Бачинин - Химерическая теология Юнга - Как психолог толковал Книгу Иова - 1

«Книга Иова» – веха на долгом пути разворачивания «божественной драмы». Ко времени, когда эта книга возникла, уже имелись многочисленные свидетельства, из которых начал складываться противоречивый образ Яхве – Бога, безмерного в эмоциях и страдавшего именно от этой безмерности. В глубине души Он и сам понимал, что снедаем гневом и ревностью, и знать об этом было мучительно. Проницательность соседствовала в нём со слепотой, как доброта – с лютостью, как творческая мощь – с тягой к разрушению. Всё это существовало одновременно, и одно не мешало другому. Подобное состояние мыслимо лишь в двух случаях: либо при отсутствии рефлектирующего сознания, либо при рефлексии, сводящейся к чему-то просто данному и сопутствующему. Столь характерное состояние вполне заслуживает названия аморального.

 

О том, как воспринимали своего Бога люди Ветхого Завета, Мы знаем благодаря свидетельствам Священного Писания. Но речь здесь пойдёт не об этом, а главным образом о том, каким Путём христиански воспитанный и образованный человек наших дней разбирается с божественными безднами, раскрывающимися взгляду в книге об Иове, а также о том, как этот опыт на нём сказывается. Экзегеза, взвешивающая с ледяной точностью, воздающая должное любой подробности, не нужна – требуется доказать, какова субъективная реакция. Тем самым должен в полную силу зазвучать голос, обращённый к множеству тех, которые ощущают сходно, и тогда заговорит потрясение, полученное от ничем не прикрытого зрелища Божьей дикости и зверской жестокости. Даже зная о расколе и муке внутри Божества, Мы видим, сколь они, тем не менее, нерефлектированны, а потому морально безрезультатны, так что возбуждают не сочувствующее понимание, а некий тоже нерефлектированный и притом устойчивый аффект, подобный долго не заживающей ране. И как эта рана похожа на оружие, которым нанесена, так и этот аффект похож на вызвавший его акт насилия.

 

«Книга Иова» играет лишь роль парадигмы, определяющей тот способ переживания Бога, который имеет для нашей эпохи столь специфическое значение. Подобного рода переживания охватывают человека и изнутри, и извне, а потому рационально их перетолковывать, тем самым апотропеически ослабляя, не имеет смысла. Лучше признаться себе в наличии аффекта и отдаться под его власть, чем путём всякого рода интеллектуальных операций или бегства, продиктованного чувством, уйти от себя. И хотя посредством аффекта человек копирует все дурные стороны насилия и, значит, берёт на себя все свойственные тому пороки, всё же целью такой коллизии является именно это: она должна проникнуть в него, а он должен претерпеть её воздействие. Стало быть, он будет аффицирован, ибо иначе воздействие его не затронет. Однако ему следует знать или, точнее, познакомиться с тем, что его аффицировало, – ведь тем самым слепоту силы и аффекта он превратит в познание.

 

Исходя из этого, я без смущения и церемоний буду предоставлять слово аффекту и на несправедливое отвечать несправедливостью – только тогда я научусь понимать, почему или для чего был поражён Иов и что из этого последовало как для Яхве, так и для людей.

 

Карл Густав Юнг - Ответ Иову

 

 

В 2001 г. в Доме книги на углу Невского и канала Грибоедова я купил книгу К.Г. Юнга «Ответ Иову» Было крайне любопытно узнать, что думает о поучительной драме библейского страдальца профессор Базельского университета Карл Густав Юнг (1875—1961), один из крупнейших интеллектуалов ХХ века, знаменитый создатель аналитической психологии, давший новую жизнь идеям архетипа и коллективного бессознательного. Несколько раз я брался за чтение, но каждый раз по каким-то, не совсем ясным для меня причинам дело стопорилось, погружения в текст не получалось, и книга  откладывалась в сторону. Так она и пролежала на полке полтора десятка лет.

 

И вот пришел момент, когда я решил, что теперь – самое время взяться за неё. К этому настойчиво побуждали уже не только внутренние мотивы, но и внешние, геополитические обстоятельства XXI века. 

Дело в том, что «Ответ Иову» появился на свет в 1952 году. То есть она замышлялась и писалась в то время, когда Европа, только что вынырнувшая из кровавой пучины Второй мировой войны, растерзанная, исстрадавшаяся, выползла на берег мирной жизни, медленно приходя в себя среди развалин и пепелищ и зализывая свои телесные, душевные и духовные раны. 

 

Швейцарский профессор  Юнг был всему этому свидетель. Подобно другому швейцарцу, Герману Гессе и его другу Томасу Манну, отозвавшимся на мировую бойню романами «Игра в бисер» и «Доктор Фаустус», Юнг также откликнулся на неё весьма неординарным сочинением – теологическим трактатом «Ответ Иову». 

 

В его заключительной главе есть строки об Иоанне Богослове, помогающие понять природу превращения маститого ученого-психолога в неофита-теолога. Юнг, портретируя ученика Христа, говорит, в сущности, о себе: «На закате долгой, богатой внутренним содержанием жизни часто бывает так, что взгляду открываются непривычные горизонты. Человек, с которым это случается, живёт отныне вне будничных интересов и перипетий личных отношений; он направляет свой взор поверх хода времён, в вековое движение идей» . Так, частью естественно, а частью неожиданно, в Юнге-психологе, Юнге-атеисте, пробудился Юнг-теолог.

 

Но было бы неверно объяснять происхождение «Ответа Иову» только обстоятельствами сугубо геронтологического свойства. Выбору темы, то есть сосредоточенности на фигуре и судьбе Иова в значительной степени способствовало то, что весь тогдашний мир конца 1940-х – начала 1950-х гг. продолжал пребывать в шоковом состоянии от зрелища первых плодов атомного поворота мировой цивилизации, от умопомрачительной трагедии коллективного японского Иова, сидящего на пепелище Хиросимы-Нагасаки, где его жилище и его дети испарились в огненно-ядовитом атомном смерче, произведенном сатанинским гаджетом фаустовско-мефистофелевской цивилизации.

 

Примечательно, что  начало ядерной эпохи было положено 16 июля 1945 г на полигоне Аламагордо штата Нью-Мексико (США), где в соответствии с атомным Манхэттенским  проектом была испытана плутониевая бомба, названная её создателями «Gadget» («Штучка»). К этому же типу принадлежала А-бомба, взорванная через три недели, 9 августа 1945 г. над Нагасаки. 

 

Когда цивилизация стала с невероятной быстротой, буквально на глазах оснащаться и обрастать подобными «гаджетами», то объявилась, по словам Юнга, «поистине апокалиптическая ситуация». Так что он в своих метафизических предчувствиях и экзистенциальных интуициях, подобно большинству интеллектуалов времени поздней модерности, стал с полной серьезностью примерять на себя судьбу атомного Иова: «Атомная бомба нависает над нами дамокловым мечом, а где-то за ней угадываются несравненно более ужасные возможности химической воздушной войны, способные затмить даже кошмар «Апокалипсиса».

 

Обращает на себя внимание рассуждение, в котором много опасений и мало надежды. Оно о современном миропорядке, который таков, что «опрометчивого решения, вмиг принятого каким-нибудь новым геростратом, может оказаться достаточно для того, чтобы вызвать мировую катастрофу. Нить, на которой подвешена наша судьба, истончилась. Не природа, а «гений человечества» сплёл для себя роковую бечеву, с помощью которой он в любой момент может устроить себе экзекуцию».

 

Считая психологическую науку, а с нею и свой изощренный ум выдающегося психолога универсальным ключом к самым сложным проблемам человеческого существования, Юнг понадеялся покорить решительным приступом и проблемную территорию теологии веры. Ему было уже много лет, но его интеллект находился в прекрасной форме. К тому же экстраординарные, чреватые еще большими катастрофами метаморфозы мира и человека побуждали к решительным шагам. Больное человечество нуждалось в докторах и лекарствах. Юнг писал: «Проблема терапии неврозов вынуждает врача – часто против его воли – более внимательно вглядеться в проблему веры. Я и сам не без причины отважился сделать актуальные выводы о природе «высших представлений», определяющих наше моральное поведение, незаменимо важное в сфере практической жизни, лишь достигнув возраста семидесяти шести лет ». Для него обозначилась во весь свой вселенский рост проблема Теодицеи: «Мы пережили вещи столь неслыханные и потрясающие, что вопрос о том, можно ли ещё как-то соединить такое с идеей благого Бога, приобретает жгучую остроту. При этом речь идёт уже не о специально-теологической проблеме, а об общечеловеческом религиозном кошмаре, в обсуждение которого может или даже должен внести свою лепту и непрофессионал в области теологии, каковым я являюсь» .

 

С тех времен, когда Юнг это писал, прошло более, чем полвека. Героев той, давней ядерной мистерии ХХ века уже практически не осталось в этом мире. Пришли другие времена, пришли иные племена. На нынешней исторической сцене хозяйничает ХХI век, и идёт уже совершенно новый политический мега-спектакль с новыми декорациями и новыми действующими лицами. Но на самом видном месте продолжает висеть отменно модернизированное, заряженное, ко всему готовое атомное ружье, которое по законам военной драматургии и политической режиссуры должно непременно выстрелить.

 

Хотим мы того или нет, но, судя по всему, мир опять вплотную приблизились к таким критическим во всех отношениях дням, к духовным и политическим рубежам такого рода, что Книге Иова впору перекочевать в список тех особых бестселлеров, которые, как бы, специально предназначены для экстремальных, взрывных эпох. Место лидера в этом списке, как и водится, занимает Апокалипсис Иоанна Богослова. 

 

Между автором «Ответа Иову» и современным, живущим в XXI веке читателем библейской Книги Иова есть определённое  сходство. Точнее, это сходство между положением того и другого: оба находятся на краю глубокого провала, правда, с той разницей, что первый только что выкарабкался  из пропасти, а другой вот-вот в неё сорвется. Сближает их общая для обоих, пограничная во всех смыслах ситуация, которую можно обозначить словами: «Я и глобальная катастрофа» или «У бездны мрачной на краю», или «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк.15,35). И опыт многострадального Иова приобретает в этой посткатастрофической для Юнга и предкатастрофической для нас ситуации чрезвычайную экзистенциальную значимость. Чувствуя и понимая это, Юнг сел писать «Ответ Иову», а я сел читать Юнга. Что из этого вышло, об этом ниже…

 

В. А. Бачинин, профессор

(Санкт-Петербург)