Лоуренс - Апокалипсис

 

Теперь книга живет до тех пор, пока заставляет нас размышлять о своем содержании. Как только смысл книги становится раз и навсегда закрепленным, она гибнет. Удивительно, как сильно изменилась бы книга, если бы я ее прочел еще раз через пять лет. Некоторые книги приобретают от повторного прочтения особенно много и воспринимаются как совершенно новая вещь. Разница столь поразительна, что заставляет задуматься о собственной идентичности. Напротив, другие книги от повторного чтения многое теряют.

 

Я прочитал «Войну и мир» несколько раз и был удивлен, когда обнаружил, как мало это дало мне: я был почти в ужасе от того, что я чувствую лишь восторг и ничего больше. Так и здесь. Идеи, обнаруженные в книге, считаются каноническими и общепризнанными, когда она становится познанной, а ее смысл – незыблемым, навсегда установленным. И для книги это – смерть. Литературное произведение только тогда живет, когда может воздействовать на нас и воздействовать по-разному до тех пор, пока мы можем найти в них что-то новое, заново открывая их. Из-за потока низкосортной литературы, которую, действительно, можно выкинуть после первого же прочтения, современные люди начали думать, что все книги таковы и перестали их перечитывать. Но это не так. И постепенно современная мысль осознает это снова. Это, правда, большое удовольствие, когда ты перечитываешь книгу снова и снова, всякий раз находя отличия, приходя к новым смыслам и другим уровням понимания.

 

Это, как обычно, вопрос ценностей: мы так перенасыщены огромным количеством книг, что нам уже трудно представить, что книга может быть ценной, ценной, подобно дорогим камням или любимой картине, в которую вглядываешься пристальней и пристальней и получаешь каждый раз все больше глубинного опыта. Гораздо, гораздо лучше прочитать одну книгу шесть раз, через какое-то время, возвращаясь к ней, чем читать шесть разных книг, потому что, если определенная книга может побудить вас к чтению шесть раз, то каждое прочтение будет все глубже и глубже предыдущего опыта и будет обогащать вашу душу эмоционально и интеллектуально, тогда как шесть книг обычно читают только ради очевидного, поверхностного интереса к накоплению, обременительному накоплению современности, ради количества, оторванного от реальной ценности.

 

Вы можете видеть, как читающая публика сейчас разделилась на две группы: широкие массы, которые читают ради развлечения и удовлетворения быстро проходящего интереса, и меньшинство, которое хочет читать книги, имеющие ценность сами по себе, книги, ценные опытом, который они передают читателю, и каждый раз этот опыт становится все более глубоким. Библия – это та книга, которая была погублена временем для нас или для некоторых из нас, когда ее смысл был закреплен каноном. Мы так достоверно знаем об этом из-за сильного влияния ее поверхностных и популярных смыслов, которые смертельны для книги, потому что она не дает нам больше ничего нового. Что еще хуже, по старой привычке, почти по инстинкту это навязывается нам пустой высокопарностью чувств, которые теперь отвратительны нам. Мы ненавидели «приход» вместе с воскресной приходской школой. Это было то чувство, которое Библия неизбежно навязывала нам. Мы хотели избежать всего, что казалось нам вульгарностью, того, что было вульгарным само по себе. Возможно, самой ненавистной из всех книг Библии, освоенных мною поверхностно, было Откровение. Я уверен, что в то время, когда мне было десять лет, я слышал и читал эту книгу больше десяти раз, даже не понимая ее и не уделяя ей должного внимания. И даже не понимая этой книги и не размышляя о ней, я был уверен в том, что «Откровение» пробуждает во мне самое неприятное чувство. Не осознавая этого произведения я с раннего детства ненавидел те слащавые речи, ту зловещую торжественность, ту высокомерную манеру, с которой все читали Библию, были ли они священниками, учителями или обычными людьми. Мне до мозга костей не нравился голос, которым читают проповеди. И этот голос, я помню, всегда был особенно отвратителен, когда произносил какую-то часть из «Откровения». Даже те фразы, которые еще очаровывают меня, я не могу вспомнить без содрогания, потому что еще слышу зловещую декламацию сектантского проповедника: «Я увидел раскрытые небеса и всадника на белом коне. Всадника звали…» Здесь мои воспоминания внезапно обрывались, умышленно стерев из моего сознания последние слова служителя: «Верный и Истинный» И я как ребенок ненавидел даже аллегорию: в языке есть названия для различных качеств человека, как и этот некто на белом коне именовался «Верный и Истинный». И по этой же причине я не мог читать «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну». Когда я был ребенком, я выучил из Эвклида, что целое больше части. Я точно знал, что есть кто-то, кто уже решил проблему аллегории за меня. Человек многограненнее, чем однобокая характеристика «Верный и Истинный», и когда люди становятся только персонификациями качеств, они перестают быть людьми для меня. Пока я был молод, я почти любил Спенсера и его «Королеву Фей», но я вынужден был смириться с его аллегорическим стилем. Апокалипсис всегда оставался для меня впечатлением из детства, к которому я не смог побороть антипатию.

 

В первую очередь ярчайшая образность была безвкусна из-за ее полной неестественности: «и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет». Такой отрывок, как этот, раздражал и возмущал мое детское воображение из-за своей напыщенной неестественности. Если это – образность, то это – образность, которую нельзя вообразить. Как четыре животных были «исполнены очей» и спереди, и сзади, и как эти животные могли быть «и посреди престола и вокруг престола»? Они не могли быть и там, и там одновременно. Но почему это есть в Апокалипсисе?