Белла - Религия в человеческой эволюции: от палеолита до осевого времени

Перевод: Алексей Васильев (предисловие, гл. 6-10, примечания к гл. 1-5), Августин Соколовский (гл. 1-5)

Научный редактор: Елена Степанова

(Серия «Богословие и наука»).

М.: ББИ, 2019. — xxx + 741 с.

ISBN 978-5-89647-365-7

 

1. Религия и реальность
2. Религия и эволюция
3. Племенная религия: создание смысла
4. От племенной религии к архаической: смысл и власть
5. Архаическая религия: бог и царь
6. Осевое время I: Введение и древний Израиль
7. Осевое время II: Древняя Греция
8. Осевое время III: Китай в конце первого тысячелетия до н.э
9. Осевое время: Древняя Индия
10. Заключение

 

 

 

Это большая книга, посвященная большой теме. Я считаю своей обязанностью объяснить читателям, почему она получилась такой пространной (хотя могла бы оказаться во много раз длиннее), предложить им дорожную карту и ответить на ряд возражений, которые могут сразу же прийти в голову некоторым из них. Чтобы дать общее представление о том, что я пытаюсь сделать, я воспользуюсь тремя приведенными выше эпиграфами.

 

Метафора о прошлом как о колодце в первом предложении книги Манна тут же влечет за собой следующий его вопрос: «Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?» Из обширного пролога, который открывается этими предложениями, становится ясно, что Манн, приступая к повествованию, уходящему во второе тысячелетие до н.э., страшится того, что он будет вынужден погружаться во все более далекое прошлое. Раз за разом тщетно хватаясь за края колодца, он так и не сможет остановить свое падение и опустится еще глубже в этот колодец, кажущийся бездонным. Кроме всего прочего, он содрогается при мысли о падении ниже уровня человеческого в глубокие расселины биологической эволюции. Ближе к концу пролога его охватывает страх иного рода: прошлое уже мертво, а, стало быть, рухнуть в прошлое - значит умереть. Однако в завершении пролога он постигает истину, которой будет руководствоваться в своем предприятии - он думает о времени. «Прошлое жизни, умерший и ушедший мир» есть смерть, но сама смерть, поскольку она остается для нас вечным настоящим, есть жизнь. Поэтому он пишет о прошлом, что оно есть, «в какие бы головокружительные глубины времени мы ни погружали его»[1]. Опираясь на мысль о том, что прошлое есть, и потому даже кажущееся мертвым остается живым, Манн готов взяться за осуществление своего замысла - книги, потребовавшей шестнадцать лет труда и даже в однотомном издании насчитывающей более 1200 страниц.

 

Гегель, можно сказать, подхватывает метафору Манна о колодце, но использует ее иначе: колодец - это источник живой воды, без которой мы бы умерли. Гегель - это наш современный Аристотель, который попытался сделать предметом своей мысли все сущее, выразив его в категориях времени, развития и истории. Согласно Гегелю, мы не можем познать объективный дух (в глубочайшем смысле являющийся культурой), не зная его истории, даже если мы ошибочно полагаем, будто мы уже переросли ее. Не пройдя в настоящем через все моменты прошлой истории духа, мы не поймем, кто мы есть, не сможем постигнуть субъективный дух, т.е. наши нынешние культурные возможности.

 

Наконец, Мэнцзы предполагает, что мы можем найти в истории друзей, которые смогут помочь нам на нашем пути, если только мы всерьез попытаемся их понять[2]. Словам из эпиграфа предшествует мысль о том, что «благородный муж», как принято переводить древнекитайский термин цзюнь-цзы (junzi), применявшийся к лицам высшего социального статуса (который Конфуций впоследствии превратил в понятие, обозначающее человека превосходных нравственных качеств), непременно захочет сделать своими друзьями других благородных мужей в своем селении и государстве и даже во всей империи, но также и в самой истории. Мэн-цзы напоминает нам, что на всем пути погружения в глубокое прошлое мы можем найти друзей, у которых есть чему поучиться, Эрик Хобсбаум высказал предположение о том, что ускорение культурных изменений, произошедшее в недавние времена, грозит нам полным разрывом с историей, «утратой связи между поколениями, иначе говоря, между прошлым и настоящим»[3].

 

В свою очередь, это заставило бы усомниться в моем замысле, в осуществление которого, как я только что показал, внесли свой вклад Манн, Гегель и Мэн-цзы, и поставило бы вопрос о том, что мы как люди представляем из себя и куда мы хотим двигаться. Все очень просто: нет ни прошлого, ни будущего. Можно сказать, что нет и настоящего. Культурный вакуум. Вероятно, это не совсем точный вывод, но даже угрозу подобного исхода следует принимать всерьез. Ответом на нее стал недавно прозвучавший призыв к созданию «глубокой» или «большой» истории. Книги Дэвида Кристиана «Карты времени: введение в большую историю» и Дэниела Лорда Смейла «О глубокой истории и мозге» можно считать знамением времени. Кристиан и Смейл занимаются тем, что связывают нас с нашей историей как с историей вида, одного из многих других, которые, начиная с возникших 3,5 миллиарда лет назад одноклеточных организмов, являются нашими родственниками. Кристиан идет еще дальше: он начинает с Большого взрыва, случившегося 13,5 миллиарда лет назад, и заканчивает вселенной в состоянии «лишенного всяких свойств равновесия», до которого она дошла миллиарды лет спустя. Кристиан и Смейл -историки, и оба они признают, что нарушают весьма строгое табу, принятое в их профессии, отказываясь от общепринятого взгляда, согласно которому история начинается с текстов и насчитывает лишь около 5 000 лет, а все, что было раньше, нужно оставить биологам и антропологам. Я следую их примеру, довольно скромно ограничивая круг своих интересов одной сферой - религией (хотя в предмодерных обществах эта категория оказывается чрезвычайно обширной) и нашим собственным видом и бросая лишь самый беглый взгляд на наших биологических предков. Я завершаю свое повествование не настоящим временем, но первым тысячелетием до н.э. по причинам, которые я объясню позже.

---