Франк-Дюкен - Радость Иисуса Христа

Франк-Дюкен Альбер - Frank-Duquesne - Радость Иисуса Христа

Перевод АлексейКазак, опубликовано июль 2012

Этот текст о «Радости Христа», столь высоко духовно возвышенный, извлечен из номера Études carmélitaines, озаглавленного «Моя Земная Радость, где же ты?» (1947). Я благодарю Отцов-кармелитов Парижа за то, что мне разрешили его опубликовать.

Муж скорбей? Конечно, но в Ветхом Завете. Этого выражения мы не находим в Писаниях Нового Завета, где то, что к этому приближается более всего, это - ошибка, высказанная некоторыми Иудеями, и согласно которой Иисус был Иеремией собственной персоной, возвратившимся на землю с миссией. Учитель тотчас же отвергает это недоразумение. Осмелится ли кто-то сказать, что фактически вся жизнь Спасителя, в большей части своих эпизодов и под почти всеми своими аспектами, оказалась радостной? Самое поверхностное чтение Евангелий дает нам услышать Его речь: мирную, уверенную, очень спокойную, выражающую совершенный душевный покой, который заполняет всю Его жизнь. Больше того: можно сказать о святом Павле, что он часто знал и вкушал, внутри очень бурной жизни, моменты удовлетворения и спокойствия. Но это, если сравнить с Иисусом, - посредственные вершины. Он испытал больше, чем прохладу спокойствия: Его радости, Его трепет веселья в Духе святом преизобиловали.

Молчание, окружающее «вечные холмы», плеск Озера под бризом, батальоны красных лилий, слава полевой травы, открывая Ему свои тайны, издавали звуки, какие никакой поэт не слышал никогда. Но его наиболее дорогое наслаждение состояло в том, чтобы быть с детьми человеческими: Он нашел нежность и утешение у их очагов, волнующее веселье и утешение в их любви. Мы, разумеется, когда нам случается упоминать о Его Воплощении, мы видим там только кенозис (kénôse), унижение, сумрачную тучу, скрывающую Солнце Правды; но брошенная таким образом тень, покрывает лишь наши души, а не Его. Не будем забывать, что Слово стало плотью по любви, в спонтанности воли, находящей свое блаженство во всем том, что даёт славу Отцу. Тюрьма, наша природа? Узкая площадь? Согласен, но постоянно благоухающая чистой радостью: «Тело Ты уготовал Мне, Боже. Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон Твой у Меня в сердце».

Его юность в Назарете - отрочество Христа! - когда наметился этот рассвет мессианского сознания, который Лука намечает в немногих словах, не была ли она временем чудесных открытий, где сердце билось быстрее, по мере того, как открывались намерения Yahweh о Нем и Им? Своей бедности, глупо преувеличенной нашим игнорированием восточной умеренности и нашими собственными потребностями гнусного комфорта, Он был обязан полным распоряжением жизни без привязанностей, без груза, свободен! - «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?... Безумный, в эту саму ночь всё возьмут у тебя!... Не заботьтесь о завтрашнем дне... »

В той малой мере, как мы были бы в состоянии увидеть мельком вечные источники радости, достаточно, чтобы мы рассмотрели Иисуса внимательным, любящим, умиротворённым взором, чтобы нам явились основные черты Его тайны: несмотря на Его радикальное одиночество, и хотя Его контакты с Отцом не могли преминуть распространять вокруг Него как бы личную ауру (пространство), где numinosum (могущественное) сдерживает fascinosum (завораживающее), вопреки нашим ошибкам и нашим страданиям, которые Он понёс, несмотря даже на безобразие, на немыслимое, адское горе его последнего часа на Кресте, нет ни одного сердца, столь переполненного настоящей радостью, как сердце Иисуса. Давайте смешаемся с толпой Иудеев, давайте увидим Его грядущего к Голгофе: под худосочным "остовом" - уже готовым, сказал бы некий Loisy, для братской могилы - из подземных источников веселья, которые Он содержит в самой глубине Своей души, скачет (истекает, брызжет) поток "живой воды", суверенного блаженства, который ничто не могло бы остановить. Мы понимаем тогда почему, в самый момент их расставания с ними для своей встречи с Агонией, в то время как Крест уже простирал на Него свою тень, более непроницаемую чем ночь, Он мог сказать своим ученикам: «Это сказал Я вам, чтобы радость Моя в вас была, и радость ваша была совершенна!»

Да, давайте посмотрим на Христа, нашего предшественника, вождя и автора нашего спасения, на дороге к Голгофе. Ночь прошла, эта ночь-горнило, посещение Yahweh, «огнь пожирающий», для того, кто считал в тревоге её нескончаемые часы. Она также, между тем, не была ни без праздничной радости, ни без любви: Омовение ног, неизреченная Евхаристия, Великая Соборная молитва Великого Пятка - так как, не будем забывать, что именно "бдение" в сумерках начинает литургический день - все тайны возвышенной любви свидетельствуют об этом веселье на Пороге кровавых слез. Но та же ночь покрыла своей пеленой бессонницу зависти, ненависти и трусости: весь этот гной брызжет из разнузданного нарыва, у Анны, затем в претории. Мертвенно-бледное солнце встает над этим великим днём Yahweh: зачем блистать, когда Тот, чьей тенью оно является, «как Жених, исходящий из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще»? Здесь  плоть и кровь оплатили дань первоначальной слабости, изъяну, приобретённыму Адамом. Симон несет Его Крест; Он сам, с венцом на главе, изо всех сил ускоряет шаг к Своему престолу; сегодня это - «день, радостный для Сердца его» (Песнь песней 3 :11).

Скрытая восторженность тайно восхищает Его; как в псалме 21, в то время как Его душа сетует, Его дух перебирает в уме песни действия милостей; его сердце задумывает «бить ключом в превосходных словах», так как в него поднимается поток, его захватывает прилив и расширяет его: зыбь распознавания и радости, которая выметает всякую боль, поглощает грусть, заглушает всякий стон рокотом своих «великих вод».  Тогда, внимательный к сетованию других, Он слышит стенания иерусалимских плакальщиц. Итак Он останавливается, оборачивается, смотрит на них, на этих дочерей своего народа, и потому что здесь, более чем когда-либо, Он намеревается разрушить всякую двусмысленность, устранить всякое недоразумение, не вызвать никакого нестройного обертона, Он упрекает их за их слёзы, предостерегает их от их чувствительного, в сущности эгоистичного, и, самое главное, напрасного благочестия. Радости чувств Он был лишён; радостей души Он больше не знает. Если есть какое-то веселье, которое человек мог бы осушить или разрушить, то будем уверены, что Его этого грубо лишили. Но Ему остаются радости Духа, неизмеримое наслаждение псалма 15, последний стих которого точно относится к Via Crucis: «Ты укажешь мне путь жизни: полнота радостей пред лицем Твоим, блаженство в Деснице Твоей вовек». Это внутреннее, духовное, вечное веселье, бьющее ключом из его победоносного духа - разве Он не видел уже Сатану, спадшего с неба? - именно оно поддерживало Его на "скорбном" Пути, потому что оно сделало из него Путь триумфальный. А если мы поразмышляем о тайне?

Чтобы питать устье этой радости, есть четыре реки, так как Христос также - одновременно Новый Эдем и Новый Адам. Первая из этих рек, это - совершенная невинность Иисуса Христа. Главная тайна Ветхого Завета состоит в божественном Законе. Предписания, постановления и заповеди восхищают сердце и понимание; псалом 118 может только возвращаться к ним безостановочно. Но пучина Нового Завета это - совершенная невинность Богочеловека… Почему вы плачете обо Мне? - Действительно... В течение почти двадцати веков, умозрение людей напрасно прощупывало эту пучину, безуспешно искало дно. Его акты, как и Его слова, прошли через сито; их скрупулезно выясняли, испытывали, сравнивали; но их моральная красота, их высочайшая чистота оказались от этого только ослепительно очевидными. Иисус постоянно принимал вызов: «Кто из вас обличит Меня во грехе?» Он уникален; в нравственном мире, Он поднимается как эрратический валун (Валуны эрратические (от лат. erraticus — блуждающий), валуны горных пород, не встречающихся в данной местности в коренном залегании, принесённые материковым ледником, некогда проникавшим сюда из очень отдалённых мест (например, в Европе — из Скандинавии, Финляндии, с Кольского полуострова): Мария - тень, которую Он отбрасывает. Размышлять о совершенной невинности Христа Иисуса, это значит погружать взгляд в бесконечную лазурь, это терять его в неизмеримой бездне Горнего.

Об этой невинности мы не знаем ничего; мы о ней знаем только по слуху. В Адаме мы все ощутили губами этот вкус смерти. Но как раз именно Он может нас заставить предчувствовать, по противоположности, то, чем должна была быть жизнь в Эдеме. Наш недостаток врождённой чистоты, полное отсутствие невинности в человеческом комплексе, невозможность нам самим предложить Богу скудный момент первой свежести, простодушного благородства - и значимо, что, даже для лучших из нас, это великолепное слово приняло комическое, немного смешное значение, смешивающее насмешку и иронию с одной стороны и глупость с несвоевременной чистотой с другой - эта более чем неспособность по отношению к трансцендентному: эта положительная враждебность по отношению к Богу, которую в некоторые часы мы обнаруживаем с оцепенением в самой первооснове нашего бытия, в этой грязи, из которой мы сделаны - вот то, что нам даёт познать через вкусовой опыт, что невинности нет в нас.

Сколько раз мы засыпали, терзаемые стыдом за грех, неудовлетворенные, обеспокоенные, унося в сон запачканный образ нас самих! Сколько раз наше пробуждение опечаливало, загрязняло чистоту рассвета мрачным пережевыванием наших угрызений совести, слишком редко наших сожалений! Воспоминание наших прошлых беззаконий, особенно тех, которые мы "одни" знаем, сколько раз оно заставляло приливать краску стыда к лицу! И, даже теперь, в то время как мы полагаем, что наша жизнь освящена, в то время как каждое утро мы вручаем всю её целиком Отцу и мы вверяем себя почти каждый час в руки Бога, огонь мятежа еще вызревает под нашим пеплом. Искушение, мы ему сопротивляемся, да... но в конце концов, в конечном счёте, скрепя сердце, потому что нет действительно способа сделать иначе, не став в наших собственных глазах совершенными подлецами, потому что речь идет очевидно о том, чтобы выбирать: отступить? но это, чтобы лучше прыгнуть!... давай, давай! Бог или я, Бог или я... сейчас, ну да, так как завтра это будет та же дилемма... Но какая нищета, чтобы оставаться верным Ему, отпустить "всё это", отрезать себя от человеческих удовлетворений, играть Моисея де Виньи... И я удивляюсь потом, что радость во мне иссякла!

Между тем, если я получил от священнических рук то же прощение, идентично то же, которое Иисус давал в Галилее; если Дух святой освободил меня от такой проклятой склонности; если такое ужасное влечение, с которым безрезультатно боролся в течение многих лет, однажды исчезает неощутимо, незаметно, попросту её больше нет, потому что в ответ на мою молитву его просто стерли, вычеркнули из бытия; если, взятый за горло и пораженный некоторым соблазнительным и, кажется, всемогущим искушением, уже отнесенный неотразимой атакой очень далеко за мои первые линии (обороны), где защитники тот час же вступили в сделку с врагом, я между тем возопил: «Доколе я буду хромать на обе ноги? Если Yahweh есть единственный Бог, я пойду за Ним; если это - Ваал, я пойду за ним!»... и если, упав лицом ниц, я закричал из глубины моей пропасти: «Да, Yahweh есть Бог!»... тогда, в самом разгаре искушения я увидел, что Ангелы служат мне, и что они меня взяли в свои руки, из-за страха, чтобы моя нога не споткнулась о камень, и я сел на край этого бездонного колодца: радости Христа.

Но настолько посредственны, настолько несоизмеримы, эти "опыты"; как они меня приобщают плохо, неадекватно, к огромному веселью этой Души, незапятнанной прямоты, справедливости, прямолинейности и невинности! Сознание простое, цельное, без складок и швов, без тайного обвинения; дух, на который не давит никакая личная виновность; сердце, которое никогда не алкало и не жаждало зла, стыда, неслыханных целей; воображение, которого никогда не было запачкано фантазмами, поднимающимися из бездны: таков Иисус... Душа, которая постоянно живёт при солнечном свете, не закрытом облаками, божественного Присутствия; так, что никогда, слезы стыда и сожаления не катились по этому Лицу, так, что никакая покаянная мольба не сошла с этих губ... какую глубокую радость таит в себе эта невинность... подобный Человек, не есть ли Он Сам источник и фонтан радости, утренний псалом свежайшего творения, корифей (началовождь)  «ликующих утренних звёзд», как говорит Иов? Счастливая чистота, смеющаяся невинность  ликующего младенца в сравнении с этим - лишь погружённый во мрак мир, в котором еле пробивается свет.

На пути к Голгофе, Иисус рассматривает свою жизнь; она без единого пятна, чиста как Yahweh: этого достаточно, чтобы в Его сердце царила за этот час горечи радость, которая не от этого мира, сияло солнце, которое ничто не может затмить. На "скорбном" Пути, прошлое говорит, его жизнь свидетельствует в Нем: «Я всегда делаю то, что нравится Тому, кто Меня послал; итак Он со Мной и Он не оставил Меня одного» (Ин 8:29). Сознание, которое у Него есть об этого прошлом, целиком обращённом к славе и чести Отца, и о настоящем, которое «Его научило, хотя Он и Сын,  Его собственными страданиями, что это такое быть послушным» (Евр  5: 8), вызывает в Нём как бы более сильное дыхание Духа; это - ритм славы, который уже заставляет трепетать Его Сердце, разбитое, но триумфальное. Согласится ли Он после этого, чтобы женские плачи исказили восхищение Его души, Его глубокий трепет в Духе святом? «Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие, посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более соучастников Твоих» (Псалом 44:8).

Мы говорили о четырех реках, орошающих Эдем, душу Нового Адама. Вторая это - его нерушимое доверие Богу. Это - доверие уверенное, твердое, которое никогда не нарушается, не слабеет и не колеблется. У Него есть вера, Он оказывает доверие, Он полагается... и это - тайна, в которую мы не сумеем никогда проникнуть. Она касается, впрочем тайны kénôse (кенозиса), пределов, границ и лигатур, принятых Тем, кто опустошил Сам себя. Есть вещи, которых Он не знал, о которых знал только Отец. Есть другие вещи, которых Он не смог сделать, из-за человеческого неверия. Другие вещи, которых Он не мог дать: только Отец их дарует...: Когда вечный Глагол облекся в наше тело, Он совлекся Своей славы, Он скрыл Своё божество. Ставший подобным одному из нас, при первом пришествии к людям, Он не просто скрыл, как Зевс, инкогнито ходивший среди людей, свою божественную личность под простой человеческой маской, но Он пожелал опытно познать слабости и ограничения плоти; ведь именно эту природу, происходящую из Падения, Он пожелал разделить (с нами), с её препонами и её слабостями, а не некую уникальную природу, эфирную, отделенную, которая сделала бы Его подобосущим  (homoïousios), а не единосущным (homoousios) нам; именно это запачканное человечество, которое Он в своем теле, героически и жестко очищал, освящал и обоготворял. Он следовательно согласился, в своем снисхождении и своём человеколюбии - два атрибута Спасителя, на которых тропари "православной" Литургии настаивают более всего - вести жизнь веры, просьбы и молитвы. Его радость происходит следовательно по большей части из Его абсолютного доверия Богу, питаемого и поддерживаемого молитвой, проявляемого этим постоянным симбиозом, который заставлял Его говорить, несмотря на Его глубокое смирение: «Отец и Я - Едино... Отец и Я действуем вместе», и так далее, в то время как Я, во всех этих текстах, это - не только Слово, вечный Сын, но очень подлинно человек Иисус из Назарета, «сын плотника».

Но, мы это знаем чересчур хорошо, что совсем не легко, в этой жизни воплощения, хранить по отношению к Богу доверие, которое, никогда не отклоняется ни на момент. И потерять его, обнаружить себя «без Бога в мире» (Eф  2:12), не от радости сердца мы на это решаемся, не радующейся и успокоенной душой мы этому уступаем! Когда вера потеряна, живём ли мы ещё? Остаёмся ли мы ещё личностью? Я прошел сам по краю этого обрыва, я достаточно близко приблизился к этой пропасти, чтобы наклониться над ней, очарованный, парализованный ужасным головокружением. И я со своей стороны знаю чересчур хорошо, что дилемма проста: только Бог или психоз (помешательство), Иисус Христос или просто-напросто умственный и моральный упадок. Отчуждение во всяком случае; но, это ты, кто выбираешь: Истинный и Верный, или отец лжи, человекоубийца от начала.

А ведь в некоторые моменты вера Христа подвергалась самому крайнему напряжению. По мере того, как подросток осознавал свою спасительную миссию в Назарете... а время шло: двадцать лет, двадцать пять, тридцать... когда Он пришел затем к Своим, чтобы не быть ими принятым, когда, позже, затворы зла открылись и страдания, духовная и физическая нищета, уродства и несправедливости всего мира излились на Него, Ему нужна была поистине твердейшая вера, чтобы Его милосердная любовь не остыла совсем, и попросту, чтобы устоять. Он обнаружил тогда, что Его братья бросались как голодные на хлеб, который им распределяло Его сострадание для их органических потребностей, но пренебрежительно отворачивались от более ценного хлеба, который Он предлагал их душам... Он слышал как они выли, разгорячаясь, что они Его хотели как Царя, отвергая Его закон любви в глубине своего сердца.... Другие еще нашли Его слова слишком жестокими, прямолинейными, преувеличенными, нетерпимыми (нетолерантными), парадоксальными; «они отошли от Него и уже больше не ходили с Ним»... Среди его близких, наконец, уже не слуг, но друзей, предатель готовился к тому, чтобы предать Его поцелуем... Как мы хотим, чтобы Его вера, Его доверие Богу, не подверглось, как мощный канат во время бури, неслыханному напряжению, до границ разрыва, так, чтобы тень была брошена на Его радость? В Гефсимании победа Его веры над миром смогла показаться поставленной под угрозу, была минимально близка к ловушке…

Все люди, в этом у Него была горькая уверенность, оставили Его. Крест терпеливо ожидал свою добычу во мраке. Дрожащей рукой Он взял «чашу гнева и изумления, ужаса и исступления» (Псалом 59:5; 74:9; Исайя  51:17, 22; Захария  12:2), где, говорит пророк, «кипит нечестие мира». Тогда, Его бедная радость, уже затемненная тенью, сводится к ниточке из источника, который исчезает, умирает в песке... «душа Моя скорбит смертельно». Но, тотчас же, протест совершенно божественной веры, идентичный любви «сильнее смерти», исходит из Его уст: «Отче Мой, если возможно, пронеси эту чашу мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты хочешь!» O Боже говорит  Он в итоге,  положи меня, как печать, на сердце Твое, как перстень, на руку Твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность [Quia fortis est ut mors dilectio, dura sicut informus aemulatio]; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Во Мне горит жар огня, пламень Yahweh (Песнь песней  8:6). Иисус тогда поднимается, светящийся доверием, ибо «Его вера победила мир»; теперь Он способен ободрять других: «Теперь спите, отдыхайте. Вот, час приблизился; Сын человеческий предается Своим врагам». Лучезарна Его радость, возрождённая, оживлённая его нерушимым доверием Богу.

Через всю Его жизнь, эта гранитная вера была Его силой и поддерживала Его; именно от неё Его сердце получало свою радость. Поставленный иногда в безвыходное положение, окружённый ненавистью, ощущающий лукавство до тошноты, Он никогда не отчаивался. "Цивилизованный" мир, Империя прошли через исторические превратности, но Он, согласно Евангелию, не соизволил уделить ни единого слова этим «великим событиям». Все царства земного шара могли перед Его глазами выставить свою привлекательность и свою "славу", но Он нисколько не поддавался их очарованию; Он нашел, напротив, в этих глубоких областях своего существа, где Слово видит, поклоняется и служит Отцу, такое веселье, восхищение радости, какие ничто из созданного не могло бы Ему дать. Постоянно, через все испытания, его доверие Богу оставалось тем же, «без какого-либо изменения, без тени перемены».

Однажды только могло показаться, что Его душа оказалась застигнутой врасплох, что Его доверие пошатнулось, Его радость реально омрачилась. Большая часть толкователей и комментаторов, которые столкнулись с quare dereliquistime (для чего Ты Меня оставил?), полагала, что в ужасный час высочайшей тьмы, божественное Слово, видимое и ощутимое среди людей, запнулось. В этот момент, предпоследний в Его жизни, божественные виды на Спасителя, до тех пор всегда ясно очевидные, внезапно и резко исчезли, скрылись, поглощённые в черной туче. Столп огня, вместо того, чтобы вести человечество Христа в глубокой ночи, напротив, сделался мрачным Столпом, божественным мраком, более непроницаемым, чем эта Ночь, так что Спаситель оказался как бы «отчужден от Завета, чужд Обетования, не имел надежды и был безбожником в мире» (Ефес  2:12). Чувство божественного Присутствия - не только как источник, вышедший на поверхность, даже на небо, открытый со времени полноты в Иисусе мессианского сознания, как источник, говорю я, блаженства и радости, постоянной «трепета веселья в Духе святом», а также, согласно некоторым, как совершенно голой уверенности, основанной на гипотезе (предположении), в этот единственный момент, на одной вере и ведущей к полному повиновению - это чувство как бы оставило Господа.  Yahweh как бы отошёл далеко от Проклятого, «повешенного на Древе»; Лицо, столь искомое, столь обожаемое, постоянно и сверх всего желаемое, смиренно и влюбленно созерцаемое, скрылось от Него. Тогда тень Диавола как бы накрыла Крест; единородный Сын, объект ненависти как в былые времена любования, преданный Сатане как недавно Утешителю, был как бы оставлен низшей Силе до тех несказанных глубин, где душа может отделиться от духа (Евр 4:12).

Груз наших ошибок как бы полностью духовно раздавил нашего Старшего, Он сам испил до дна эту чашу полной покинутости, этой совершенной тоски; до такой степени, что, для Кальвина, например, Спаситель на Кресте, познал - "вкусовым" опытом - проклятие, главнейшую муку Ада: парадокс души, подвергающейся «вечной погибели, далеко от божественного Лица, от славы могущества Его» (2 Фес 1:9), но без ненависти, без напрасных сожалений, без ржавчины если бы я знал, напротив целиком поднятой дрожжами теологического блаженства (visio beatifica - прим. перев.)! Как если бы "ад" помрачённой любви не составлял - вне всякого наслаждения, вне всякой возможности возвращения к самому себе - саму реальность, голую и отрешённую, милосердной любви, и, следовательно, радость, уже не сладострастную и «живущую» (I Кор 15:45) - так как существует и духовное сладострастие - уже не идентифицирующуюся с наслаждением, с владением "похищенной добычей" (Фил  2:6), но в высшей степени "немотивированную", божественно свободную и спонтанную; радость повиноваться, радость любить вплоть до жертвы, радости отдавать себя, радость, целиком "лежащую" в Боге - как мир «целиком лежит в Злом» (I Ин 5:19) [...] Из "психологической", испытанной, а также из случайной и ограниченной, из "акцидентальной", радость тогда становится "онтологической", сущностной, она сама обосновывает бытие, трансцендендирует и обожествляет. Как говорит Иисус, она пребывает (греческий текст Иоанна 15:11). И, когда мы знаем личное Имя этой Радости, то мы знаем также, что Она пребывает «на небе», как "свидетель" без начала и без конца (I Ин  5:7).

Третья "река": радость служить и жертвовать Собой. Общее место? Без сомнения, но также пситтацизм (psittacisme - бессмысленная речь, похожая на механическое повторение слов без понимания их содержания). Это как смерть: её знают, по-настоящему в неё не веря. Наше сердце отказывается от этого убеждения. Посмотрите на людей, взгляните, как они живут: «мудрость наций», которая действительно заслуживает своё имя: sapientia gentium, «мудрость Язычников», язычников, безбожников, скотов без Бога, эта философия "практической" посредственности открывает нам, что "взаймы дают только богатым", что «решения суда» отличаются в зависимости являемся ли мы "могущественными или убогими", что человек счастлив и радость его полна, если он богат, могуществен, если ему льстят, короче: если он высасывает жизнь как лимон. Никакой опыт не вылечит нас от этих иллюзий; самая грубая очевидность бессильна против этой плотской веры. Между тем, лишь когда мы посвящаем себя служению Богу, когда мы героически отказываемся от самих себя, когда безраздельно отрекаемся от своей жизни, именно тогда мы испытываем то, что является высшим освобождением, раскрытием, оставлением самого тяжелого, потому что самого существенного, груза. Только служение, простирающееся если нужно до жертвы, сообщает душе владение собой, оценивает смерть наравне с жизнью - и даже выше. Кто сжигает свои «онтологические корабли», тот созрел для победы.

Есть состояние совсем простое, скромное и прозаическое, которое совершенно невозможно занять, не внося туда этот дух служения и жертвы: это - материнство. Кто может подсчитать цену дней и ночей постоянной заботы, ожидания и бессонницы, ухода, самоотверженности, жертв? Но кто может, наряду с этим, пересчитать исключительные, неслыханные радости Матери? Итак, Иисус, чтобы внушить своим ученикам, высокое сходство служения и жертвы, посеянных в боли, пожатых в радости, сразу же думает о счастливой надежде, которая пронизывает родовые муки: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир». Тот, кто принимает с любовью скромные хлопоты (семейного) очага; тот, кто деятельно сделал себя братом бедных, больных, отвергнутых, умирающих; тот, кто  особо согласился на тот род жертвы, который отмечает целую жизнь - так как существует характер, уже не сакраментальный, но духовный, милосердной любви, которая видит Бога в наших братьях - тот, кто всё вручил Тому, Кто нам всё дал, тот обнаружил источник радости, который утешит его в конечном счете в любой боли.

« Не плачьте обо Мне, дщери Иерусалима; так как в час, когда достигает высшей точки Моё служение, когда завершается Моя жертва, несказанна Моя радость. Никогда небесное веселье не наполняло Мне радостью сердце как в этот час, когда Я от этого отказываюсь для чести и славы Отца, для спасения моих братьев. Если Ангелы пели в Вифлееме, то это для того, чтобы выразить вместо Меня - так как я был в то время лишь кричащим младенцем - радость, которая была Моей о Моём воплощении, о Моём смирении, о Моём самоопустошении. В каждый момент этой земной жизни, посвященной Отцу Сыном в Духе, каждый раз, когда Я был радостью детям, отирал слезы печальных, лечил больных, освобождал грешников, следовательно в каждом шаге, который меня приближал к этому последнему, смертному часу, я познал отрады Духа, небесное блаженство и чисто человеческое веселье видеть, что Мною торжествует, проявляется, прославляется Отец. И теперь, дщери Иерусалима, если вы способны понять религию, которая была бы чем-то иным, чем поверхностным сентиментализмом, эту радость служить и жертвовать Собой, нести Закон Моего Отца в Моем сердце, то Я её довершаю на пути к Голгофе: прекратите плакать обо Мне!»

Конечно, с какой-то стороны Страстная Пятница возвышается в середине Истории как преимущественно сумрачный, зловещий, печальный трагический день. Но я в нём вижу для Иисуса Христа также день Его высшей радости. В то время как Он мучительно преодолевает "скорбный" Путь, в конец измученный, извергнутый, разбитый, отмеченный для бойни, плакальщицы обременяют Его своими шумными рыданиями. Но им отвечает триумфальный гимн: «Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Так как Он продвигался, как Соломон «в день радости своего сердца», к увенчанию Своей жизни, к тому, что должно было запечатлеть победно, по-царски, божественно, всё Его жизненное поприще. Он шел в совершенстве исполнить тот «Закон, который Он нёс в Своём сердце». Он достигал порога высшего служения, совершенной жертвы; и как бы Его веселье не приближалось к полноте? И мы сами, братья, которых я люблю и которые меня читаете, если когда-либо мы трепетали от счастливой благодарности, в самой глубине нас самих, что мы смогли порадовать и освежить чьё-то бедное опечаленное сердце; если неожиданное, провиденциальное спасение какого-либо создания Божия, покинутого и одинокого, которому угрожает стыд, всколыхнуло в нас утробы милосердия; если мы узнали о блаженстве, обещанном миротворцам, приведя ко Христу некоторую душу доброй воли, до тех пор заблудшую: то мы в состоянии тогда мельком увидеть - per speculum et in aenigmate (сквозь [тусклое] стекло, гадательно) - то, какова была без сомнения духовная отрада Сына вечного и Сына человеческого, в этот «великий день Yahweh», в этот час, единственный в своём роде, служения и жертвы, где Он собирается умереть чтобы спасти Свой народ.

И вот четвертая и последняя река, откуда питается радость Иисуса Христа: ликование, которое Он ощущает перед духовными достижениями своих братьев. Из всех веселий, пролитых как ценное масло, как роса Ермонская, в душу Искупителя, наиболее высокая - эта, потому что, вызванная освящением вида, она - самая духовная и самая длительная. Именно эту радость на небесах испытывают Ангелы по поводу единого грешника, который раскаивается. Все благородные души, открытые к Горнему, привлеченные Богом, озабоченные Его Царством, черпали эту высочайшую радость, не подобную ничему другому, в духовном счастье другого. Это - Моисей: «Прости моему народу его грех; если нет, то изгладь моё имя из книги, написанной Тобой!» Это - Ионафан, наиболее очаровательный из Святых, наиболее восхитительный, более всех целомудренный, в Ветхом Завете, который «пришел к Давиду в лес, и укрепил его упованием на Бога». Это святой Павел, который воскликнет: «великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти». Человек, который находит самое высокое удовлетворение в достижениях другого, идущего к Богу, тот, кого утоляет больше всего обращение его братьев, их продвижения на божественных путях, и которого волнует до самых сладких слёз неожиданное счастье найденных овец и слава, которую из этого извлекает Отец Доброго Пастыря, Христианин, «ежедневно заботящийся о всех Церквах» и о всей пастве, «слабый со слабыми» и «если кто-то изнемогает, снедаемый огнём», именно он проникает в тайну Иисуса, служит Ему с неутомимой энергией, понимает Его как друг, принимает на свой счёт слова ut gaudium meum in vobis sit и gaudium vestrum impleatur (да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна), "улавливает" наконец, почему Учитель ликует, продвигаясь к Голгофе.

Евангельский эпизод нам показывает, как Господь отличает и оттеняет различные радости, к которым имеют доступ верующие. Ученики возвращаются из Галилеи, счастливые от того, что они смогли покорить демонов Его Именем. Иисус разделяет их удовлетворение. Но, так как Он знает, насколько человек скор смешивать чудесное и сверхъестественное, и какую тонкую опасность содержит любая необыкновенная духовность, Он предостерегает семьдесят двух: «не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» (а не «на земле (на прахе)», как сказал бы Иеремия 17:13). Но вот ещё более четко: «славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие» - то есть, говоря об учениках, «всё то что они сделали и всё то чему они научили» во Имя Его, и движимые Его Духом (Мк  6:30) - «от мудрых и разумных и открыл то младенцам!» Он радуется таким образом вначале просто, совсем по-человечески, хорошей работе, выполненной своими; затем, больше, о милосердии Отца по отношению к семидесяти двум, имена которых оказываются «записанными на небесах»; наконец, от знания того, что смиренные одарены самыми высокими милостями, посвящены в центральную тайну Христианства; так, что успех духовных предприятий, уверенность в спасении, дары Параклета, излитые в верные сердца, представляют собой столько вех, или скорее последовательных ступеней, приводящих к этому прилеплению к чистой любви к воле Бога: «ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение!»

Такова «песнь ступеней»; таковы ascensiones in corde suo, in valle lacrimarum,de virtute in virtutem (в сердце своём, в долине плача, от силы в силу); таково развитие радости в душе Иисуса. Но сколько темных дней, зимних ночей в этой жизни! Сколько раз, когда Он хотел благословить своих братьев, они от этого отстранялись или отказывались! Когда богатый юноша «уходит совсем опечаленный», он оставляет за собой ещё более опечаленное сердце. Когда Христос смотрит на город, «который не узнал времени посещения своего», Он плачет о нём (греческий текст говорит: рыдает). Затем Иуда выходит в ночь и закрывает за собой двери милосердия, Иисус не говорит слово, но думает: «Друг»; и это слово вырывается у Него в Гефсиманском саду. Но, напротив, сколько часов, освещенных радостью! Когда сыновья Зеведея наносят Ему ответный визит и проводят ночь у Его ног... когда Матфей оставляет свой выдвижной ящик  (для сбора пошлин), чтобы тотчас последовать за Ним... когда Закхей, с праздником в сердце, рассыпается в бормотаниях и, новый Давид, танцует как бы перед живым Ковчегом, бросая бедным свои грязные деньги.

Каждый раз Иисус входит в радость Своего Отца... Возможно, в тот момент, в то время как Он шествует по Пути самоотверженности, Он вспоминает о Самаритянке, сидящей на краю патриархального колодца: она получила от Него живую воду; покаяние и надежда заставляли подниматься в её душе новую весну... для Него, какая "пища", неизвестная миру!.... Когда грешница, неожиданно появившаяся сзади - из-за страха, чтобы Он её не прогнал - целует Его ноги, вытирает их своими волосами, превосходная еда фарисея Симона остается нетронутый на столе... Мария Магдалина возливает на Него свои ароматы, «для Его погребения», и, внезапно её радость достигает полноты: так как милость Богочеловека переполняет это женское сердце, и воля Отца стала «на этой земле, как на небе», которое Он носит в Себе. Но, внезапно, вот Он среди толпы, среди палачей, Он видит, как Киринеянин несет древо, которое станет Его Крестом, Он служит странным способом, странным ритуалом первую Мессу - начатую в горнице и заканчивающуюся сейчас между Марией и Иоанном - и, разбивая оковы греха, вынуждая вхождение Небесного Царства, за несколько часов до этого громкого крика: «Совершилось», совсем близко к возвращению к Отцу и уже на пути, Он знает, вне наших деланных эмоциональностей, радость гиганта, огромную, более прекрасную чем то, о чем может мечтать человеческое сердце. Отныне, не ясно ли, что иерусалимским плакальщицам, всем Христианам, загипнотизированным Его страданиями, Иисус советует: «Не плачьте обо Мне!»

Но Христос - «Тот же вечно: вчера, сегодня, навсегда» (Евр 13:8). И Его радость живет, как Он об этом сказал, она также - вещь вечности. Сущность её остается неизменной, даже если её случайные мотивы изменились. Радость Его невинности, Он совлёкся её вместе с телом Своего унижения. Веселье Его веры, Его доверия Богу, это - мы, его члены, которые она имеет своим объектом, с тех пор как Он находится одесную божественного Величества, semper vivens ad interpellandum pro nobis (всегда живой, чтобы ходатайствовать за нас). Ликование служения и самопожертвования угасло вместе с огнем холокоста (всесожжения) на Кресте. Но, то, что "пребывает", это, одновременно, - in coelo (на небе) - радость Отца «благоволившего так», соотносительная радость - in terra (на земле) - приводить людей, Его братьев, так как именно человеческое сердце бьется на престоле Бога, в блаженстве, в совершенном духовном счастье. «На подвиг души Своей Он смотрит с довольством» (Исаия 53:11). Импульсивная душа Петра, очищенная слезами, которые последовали за отвержением, стала твердой и сильной: «Ты, утвердишь братьев твоих»... Иоанн, сын громов, распространяет на земле жгучую лаву его любви. Фома, заплетающийся между двумя пропастями, верит и идет вперёд твёрдо... Иисус, «за покрывалом», видит все это. И сегодня, через все века, прославленный Спаситель видит наши лица, обращённые к Нему, наши глаза, полные немой молитвы: «Научи нас любить Тебя, Господи». И, когда мы отбрасываем всякую злобу, зависть, злословие, лицемерие, когда Он нас следовательно видит победителями - с помощью нашей веры - эта высочайшая радость охватывает Его и переполняет Его. Так как этот Бог остается Человеком. Таково ликование, которое Отец «приготовил для Него от создания мира», радость, которую Он оплатил Своим стыдом и Своим Крестом, восхищение, которое будет безгранично, когда Бог будет всё во всём, Церковь Бога, искупленная целиком, не будет больше никогда грешить.

Альбер Франк-Дюкен, "Радость Иисуса Христа", из  книги: "Моя земная Радость, где же ты?" Études Carmélitaines, 1947, p.22-37.