Бибихин - Ранний Хайдеггер - Материалы к семинару

Говорить о Хайдеггере поэтому, как ни парадоксально, к Хайдеггеру, его делу, его мысли отношения не имеет. Если у нас есть свободные силы, то для вещей. Но: ведь и молчать о нем, раз он уже был, состоялся, писал, жил — тоже нельзя. Ни говорить о нем нельзя, ни молчать. Наше положение безвыходно. Единственный выход — тот, который сам предлагает себя: увлечься им, потому что не увлечься им почти невозможно, — в надежде, что, может быть, на каком-то подъеме безусловного увлечения нам удастся, если очень повезет, увидеть в какой-то короткий миг весь размах его мысли, — и это будет значить, что мы сами хотя бы отчасти, хотя бы ненадолго — это если очень повезет — способны на такой размах; и это будет значить, что он не подавляет нас своим величием, что мы снова можем дышать сами.

 

Хайдеггер, его размер, не потому, что он Хайдеггер, а оттого, что он дал себе быть местом мысли, уступил себя мысли. Человек осуществился в мысли. В Хайдеггере мы имеем дело с мыслью. А с чем имеет дело мысль? С чем мы захотим, с тем и имеет? Куда мы ее поставим, как мы ее заставим, так она и будет работать? Поставили в университетскую аудиторию говорить о Хайдеггере? Или настоящая мысль такая, что как только мы даем ей волю, странными кажемся мы себе, что могли куда-то передвигаться в пространстве, заниматься занятиями, которые не были только думанием — развертыванием странности нашего положения, стояния в мире.

 

 

Москва, Институт философии, теологии и истории св. Фомы; 2009 г. – 536 с.

ISBN 978-5-94242-047-5

 

 

Семинары

1.1 (15.11.1990) - 3.12 (20.5.1992)  

Приложение

Примечания

Указатель имен

 

 

Я берусь за дело, которое так же кажется естественным и само собой разумеющимся, как невозможно, неисполнимо. Казалось бы, чего проще: мы берем тексты Хайдеггера, они у нас есть; читаем их, научились уже их читать; сравниваем с имеющимися переводами, их есть уже немало. Это привычные операции с текстами. Занимаемся законным академическим занятием, изучаем или исследуем, важного философского автора. Важность признана академическим, литературным, политическим миром. Стараемся делать это «объективно», ничего не прибавляя от себя. И среди вороха текстов Хайдеггера полностью промахиваемся мимо него, делаем вещь такую же далекую от его мысли, какая только возможна, — больше и непоправимее от него отдаляемся, чем если бы никакого такого семинара не вели, имени Хайдеггера не знали и не упоминали никогда, и даже вообще занимались бы никакой не философией а скажем земледелием — как тот крестьянин в шварцвальдском Тодтнау, Тодтнауберге, которого Хайдеггер уважал так, что его совета больше, чем университетских коллег, слушался, когда решал в начале 1930-х годов, соглашаться ли ему на приглашение столичного берлинского университета читать там лекции. Ни в коем случае, не словами, а скупым жестом ответил старый крестьянин.

 

Чего главного не хватает людям, которые, среди прочих занятий на философском факультете, решили теперь вот ознакомиться и с Хайдеггером, изучить его философию? Начали для этого семинар? Мимо Хайдеггера это потому, что его мысль, даже когда следовала сетке академических тем, всегда подчинялась только прямой захваченности вещами. И мы тоже должны были бы оказаться захвачены самими вещами, только тогда мы неожиданно приблизились бы к Хайдеггеру — забыв о нем. Когда мы переводим взгляд с вещей, на которые он смотрел, и начинаем смотреть на него, мы не с ним. Наивная попытка «заниматься Хайдеггером» очень просто может оказаться худшей изменой его делу.

 

 «Дело Хайдеггера». (Однозначно оно уже не слышится. Такое могло случиться, если не ясно видно, не всем, как например дело печника. На человека, который неясно что делает, возбуждается дело. В самом деле, все заняты ясно чем, добычей нефти, историей религии, — а он нем? —Ясна какая-то связь философии с политикой, через идеологию. Идеология может склонить массу — а может быть и нас самих? — к адским поступкам.) Такое существует; так называлась статья Арсения Гулыги в «Литературной газете» год или два назад.

Дело Хайдеггера было осенью 1987 года поднято во Франции и затем во всем мире снова, уже не в первый и не во второй раз. Сначала его расследовали французские оккупационные власти в Бадене в 1945 году. Они пришли к выводу, что этот человек, Хайдеггер, не имеет права вести занятия со студентами в Университете (в 1957 г. запрет был окончательно снят). Почти все большие работы Хайдеггера до того были лекционные курсы (в его Полном собрании сочинений они составят около 50 томов). Его мысль развертывалась в обращении к другим. После 1945 года главной такой возможности — лекционной — не стало. Его сняли — политики — с преподавания. Он мог вредно повлиять на формирование молодежи. Он принадлежал к партии, которая послала целое поколение — миллионы молодых людей — вводить новый порядок.

 

Расследовать дело Хайдеггера было, собственно, не трудно, потому что оно всё на виду. В начале мая 1933 года сосед Хайдеггера, ординарный профессор медицины фон Мёллендорф, после всего лишь двух недель своего ректорства в университете Фрейбурга был снят министром, в сущности, за такой поступок, как запрещение вывесить в помещениях университета так называемый «еврейский плакат». Фон Мёллендорф пришел к Хайдеггеру и попросил его баллотироваться на новых выборах ректора. Хайдеггер не имел опыта административной работы, сомневался и упирался, но самоотвода все-таки не сделал и был избран. Было из-за чего сомневаться: по тем временам стало уже совершенно обязательно, чтобы на таком посту, как ректорат университета, человек являлся членом правящей партии. Почти сразу в кабинет нового ректора пришел «штудентенфюрер», а потом звонили из Отдела высшей школы Штаба штурмовых отрядов с той же рекомендацией разрешить вывесить «еврейские плакаты».

 

Хайдеггер не разрешил. Дисциплина так или иначе соблюдалась, в обход ректора действовать никто, но посмел. Его, однако, не сместили. Он ушел сам, когда, задумав в конце того же 1933 г. перестройку университета и крупные перемещения, — включавшие, в частности, назначение деканом медицинского факультета того же фон Мёллендорфа, социал-демократа, отстраненного раньше министерством от ректорства, а деканом юридического факультета профессора Эрика Вольфа, одного из тех, против кого были нацелены плакаты, —он понял, что ему ничего не позволят сделать сами же коллеги, в своем большинстве уже взбаламученные новыми политическими ветрами; а если позволят они, то не позволит партия. В феврале 1934 года он подал в отставку. Был избран новый ректор, на этот раз человек, которого местная партийная газета приветствовала жирным шрифтом: «Первый национал-социалистический ректор Университета». (Национал-социализм тогда: то, к чему все стремились; все хотели перемен.) На торжествах передачи ректорства Хайдеггер отсутствовал. Встретивший его в те дни коллега приветствовал его словами: «Ну как, господин Хайдеггер, вернулись из Сиракуз?»