Серия «Религиозные мыслители»
В 1960 году Густав Веттер в одной из своих лекций заметил, что в кругах русской интеллигенции работы великих философов Европы - прежде всего, немецких - изучались и обсуждались более детально, чем в самой Западной Европе: Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, а также Фейербах, Маркс и Ницше.
Кроме того, в мистическом мышлении России заметно значительное влияние идей Якоба Беме, Арндта, Франца Баадера и других.
Н. А. Бердяев глубоко анализирует этих западных мыслителей, но внимание его, главным образом, обращено к русским философам, таким как Мережковский, Соловьев, Флоренский, Булгаков, Бухарев. Особый интерес у него вызывают писатели-мыслители - Достоевский и Лев Толстой. В произведениях двух последних он в наибольшей сте пени находил отклик собственным идеям и размышлениям. «...Главные фигуры в русской религиозной мысли и религиозных исканиях XIX века не философы, а романисты - Достоевский и Л. Толстой».
Что же касается восточно- и западноевропейских мыслителей, то трудно определить, кто из них занимал его в наибольшей степени и чьи идеи казались ему наиболее созвучными его собственным. Это, несомненно, связано с тем, что он, как и многие другие его русские современники, переживал духовную эволюцию: от марксизма и со циализма к оригинальной философской концепции.
Отличительная особенность бердяевского мышления - антиномичность. Он бесстрашно выявляет противоречия и контрасты, в какой бы сфере бытия или мышления с ними ни встречался.
Так, например, он видит церковь во всей ее внутренней красоте и величии, однако у него большие трудности с восприятием внешней формы православной церкви и других христианских церквей, поскольку они не соответствуют его идеальному образу церкви. Он пишет «Церковь есть богочеловеческий организм и богочеловеческий процесс. Свободная активность человеческой воли органически входит в тело церкви, является одной из сторон церковной жизни. Благодатные дары Святого Духа не зависят ни от чего человеческого, они изливаются свыше и составляют незыблемую святыню церкви. Но врастание человечества в божественную жизнь есть процесс творческого и свободного волевого устремления. Это процесс не человеческий и не божеский, а богочеловеческий, т.е. церковный. Церковная жизнь и есть таинственное соединение божеского и человеческого, активности и свободы человеческой и благодатной помощи Божьей. Бог как бы ждет от человека свободного и творческого почина».
«Сама Церковь есть душа мира, соединившаяся с Христом-Логосом. Соединение мистики субъективной и объективной дано лишь в Церкви, тайна всякого соединения и всякого преосуществления есть тайна церковная».
«Только в церковной мистике утверждается плоть, только она хранит тайну богоматериализма. Мистика не церковная обычно спиритуалистична и отвлеченна. И субъективная мистика переживаний, и мис тика гностическая и теософическая, и мистика протестантская - все это мистика отвлеченной духовности».
«В Церкви только дан богоматериализм. Поэтому мистика Церкви и есть мистика соединения и преосуществления». Пресуществление Слова Божьего означает обожествление плоти. «Поэтому церковь берет бремя мировой истории, не считает возможным его сбросить».
Н. А. Бердяев и единство европейского духа
Под ред. Владимира Поруса
Серия «Религиозные мыслители»
М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2007. - 336 с.
ISBN 5-89647-184-Х
Н. А. Бердяев и единство европейского духа - редактор Порус - Содержание
От редактора
Н. А. Бердяев в контексте русской и европейской философской мысли XX века
- Альберт Раух. Россия в Европе: взгляд Н. А. Бердяева
- В. И. Красиков. Бердяев и европейская философия 20-40 гг. XX века
- Ю. Б. Мелих. Н. А. Бердяев и Л. П. Карсавин. Анархизм и симфоничность личности
- Ж.Л. Океанская, В. П. Океанский. Философия трагедии Н. А. Бердяева в контексте «Трагедии философии» о. Сергия Булгакова
- Г.Я.Миненков. Динамика универсализма и партикуляризма в интерпретации Н. А. Бердяева
- B. Ю.Даренский. Деконструкция антитезы «славянофильство» - «западничество» в историософии Н. А. Бердяева
- Б. И. Пружинин, Т. Г. Щедрина. В поисках эпистемологии общения: Николай Бердяев - Густав Шпет - Лев Шестов
Богословие и религиозная философия
- Кэтрин Личфилд. Онтология и меонтология в контексте экзистенциальной апофатики Бердяева
- Д.Л.Шукуров (инок Дамаскин). Философия творчества Н. А. Бердяева и богословский дискурс ОБЭРИУ
- Д.Е.Мартынов. Теургия: религиозно-эстетическая утопия Н. А Бердяева
- C. А. Стеблев. Истина и христианский субъект: философия универсализма
- Е. К Карпенко. Мистическая онтология и социальный утопизм в «Философии свободы» Н. Бердяева
- Е.Я. Федотова. Взгляды Н. Бердяева на «еврейский вопрос», их соотнесение с традиционным христианским богословием и новыми исследованиями
Эсхатология и философия культуры
- В. Н. Порус. Н. А. Бердяев: эсхатология свободы
- Джордж Пэттисон. Эсхатология и онтология: Хайдеггер и Бердяев
- Л. В. Стародубцева. Разорванная вечность: парадокс времени в эсхатологической перспективе
- B. В. Бычков. Кризис культуры и искусства в эсхатологическом свете философии Николая Бердяева
- Дэниэл Уистлер. «Умирающий Фауст»: Бердяев о Шпенглере
- C. В. Колычева. Н. Бердяев о кризисе культуры
- О. В. Ковалева. Культура не умирает - она уходит в глубину
- Ю.Л. Курикалов. Дух и цивилизация
Личность и творчество
- С. А. Титаренко. Специфика религиозной философии Николая Бердяева
- Я Я Шкода. Николай Бердяев: христианский смысл творчества
- Регула Цвален. Понятие «личности» в произведениях Николая Бердяева
- Я К Чернусь. Проблема одиночества и общения в философии НА Бердяева
Философский дискурс
- А. Я Усачев. О дискурсивных техниках философии Н. А. Бердяева
- Г. Я Дьяченко. Лингвокогнитивные характеристики философского дискурса Н. Бердяева
Об авторах
Н. А. Бердяев и единство европейского духа - От редактора
Пожалуй, не найдется другого русского мыслителя, которого можно поставить рядом с Н. А. Бердяевым по разноречивости его оценок - от превосходных (гениальный провидец, глашатай «нового религиозного сознания», лидер и организатор новых философских направлений в России, блистательный представитель русской мысли на Западе и т. п.) до уничижительных и насмешливых (донкихотствующий путаник, алогичный утопист и претенциозный фантазер, уводящий мысль от действительности к мистике). Так было при его жизни, так остается и теперь, когда после десятилетий замалчивания и клеветы, наконец, можно говорить о возвращении на родину «пленника свободы», изгнанного в 1922 году большевистским правительством: почти все написанное Бердяевым так или иначе уже доступно нынешним российским читателям. Конечно, эта доступность запоздала на семь-восемь десятилетий (срок достаточный если не для забвения, то для утраты злободневности), но и сегодня произведения Бердяева вызывают страсти и пристрастия, не менее острые, нежели в первой половине прошлого века. И это один из замечательных фактов истории философии - не только отечественной, но и мировой. Среди возможных его объяснений я выберу наиболее близкое мне: мысль Бердяева коснулась нервов европейской культуры так, что боль от этого касания не отупела, но усиливается со временем, и разноречия оценок - неоднозначная и пролонгированная реакция на эту боль.
В начале XXI века это даже яснее, чем в середине прошлого. Бердяев пережил две революции в России и две мировые войны. Он принадлежал поколению, «гурьбой и гуртом» попавшему в «настоящий, не календарный» двадцатый век, «окруживший огнем» и спаливший его лучшую часть. Расставшись с иллюзиями «прогрессизма» и не доверяя ходульному «историческому оптимизму» тех, кто, по выспреннему выражению А. В. Луначарского, брались за строительство «гранитных мостов в царство свободы и справедливости», ставя их опоры на костях миллионов людей, Бердяев сохранил верность идеалам свободы, творческой личности, богочеловечества. История, свидетелем и участником которой он был, показала и доказала лишь то, что действительность далека от этих идеалов и враждебна к ним. Но идеалы не опровергаются действительностью; напротив, они судят действительность и удерживают ее: часто - на самом краю бытия. Потому-то они - идеалы или, иначе сказать, универсалии культуры.
Однако, идеалы все же не бессмертны. Они погибают не в столкновениях с реальностью, а из-за того, что перестают быть самими собой - когда в них видят только прагматически оправданные инструменты приспособления к исторической жизни. Тогда не идеалы судят действительность, а наоборот, последняя подбирает «под себя» удобные и «конструктивные» идеалы. Культура становится сводом правил, которые соблюдаются или нарушаются в угоду доминирующим интересам и потребностям. Такая культура, в которой былые идеалы в лучшем случае - объекты снисходительной иронии, а в худшем - презрения и ненависти, легко превращается или, как говорил Бердяев, ссыхается в цивилизацию со всеми последствиями (среди которых «закат Европы», диагностированный Шпенглером, не самое удручающее; настоящий, не выдуманный философами, закат культуры предвещает не «утреннюю зарю», пригрезившуюся Ницше, а ночь нового варварства, в которой освещающие ее огни иллюминации рано или поздно сменяются огнями всеохватных пожаров).
Н. А. Бердяев, кажется, почти физически ощущал приближение нашего времени (в каком-то смысле он наш современник более, чем своего поколения). Думаю, что это ощущение сильнее, чем критическое отношение к «исторической действительности» (лишенной подлинно го смысла и чувства истории), влияло на его эсхатологическую мысль: если история культуры неотвратимо движется к закату, нет иного способа сохранить верность идеалам, как поместив их по ту сторону ее границ. Но заглянуть по ту сторону исторической действительности нельзя без религии, а если историческое христианство под давлением сиюбытности готово изменить этим идеалам, по сути, оставив от них только формальные оболочки (симулякры), то его следует реформировать, возвращая ему смысл истинной Христовой веры.
Не более, но и не менее. Понятно, что провозгласивший подобное должен быть атакован со всех сторон: и атеистами, и верующими, что обрекает его на одиночество и на духовные терзания, с трудом утишаемые усилиями мысли. Да и сама мысль отбрасывает рациональные - и потому стесняющие ее свободу - одеяния, мечется между крайностями, объединяя их в антиномии, которые то и дело смешивает с обычными логическими противоречиями, прибегает к суггестиям, к воздействию на сердца, скорее, чем на умы. Таков Бердяев-мыслитель - и не этим ли объясняется разноречивость оценок его идей вплоть до наших дней?
То, что он хотел сказать, нельзя было сказать иначе. Его мысль не могла бы жить в иных формах. Сбивчивая, отрывистая, нервная речь, не снисходящая до спора со строгими придирками. Мысль-жест, мысль-возглас, мысль-чувство - ими наполнены даже те страницы его сочи нений, где он выступает участником утонченных интеллектуальных дискуссий. Конечно, это вызывало и вызывает не только сочувствие и согласие, но и раздражение, готовность к непониманию, что еще усугублялось резкостью, даже аристократической заносчивостью (этой личиной мыслитель часто прикрывался от нападок взбудораженных оппонентов); что и сказать, популярность Н. А. Бердяева часто имела скандальный характер. Но он и не стремился избежать этой участи.
Говорят, что его популярность на Западе имела иной характер, нежели в России. Там он был полномочным представителем русской философской и богословской мысли, здесь - часто лишь невнятным эпигоном, путающим мистику с интуицией, рациональное философствование с богословием. Если так, к этому надо отнестись серьезно, не ограничиваясь меланхолическим «нет пророка в своем отечестве». Конечно, правы те, кто обращает внимание на его дворянское воспитание и образование, знание языков и традиций - то, что служило ему на Западе пропуском в среду интеллектуалов. Но дело совсем не только в этом.
Н. А. Бердяев был «русским европейцем». (Тем, кому такое словосочетание кажется оксюмороном, вероятно, хотелось бы его расчленить на несовместимые части. В наши дни таких «расчленителей», Бог им судья, едва ли не больше, чем среди современников Бердяева). Идеалы, которым он служил всю свою жизнь и которые с излишней легкостью называли и называют «утопиями» - свобода личности как основа от ношений между людьми и общественными структурами, творчество, определяющее содержание антропоцентричной эпохи, гуманизм, освещенный и освященный богочеловечеством, целостность и гармоничность системы межчеловеческих и межнациональных отношений, - это центральные, важнейшие идеи христианской культуры, объединяющей европейский Запад и европейский же Восток, а с известного времени - и значительную часть населения Земли на всех ее континентах. Так сложилась история, что народы Западной Европы прошли более долгий (извилистый, противоречивый, оплаченный страданиями и жизнью десятков миллионов людей) путь к тому, чтобы эти идеи, наконец, могли стать духовными ориентирами людей и хотя бы частично воплощаться в социальной действительности (посредством цивилизации). Бердяев, как и многие другие русские мыслители, был убежден в том, что России нельзя уклониться от своего участия в этом движении. У нее есть возможность критически оценивать путь Европы, не впадая ни в ученическое подражание, ни в спесивую враждебность. Более того, ей выпал уникальный шанс заглянуть дальше, чем удалось европейцам, в историческую перспективу этого пути. И нельзя упустить этот шанс, ведь он может быть спасительным не только для России, но и для всего мира. Не ложный мессианизм националистического (в пределе - нацистского) агрессивного самозванства, а осознание великой миссии сохранения и творческого развития европейских культурных ценностей, как залог будущего, сейчас поставленного под сомнение опасными тенденциями настоящего. Эта идея - стержень «европеизма» русского мыслителя Н. А. Бердяева. И его имя - среди тех, кто сделал самый заметный вклад в единство европейского духа.
В.К. Порус
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
