Парадоксы теодицеи - Владислав Бачинин

Теодицея состоит из вопросов и ответов с разными степенями сложности, умственной напряженности и этической встревоженности. Её вопросно-ответная форма вмещает в себя бесчисленные контроверзы миропонимания и пытается увязать в одно целое то, что не совмещается в человеческом сознании, не желает соседствовать и при попытках намеренных сближений часто оборачивается искрящимися контактами и взрывными эксцессами.

Владислав Бачинин - Парадоксы теодицеи

Глубинные тайны и загадки теодицеи, хотя часто и имеют вид явных парадоксов и выходят за пределы человеческого разумения, но однако не противоречат ему. Обычно парадоксы появляются там, где разум усматривает или мысленно помещает либо в одном ряду, либо друг против друга те реалии, которые в жизни явно не рифмуются и непосредственно не соприкасаются. Однако ум, названный Томасом Гоббсом «инструментом для связывания различных истин», охотно идет на подобные авантюрные сближения и рискованные противопоставления в надежде высечь из них эвристическую искру. В парадоксах связки вещей и мыслей, сочленения феноменов и идей до такой степени противоречат привычным умственным меркам, что впечатляют своей нетривиальностью. Но самое главное и ценное в них то, что они способны указывать на существенные проблемы, выпукло обозначившиеся и требующие внимания и размышлений. Их главная задача - не декоративно-развлекательная, а познавательно-герменевтическая. Они, как оригинальные фигуры мысли и речи – не просто риторические арабески, украшающие чьи-то письменные и устные высказывания, но способы понимания[1] сложных явлений и проблем, познавательные инструменты, побуждающие к поискам новых смыслов, к проникновениям в сущности вещей, явлений и отношений с новых сторон и на гораздо большую глубину.

Обо всём этом следует помнить, если взять тему теодицеи в том виде, в каком она представлена в известном фрагменте греческого философа Эпикура (342/341 – 271/270 гг. до Р.Х.), дошедшем до наших времен в пересказе христианского ритора Лактанация (ок. 250 - ок. 325 гг.). Особенность этого рассуждения в том, что оно преподносит проблему отношений Бога и зла (преступлений, несчастий, страданий) как гирлянду замысловатых парадоксов[2]. Вначале излагаются четыре вопроса-недоумения:

неужели Бог, желая устранить зло, не может сделать этого?
неужели Он может, но не желает?
неужели Он не может и не желает?
или всё же Бог и может, и желает устранить зло?

Далее из каждого недоумения выводятся жесткие обвинительные заключения, осуждающие Бога и нацеленные на то, чтобы сокрушить Его авторитет. Правда, в первых двух случаях оно дополняется суждениями, смягчающими злой вердикт. Зато в двух последних они еще более заостряют обозначившуюся коллизию:

Если Бог желает, но не может устранить зло, то Он слаб. Однако это абсурд, поскольку всемогущий Бог по определению не может быть бессильным.
Если Бог может, но не желает, то тогда Он не благ. Но это тоже абсурд, не применимый по отношению к всеблагому Богу.
Если Бог не желает и не может устранить зло, то тогда Он, являясь не всеблагим и не всесильным, просто не может считаться Богом.
Но если Он и желает и может устранить зло (что единственно соответствует Его сути и делает Его Богом), то откуда тогда на земле зло и почему Он его не устраняет?

Здесь принцип парадоксальности намеренно использован в качестве дискурсивной связки между Богом и злом. Эпикур создает лаконичную и ёмкую рациональную конструкцию, которую даже затруднительно называть теодицеей. По сути, это анти-теодицея философа-атеиста, которую вполне могли бы сформулировать и доктор Фаустус, и Вольтер, и Ницше. Пребывавшая много столетий в полузабвении, она оказалась востребована в эпоху высокой modernity и фактически обрела вторую жизнь.

Интеллектуальная бомба, заложенная древнегреческим парадоксалистом, пролежала около двух тысяч лет, почти никем не замечаемая, чтобы взорваться на историческом взлете фаустовской культуры. Так что её впору называть эпикуро-фаустовским парадоксом. В последующие времена его взрывную начинку станут охотно использовать в дискуссиях о теодицее как философы, так и писатели, а позднее и кинематографисты[3].

Фигура парадокса столь удачно разместилась на территории теодицеи из-за того, что бытие вообще парадоксально само по себе, по самой своей природе. Энциклопедией удивительных парадоксов можно считать Библию, рассказывающую о парадоксальности сотворения Богом всего из ничего. Парадоксальной выглядит смерть всемогущего, бессмертного Господа Иисуса Христа на кресте от рук людей. Парадоксально любое библейское чудо. Большим мастером парадоксов предстает в Книге Экклезиаста царь Соломон. Вот, к примеру, один из них, вполне вписывающийся в дискурс теодицеи:

«Всякого насмотрелся я в тщетной

этой жизни: бывает, что праведник

гибнет по праведности своей, а

бывает, что и нечестивый

благоденствует в нечестии своем» (Эккл.7,15)

Парадоксальный вид имеют бесчисленные пары сведённых вместе тезисов и антитезисов, характеризующих в наше время мир, человека, познание, культуру, духовно-нравственную и социально-политическую жизнь.

Парадоксальна смысловая структура всеобъемлющей коллизии, согласно которой всемогущий, благой и мудрый Бог не только не избавляет мир от зла, но и позволяет ему своими бесчинствами наносить урон Его авторитету, подрывать веру в Него, в Его всемогущество, благость и мудрость.

Теодицея концентрирует внутри себя ансамбль ключевых миросозерцательных парадоксов, с которыми богословско-философской мысли приходится разбираться на протяжении многих столетий. Не исключено, что благодаря именно влиянию на умы философов эвристического потенциала теодицеи принцип парадокса занял место одной из ведущих рефлексивных, эпистемологических и экзистенгциальных структур. Оттого, вероятно, богоборческие эскапады Эпикура не остались в исторической тени и были извлечены заинтересовавшимся ими Лактанацием.

Помня о том, как мало нам известно об Эпикуре, сколь ничтожны наши сведения о его жизненном и творческом пути, как избыточно число белых пятен в его наследии и как много позднейших домыслов примкнуло к его имени, резонно допустить, что рассуждение, именуемое теодицеей Эпикура, – это плод не столько его философского сознания, сколько результат умственных усилий позднейших интеллектуалов, принадлежавших к христианской культуре. Это, разумеется, только предположение, но в его пользу говорит то обстоятельство, что конструкция эпикуровского парадокса выглядит так, будто она родилась внутри не эллинистического, а именно христианского дискурса.

Объясняется это, скорее всего, тем, что его формулировка дошла до нас через Лактанация, который был ярым противником Эпикура, автором анти-эпикурейского сочинения «De ira Dei» («О гневе Божьем»).

Высказывание Эпикура об отношении Бога к злу, пересказанное Лактанацием, сопровождается его характерным замечанием: «Я знаю, что обыкновенно большинство философов, защищавших провидение, смущается этим аргументом и почти оказывается вынужденным признать, что боги ни о чем не заботятся, а этого-то больше всего домогается Эпикур» («De ira Dei» 13,19).

Даже если не принимать во внимание данное предостережение, всё равно примечателен сам факт, что древний мир, уже имевший теодицею Иова, не преминул выдвинуть антитезис, идущий вразрез с ней. Не будучи развёрнут, подобно Книге Иова, представляя собой крохотную рациональную, философско-теологическую миниатюру, он по своей содержательности оказался, однако, таков, что с ним нельзя было не считаться. Изощренная мысль античного эллинизма, склонная к рационалистическому атеизму, явила себя здесь во всей своей силе и в своём тяготении, скорее, к деструкции, чем к созиданию.

Несмотря на внешнее сходство эллинистической анти-теодицеи Эпикура с лжетеодицеями фаустовской modernity, между ними имеются принципиальные различия. Богоборческий дискурс Эпикура – это философский голос, раздающийся из глубин эллинистического, дохристианского мира, чуждого библейскому откровению. Он существовал в относительной обособленности и если бы не Лактанаций, то так и остался бы за пределами внимания христианской мысли. А фаустовские лжетеодицеи нового времени, норовящие открыто обвинять Бога, – это богоборческие вызовы, звучавшие со стороны секуляризующейся модерности, которая двинулась в наступление на христианство, на Слово, на самого Бога, надеясь вынуть из бытия Божью сердцевину, вывести всё сущее и должное из-под власти высшей разумной силы и отдать их в полное распоряжение отрицательных, злых, низменных, демонических стихий.

Если теодицея-богопрославление Иова предвосхитила дух и тон всей будущей христианской апологетики, то эпикуровское богоосуждение предвосхитило дух и тон будущих фаустовско-мефистофелевских анти-теодицей, составивших философское основавние секулярно-атеистического дискурса.

В рассуждении Эпикура легко усмотреть наличие антитез, которые придают ему шокирующую парадоксальность. Из рядоположенных тезисов и антитезисов, кажущихся равно доказуемыми, возникают миросозерцательные, богословские, этические, экзистециальные оппозиции:

Бог желает устранить зло с земли (тезис). - Бог не желает устранять зло с земли (антитезис).
Бог может устранить зло с земли (тезис). - Бог не может устранить зло с земли (антитезис).
Бог совершенен (тезис). – Бог не совершенен (антитезис).
Бог обладает всемогуществом (тезис). – Бог не обладает всемогуществом (антитезис).
Бог благ и милосерден (тезис). – Бог не благ и не милосерден (антитезис).
Бог справедлив (тезис). – Бог несправедлив (антитезис).
Бог, позволяющий существовать злу, остаётся Богом (тезис). - Бог, позволяющий существовать злу, не может считаться Богом (антитезис).
Бог не является источником зла, не несет ответственность за существование зла, не виновен в его разгуле (тезис). - Бог является источником зла, несет ответственность за его существование, виновен в его бесчинствах (антитезис).

Плотный клубок туго закрученных антитез выглядит сборной конструкцией из взаимоотталкивающих элементов, принадлежащих разным миросозерцательным и дискурсивным мирам –библейско-христианскому и антихристианскому. Каждое из них пытается избавить разум от смущающих впечатлений роковой противоречивости бытия посредством дискредитации противоположной стороны.

Антитезы вброшены внутрь теодицеи как в тигль, стоящий на огне испытующего анализа, и доведены до предельного градуса, то есть до состояния абсурда, до готовности любой личной теодицеи превратиться в анти-теодицею. Остроумная, взрывная, уничижительная беспощадность эпикуровских парадоксов, превратно толкующих ключевые истины теологии, онтологии, этики, всегда представляла серьезную угрозу для христианской веры.

Однако парадоксам свойственно не только разрушать, но и созидать. Они обладают способностью мобилизовать мышление, подталкивать разум к радикальным переосмыслениям наличного материала. Именно в результате подобных переосмыслений становится очевидным, что в основании вызывающей провокативности эпикуровского парадокса содержится этическая червоточина. Похоже, что не сам Эпикур, а его позднейшие интерпретаторы, придали теологической миниатюре о Боге и зле такой вид, что она стала выглядеть высокомерной издёвкой философа над ключевыми основоположениями христианского богословия, о котором во времена Эпикура не могло быть речи. Как бы то ни было, но налицо интеллектуальная бравада убежденного богоборца, демонстрирующего пренебрежительное отношение к непостижимой в своём сокровенном величии тайне Бога, к трансцендентной сути Божьего промысла. В ней звучат ноты восхищения могуществом зла и чуть ли не священного трепета перед низменной сумеречностью бездны, в которой оно таится и в которую не рискует заглядывать даже всеведущий и всемогущий Бог.

И всё же, при всей правомерности христианских претензий к антихристианскому выпаду философского сознания, следует признать, что морализирование в данном случае не дает ответа на вопросы теодицеи, что парадоксы Эпикура-Лактанация заслуживают самого решительного анатомирования и самого скрупулезного исследования. Человеческий разум хочет постичь природу зафиксированного нонсенса. Ему действительно не понятно, как сочетаются в бытии эти две реальности, Бог и зло, каждая из которых таинственна сама по себе. Но он не знает, как совместить в разуме эти две непостижимости, как разрешить сложнейшую эпистемологическую контроверзу, образующуюся из сопряжений двух беспредельностей.

У Лейбница есть метафора с многоуровневым характером её смыслов: в ней сопоставление человеческого ума с разумом Бога уподобляется сравнению капли с океаном[4]. То есть тайны, обусловленные Божьим присутствием, бесконечно возвышаются над возможностями человеческого разума.

Теодицея, как семантическая композиция, не может быть дана человеку в чувственном опыте. Будучи целостным ансамблем смысловых фигур, она является прежде всего предметом мышления, способного к трансцендированию и экзистированию. Многое внутри неё выглядит так, что вынуждает человека признать: «Я не понимаю». Так, всё, о чем думает Иов, сводилось поначалу к откровенным недоумениям. Он не мог понять, почему зло обступило его со всех сторон, за что на него обрушились столь непомерные страдания. Иван Карамазов, еще не утративший надежду уверовать, жаловался брату Алеше, что не понимает, зачем Бог так устроил этот мир и почему зло столь вольготно чувствует себя в нём. Герой «Ночи» Эли Визеля кричал в отчаянии о своем непонимании того, почему и для чего Господь позволил создать Освенцим, Биркенау и другие фабрики смерти. Солженицын, Шаламов и множество других узников Гулага тоже задавались аналогичными вопросами и не находили ответов.

Герменевтика непонимания всегда соседствует с герменевтикой понимания. Первая самим фактом своего существования легитимирует право человека на непонимание вещей особой важности, повышенной сложности. Она же защищает его право на ошибочные толкования. Вместе с тем она вплотную подводит его к обязанности вскрывать те изъяны собственной духовной позиции, препятствующие пониманию того, что человек обязан понимать, будучи человеком. Для этого она заостряет его внимание на теме важности правильного мышления, которое начинается с умения верно формулировать вопросы.

В.А.Бачинин,

профессор (Санкт-Петербург)

[1] «Ancient theorists of rhetoric described paradox as a figure of speech, but 20th-century critics have given it a higher importance as a mode of understanding by which poetry challenges our habits of thought. (Paradox // Chris Baldick The Concise Oxford Dictionary of Literary Terms. N.Y.: Оxford university press, 2001. P. 183).

[2] О парадоксальности религиозно-философского мышления Эпикура см.: Шахнович М. М.. Парадоксы теологии Эпикура. — СПб., 2000. Центральное положение книги, составляющее суть авторской концепции, выглядит следующим образом: «Парадоксальность философии религии Эпикура в том, что он, признанный как безбожник, не только утверждал существование богов, но и отвел учению о богах (теологии) важное место в своей философской системе» (Указ. соч. С.7). К сожалению, этим распространенным и, признаться, довольно поверхностным суждением, не имеющим должной теоретической новизны, и ограничивается трактовка «парадоксов теологии Эпикура» в работе М.М.Шахович. Действительный же парадокс Эпикура, связанный с теодицеей и достойный самого серьёзного философско-теологического анализа, лишь мимоходом упоминается автором на стр. 89 и 94, но не рассматривается и даже не именуется парадоксом.

[3] См.: фильм «Суд на Богом» (Великобритания, реж. Энди де Эммони, 2008)

[4] Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С.112

Категории статьи:

Оцените статью: от 1 балла до 10 баллов: