиан, и атеистов. О нём я говорил в самом начале. Это радикальная метаморфоза мирового порядка - атомный поворот глобальной истории. Человечество своими глазами увидело коллективного Иова на японских островах   и сразу же вспомнило библейского Иова. Многие  призадумались, увидев в его судьбе нечто вроде вполне вероятного архетипа собственной судьбы.

 

Древний библейский страдалец как бы выдвинулся из ветхозаветной дали, приблизился к нашим временам, и его отрезвляюще прямые слова зазвучали с ошеломляющей злободневностью.

 

Однако Юнг, хоть и вспомнивший Иова, оказался чрезвычайно далёк от сути библейской Теодицеи. Совершив множество смысловых подмен и предложив современному читателю  вместо благого Бога, чистосердечного Иова и гнусного сатаны их выдуманных двойников, тряпичных кукол, он никому не помог в осознании ужаса перманентной мировой кровавой трагедии, в понимании природы этого хоррора. Он нарядил главных действующих лиц Книги Иова в чуждые им одежды, изменил мотивы их действий. Надеясь приблизить их к актуальностям современной жизни, он на самом деле отодвинул их в какую-то безвоздушную среду, сделал совершенно чужими и произвел эффект, противоположный ожидаемому. Прихотливая режиссура не сработала. Поклёп на Господа, преподнесённый как новаторское вольномыслие, не перестал быть ложью. Автор, обманувший ожидания читателей, сам обманулся.

 

Во имя чего же трудился семидесятисемилетний ученый старец? Для кого, старался? На чье внимание рассчитывал? Думается, что ему в данном случае был важен только один человек – он сам. Не устояв перед искушениями и позывами собственного интеллектуального «эго», на котором не могли не отпечататься многолетние занятия секулярной психиатрией, Юнг провалился в пустоту квазитеологического суесловия, стал имитатором научного поиска, совершавшегося в отдалении от должного отношения к истинам Священного Писания. Он сам не заметил, как пересёк опасную грань и надругался над этими истинами, осквернил Слово, оскорбил Бога. В результате в выигрыше остался один лукавый, которого Юнг непозволительно возвысил, возведя в ранг брата Христа. Сатана же отплатил Юнгу соответствующим его природе образом  – превратил «Ответ Иову» в свидетельство сокрушительного духовного поражения одного из умнейших людей атомной эры, понадеявшегося не на Господа, а на мутное бродильное сусло из «женевских идей» Руссо и венских идей психоанализа, утверждавших, будто в Христе нет ни малейшей нужды, что и без него всё обойдется и образуется. Тут же теплилась робкая надежда, что атомное ружьё, висящее на исторической сцене, авось, не будет слишком часто стрелять.

 

Юнг ведёт себя подобно типичному интеллектуалу-трикстеру. Почтенный мэтр проникает на библейскую территорию, в пространство смыслов и ценностей Книги Иова под видом серьезного исследователя, озабоченного поиском истины. Но далее начинается нечто странное. Интеллектуальные добродетели без Христа как то незаметно для самого интеллектуала перестают быть добродетелями и оборачиваются своими противоположностями.

 

Юнг в своих рассуждениях предстаёт и не христианином, и не атеистом. Его ум, как бы, подвешен в некоем пространстве на семи ветрах, дующих и из догомеровской античности, и из египетской пустыни, и с гор Тибета, и из буддийской Индиии, и из урочищ средневекового гностицизма, и, конечно же, из сфер модернистской психоаналитики. Эти порывистые дуновения вертят юнговским рассудком как хотят. Они превращают его в подобие легковесного флюгера, заставляют совершать безумные кульбиты. Не имея в себе основательного противовеса, не обладая верой в Иисуса Христа, он не в состоянии справиться с натиском взаимоисключающих идей. В книге об Иове ему удается только одно -засвидетельствовать бедственное состояние своего разорванного в клочья сознания. Пресыщенное  книжной мудростью, но лишенное главного жизненного ориентира, веры в Христа, оно не смогло должным образом ответить ни на один из тех вопросов, которыми мучился библейский Иов. И, разумеется, те вопросы, которыми задаются Иовы атомной эры, тоже оказались ему не по плечу.

 

Подвел Юнга важный и, по-видимому, не сознаваемый им, изъян архитектоники его внутреннего мира. Его уму и душе не доставало должной соразмерности их пропорций. Но главное – для них не существовало центрирующего начала. Потому большая часть знаний, поступавших извне, оказывались в состоянии беспорядка. Не Юнг владел ими, а они владели Юнгом, навязывали ему то одни, то другие умственные настроения. Противореча друг другу, разрывая уже имеющиеся смысловые связи, они заставляли измышлять всё новые, превратные рациональные конструкции. Пока разум пребывал по сю сторону и не заходил на территории трансцендентной реальности (как, например, в концепциях об архетипах и иколлективном бессознательном), то всё складывалось вполне приемлемо и даже удачно. Но стоило ему переступить заветную черту и оказаться лицом к лицу с трансцендентным миром, как это случилось в «Ответе Иову», как незамедлительно последовал обидный сбой.

 

---