Фирсов - Святая, Соборная, Невежественная

 

 

В 1911 году в составе многотомника «Общая история европейской культуры» был опубликован русский перевод серьезнейшей работы одного из самых видных европейских историков Церкви конца XIX – начала XX в. Адольфа фон Гарнака «История догматов». По всей видимости, незамеченным и уж точно не имеющим никаких последствий осталось его утверждение: «<…> официальная литература (литература соборов) чем позже, тем больше кишит подлогами и полна сознательной лжи и клеветы»[1]. Но для Православной Церкви вселенские соборы имеют фундаментальное значение. Они официально объявляются непогрешимыми и древней Церковью, и современными апологетами в учебниках по церковному праву.

Между тем, летом 2016 года в Санкт-Петербурге вышло в свет издание, для которого, можно сказать, горькая реплика Гарнака стала своеобразным стимулом. Это первый подобный труд в русской семиосфере и самая обширная в современном мире контроверсия Актов Второго Никейского (Седьмого Вселенского) собора[2] – последнего в череде соборов, признаваемых Православной Церковью вселенскими. На нем была утверждена практика иконопочитания, так и не вошедшая в сферу вселенского согласия Христианской Церкви. То, о чём писал Гарнак, разобрано, исследовано, обосновано и проиллюстрировано достаточно подробно. Так, в главе «Флорилегий»[3] приводится неутешительный подсчет: «Отцы Второго Никейского собора выставили в защиту икон и иконопочитания выдержки из 70 произведений <…>. Из этих 70 произведений: 4 – откровенные басни; 11 – подложные произведения; 26 – не имеют отношения к иконам, хотя зачастую отцами собора использовались как полноценная аргументация; 3 – экфрасисы, т.е. тоже не имеют отношения к иконам; 2 – тексты сразу приводились как анонимные; 23 – так или иначе свидетельствуют в пользу наличия у верующих икон или же подтверждают факт поклонения иконам, однако, как правило, все эти произведения относятся к VI, VII и VIII вв.[4]; несколько самых ранних претендуют на принадлежность к V в.; 1 – повествование о языческой иконе с изображением языческого философа».

 

С выходом нового издания Актов собора озвученное Гарнаком обвинение получает масштабное документальное обоснование в русскоязычном мире. Вопрос теперь в том, что же является действительным объектом этого приговора: «непогрешимость» лишь одного этого собора, догматика иконопочитания (одного из столпов и обрядности, и экономики Православной Церкви), догмат непогрешимости вселенских соборов как таковой, сама доктрина святости Предания или декларируемая исключительность Православной Церкви? Что-то одно из этого или же несколько категорий в совокупности? И остаётся ли Православная Церковь вообще Церковью, или же в связи с дискредитацией вероучительных книг должно теперь считать её сектой?

Если говорить о Седьмом Вселенском соборе, то нужно пояснить, что, например, протестантский Запад однозначно и всецело отвергает этот собор. Эдвард Гиббон отзывался о его актах таким образом: «любопытнейший памятник идолопоклонства и невежества, лжи и глупости»[5]; Жан Кальвин об отцах этого собора написал следующее: «Если бы кто-нибудь в шутку пытался разыграть роль защитника этих нелепых персонажей фарса, то не смог бы наговорить больше чуши, чем наговорили эти ослы»[6]. На католическом Западе этот собор (787 г.) хоть и остался в числе 21 из признаваемых вселенскими, но практически сразу был дезавуирован другим весьма представительным собором – Франкфуртским (794 г.); возможно, поэтому Римско-Католическая Церковь не торопилась переводить текст деяний этого «святого» собора на современные языки. Ватикан сделал перевод только в 2004 году (на итальянский), сопроводив его ошибочным комментарием, будто это первый и единственный перевод на современные языки[7]. В действительности существуют еще два: в 1850 году протестантский богослов издал в Лондоне перевод на английский, а в 1873 году Казанская духовная академия – на русский (с многочисленными намеренными и серьезными искажениями)[8]. Так что вовсе не стоит думать, что эти тысячелетние документы разработаны и изучены вдоль и поперек – это совершенно не так. Я, например, не очень понимаю, во что же верят, к примеру, румынские или сербские православные, не имея перевода этих документов на свои языки. Исправленный русский перевод издан лишь в 2016 году и является полностью частной инициативой, что было бы, вероятно, невозможным до революции[9].

 

Крайняя сомнительность базовых уложений, верований и деклараций Православной Церкви не часто является предметом исследования или хотя бы описания в русскоязычном мире. Мы попробуем частично устранить эту лакуну с тем, чтобы, во-первых, просто осветить достаточно редко озвучиваемые факты, а во-вторых, возможно, обозначить задачу ревизии фундамента на тот случай, если кто-то собирается созидать некие политические или социальные институции на этом основании в условиях открытого информационного пространства. Поверхностность в познании базовых основ Православия может сыграть злую шутку с инициаторами такого строительства. 

 

1. Православие считает себя той самой Церковью, основанной Христом и сохранившей Его учение во всей полноте. Остальные христианские конфессии – лишь бо́льшая или меньшая мера заблуждения или отпадения (еретики и раскольники). Эта – официальная – позиция Русской Церкви закреплена в принятом на Архиерейском Юбилейном соборе Русской Православной Церкви (2000 г.) документе под названием «Основные принципы отношения Русской Православной Церкви к инославию». «Согласно этому документу, православная Церковь тождественна созданной Иисусом Христом Единой, Святой, Соборной (Кафолической) и Апостольской Церкви, хранительнице и подательнице св. таинств во всем мире <…>, а отделившиеся от единства с православной Церковью христианские сообщества <…> представляют собой лишь ту или иную степень отпадения от церковной Полноты <…>. Спасение может быть обретено только в единой Христовой Церкви»[10]. «Теория ветвей расценивается в “Основных принципах…” как совершенно неприемлемая <…>: «Православная Церковь не может признавать равенства деноминаций. <…>»[11]. «<…> только наша восточная православная Церковь, неповрежденно сохранившая всецелый залог Христов, есть в настоящее время Церковь Вселенская <…>»[12]. Дипломатическая выдержанность формулировок – относительно недавнее веяние. Так, в VIII веке православные отцы высказывались в адрес своих догматических оппонентов много решительнее: «орошаясь водою, взятою из зараженных луж, они произращают стебли зловонные, имеющие плодом своим горькую желчь» и «как черви питаются, вращаясь в грязи, так и они <…>, между тем, как сами достойны проклятия»[13]; Стефан Яворский, местоблюститель патриаршего престола Русской Православной Церкви, в конце XVII века поносил Лютера, «треокаянного еретика, червя, наполненного адским ядом, скаредного и богомерзкого соблазнителя, правдоненавистного еретика, глухого аспида»[14].

Итак, мы, оказывается, единственные вместители Чистейшей Божьей Истины, что, несомненно, объясняет нашу «богоизбранность».

 

2. Святость Предания утверждается наравне со святостью Писания. В отличие от доктрины протестантов Sola Scriptura («Только Писанием»)[15], в Православии Предание ставится на одну ступень с Писанием. С этой категорией тесно связана проблема демаркации границ между Преданием «святым» и «не очень святым». Как только вы начнете говорить с православным апологетом, например, о «Полете Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим», вы сразу же услышите, что эта конкретная история к Святому Преданию не относится: это лишь часть низовой агиографии. Возникает вопрос: где же проходит граница между «святым» Преданием и «не святым»? Так вот: единого четкого ответа на этот вопрос не существует: вы можете услышать десяток разных, как правило, размытых ответов, но все это будет лишь частным мнением конкретного человека, не более. Похоже, Святым Преданием является то, что пока еще не высмеяно здравомыслием. Если же допустить мысль, что святость Предания может быть измерена, понята и оценена только в свете Святого Писания – это уже будет «опасным сближением» с протестантизмом и их Sola Scriptura.
Однако при всей размытости границ все же есть Предание «гарантированно святое», в отношении которого не может быть никаких споров или возражений. Это те самые соборы.

 

3. В то время как Православие отвергает догмат католиков о непогрешимости папы, сама Православная Церковь лелеет догмат о непогрешимости вселенских соборов (с этими воззрениями связаны понятия куриализма и консилиаризма). «Вселенские Соборы, по учению Церкви, непогрешимы»[16]. «В разрешении вопросов об истинах вероучения и нравоучения Вселенский собор обладает свойством непогрешимости, как орган Вселенской церкви, руководимый Духом Божиим»[17]. Ежегодно на протяжении многих веков в Православной Церкви провозглашаются анафемы отвергающим соборы – Чин Торжества Православия содержит в своем составе оглашение нескольких анафем, одна из которых звучит так: «Отвергающим соборы святых отцов и их предания, согласные Божественному откровению, благочестно хранимые Православно-Кафолическою Церковью, анафема; трижды»[18], см.: https://archive.org/details/AnathemaCouncils . Деяния всех семи соборов увидели свет в русском переводе раньше, чем вышла русскоязычная Библия. Однако практически никто из христиан не принимает соборы в «навязываемом православном» составе. Так, католики отвергают Трулльский собор, который в Православии считается частью Шестого Вселенского и, как правило, называется или просто Шестым, или Пято-Шестым. Богословы Римско-Католической Церкви называли этот собор Pseudosynodum, Synodum erraticam, Synagogam diaboli[19]. Армянские христиане, копты Египта, сирийцы-яковиты не принимают Четвертого Вселенского (Халкидонского) собора, поэтому называются нехалкидонянами. Протестантам вообще мало кто приписывает принятие более чем первых четырех вселенских соборов, но даже и об этом нельзя говорить в полной мере: вряд ли кто из протестантов сочтет 3-е правило Второго Вселенского собора[20] богооткровением.

Не отвергая заслуг соборов в вопросах богословия, нужно сказать, что они были источником, пожалуй, не меньшего количества всевозможной глупости. Так, например, 11-е правило Шестого (Пято-Шестого) собора гласит: «Никто из числящихся в священном чине, или мирян, не должен есть опресноков у иудеев, или входить с ними в содружество, или принимать от них лекарства, или мыться вместе с ними в бане. Если кто отважится сие делать, то если он клирик, да будет извержен, а если мирянин, да будет отлучен»[21]. И не нужно думать, что это какой-то рудимент: Ивана Охлобыстина в 2010 году отстраняли от служения со звучащими отсылками к 24-му правилу именно этого собора, так что это вполне себе актуальный свод, да по-другому и быть не может. Верно ли тогда: пошел к врачу-иудею – изгнан из лона Святой Церкви положениями непогрешимого канона святого собора; не принимаешь этого «святого» канона, отвергаешь собор – раз в год тебе прокричат анафему? 51-е правило этого же собора возбраняет участие в театральных, эстрадных представлениях[22].

Примерно таким же «святым» является и Седьмой Вселенский (Второй Никейский) собор, тот самый, о котором говорилось в начале статьи. Он громогласно предает анафеме всякого, не лобызающего иконы[23], во-первых, и всякого сомневающегося[24], во-вторых.

 

Также нужно отметить, что все без исключения православные вселенские соборы созывались императорами, а не иерархами Церкви.

 

 

4. Православие вмещало и вмещает в себя ряд крайне сомнительных практик. Некоторые из них уже вышли из «применения»: например, инкубация, столпничество, юродство. Другие цветут до сих пор: поклонение иконам и мумифицированным частям человеческих трупов.

Инкубация – это попытка обрести исцеление в оккультном обряде сакрального сновидения. Этой изначально языческой практике обязаны своим возникновением некоторые «святые». Свв. Косьма и Дамиан[25], свв. Кир и Иоанн[26], св. Фекла[27] – это «христианские заменители» в культах Асклепия, Исиды и диоскуров Кастора и Поллукса. История Церкви прекрасно знает культы этих «христианских святых», правда, не знает самих этих святых: достоверные сведения о том, что такие люди действительно когда-либо жили, отсутствуют. При работе над текстом деяний Седьмого Вселенского собора православные переводчики заретушировали все указания на обряд инкубации[28].

 

Столпничество – вид аскетического посвящения, при котором молитвенник проводил добрую часть своей жизни на вершине колонны – столпе, где и молился Богу. Одним из самых известных является св. Симеон Столпник, реальное историческое лицо, о жизни которого свидетельствуют несколько источников. Некоторые из обстоятельств его аскезы до неприятия подробны: св. Симеон любил скармливать собственную плоть червям и почти всегда пребывал в жутком зловонии[29]. В нескольких научных работах разрабатывается вопрос сопоставления практики «христианских» столпников со схожей практикой молитвенников-фаллобитов, молившихся на высоких столбах-фаллах сирийской богине (Dea Syria) в окрестностях Иераполиса, т.е. в том же самом регионе, где подвизался и святой Симеон[30].

 

Юродство – вид «христианского» посвящения, – пожалуй, лучше всего его прокомментируют выдержки из жития св. Симеона Юродивого (интересно, святое ли это Предание?): «А появление его в этом городе было таково: честной Симеон, увидев на гноище под стенами сдохшую собаку, снял с себя веревочный пояс и, привязав к ее лапе, побежал, волоча собаку за собой. <…> Был же он как бы бестелесен и ничто не считал непристойным, будь то поступки людские или естественные потребности. Ибо не раз, когда желудок его требовал обычного удовлетворения, он при всем народе без стыда присаживался тут же на площади, чтобы всех заставить поверить, будто делает это по безумию своему»[31].

 

Однако некоторые практики до сих пор не просто живы, но даже имеют определенное «развитие». Притом, что:

– как минимум первые четыре века христианство не знало икон как одобренной церковной категории[32];

– первые «христианские» изображения зафиксированы у еретиков и язычников[33];

– впервые икона была упомянута церковными соборами лишь в конце VII века[34];

– самая расхожая фраза в аргументации иконодулов («чествование образа переходит к первообразу») вырвана из контекста произведения, к иконам вообще никакого отношения не имеющего и не упоминающего их[35];

– основной иконофильский собор весь зиждется на подлогах и жульничестве[36],

– и несмотря на все это икона в Православии на протяжении веков является полноценным объектом культа.

 

Природу иконы можно понять из «Асклепия» – языческого трактата из герметического корпуса, созданного не позднее IV в. н.э.: «Наши древнейшие предки [блуждавшие в неверии] в том, что касается богов, [не] обращали свои взоры к культу и божественной религии. Они открыли искусство творить богов и добавили к нему соответствующую добродетель, взятую из природы мира. Поскольку они не могли творить души, они призвали души демонов и ангелов и внедрили их в святые образы и божественные таинства – чтобы идолы обладали могуществом творить добро или зло»[37]. Блаженный же Августин так поясняет механизм воздействия образа на беспечную душу: «<…> душа, преданная плотским чувствам, смогла бы перенести свои чувства и эмоции на фигуру, которая кажется живой и одушевленной, если видимы те части тела, которые должны быть наделены жизнью и движением, что известно ей по своему собственному телу. <…> фигура с конечностями, которые, как они видели, наделены жизнью в живых существах, и которые мы обычно чувствуем сами, хотя, как они утверждают, и соделаны для некой статуи и поставлены на высокий пьедестал, когда ее начинают почитать и чествовать большой толпой, вырабатывает в каждом человеке самое растлевающее и заблуждающее чувство так, что человек, поскольку он не находит жизненной энергии движения, верит в скрытую божественность; и уже не думает, будучи обольщенным этой фигурой, и под влиянием авторитета на вид мудрых собраний и почтительной толпы, что это только изображение, которое походит на живого, но не содержит ничего живого. Потому такие представления людей приглашают злых духов завладеть этими языческими идолами, через различные жульничества которых, когда те получают их под свой контроль, сеются и умножаются смертоносные заблуждения»[38]. Однако ничто из перечисленного выше не помешало иконопочитанию процветать и поныне: со временем появились иконы «чудотворные», «нерукотворные» и «намоленные». И это притом, что Писание христиан – Библия – не знает такого объекта, как икона, если только не считать упомянутых там в коннотации порицаний языческих образов. Сегодня открыто публикуют и некоторые щекотливые аспекты: «<...> доход РПЦЗ приносит Курская Коренная икона (находится в Знаменском соборе РПЦЗ в Нью-Йорке). Икону возят по всему миру, пожертвования идут в бюджет зарубежной церкви <…>»[39].

 

О частях человеческих трупов (мощах) скажу лишь, что по 7–му правилу того же «непогрешимого» Седьмого Вселенского собора Православный храм не может быть основан без мощей: «Итак, определяем, чтобы во всех тех честных храмах, которые освящены без святых мощей мучеников, было совершено положение мощей с обычною молитвою. И если после настоящего определения найдется епископ, который освятит храм без святых мощей, то да будет низвержен, как преступивший церковные предания»[40].

 

5. Православие оперирует огромным количеством басен и сказок, как правило, выдавая их за реальные исторические факты. «Уже с самого начала в агиографии обозначились и сосуществовали два направления – народное и риторическое. Первое, близкое к фольклору и жанрам языческой повествовательной прозы, было представлено памятниками, в большинстве рассчитанными на низового читателя, хотя авторами их могли выступать представители образованных кругов, подобно Леонтию Неапольскому, сознательно приспособлявшие свои произведения к эстетическим запросам и уровню восприятия адресатов, которым они предназначались. Характерны для этой группы жития Симеона Юродивого, Космы и Дамиана, Макария Римского, Симеона Столпника. Здесь господствовали сюжетная занимательность (низовой читатель нуждался в такого рода оболочке дидактики, предпочитая воспринимать ее не непосредственно), атмосфера наивных чудес и упрощенность всех форм выражения»[41].

 

В Деяниях Седьмого Вселенского собора повествуется об обстоятельствах крещения императора Константина Великого: якобы крещен он был папой Сильвестром с вовлечением в эту историю некой иконы, хотя в действительности он крестился в другом месте, в другое время, другим священником и при других обстоятельствах[42]. Вероятно, это и есть элемент так называемого Священного Предания Православия, раз уж повествование это оказалось в составе оглашаемых «непогрешимым» собором.

Еще одна история – о нерукотворной иконе, связанная с эдесским царем Авгарем, пронизывает около пятнадцати столетий церковного эпоса – интерполяция (искажение) довольно позднего (VI век) документа[43]. Камулианская нерукотворная икона – имеет, видимо, достаточно курьезную историю, если православные переводчики были вынуждены удалять указание на нее при переводе на русский язык Деяний собора[44].

Вообще на нерукотворные иконы в Православии довольно много поставлено. Православным пришлось дважды пойти на искажения при переводах Писания, чтобы попытаться не выдать того факта, что единственным примером нерукотворной иконы в Библии является образ языческой Артемиды Эфесской[45].

 

Евангелист Лука якобы был иконописцем. Современная «Православная энциклопедия», претендующая на статус серьезного издания, издаваемая не без государственной поддержки, в нескольких своих статьях упоминает этот факт. Некоторые из этих упоминаний предусмотрительно сопровождены оговоркой «по преданию», но есть изложения и без таковой оговорки: «<…> Действовали 3 муж. И 3 жен. мон-ря, из них наиболее известны cкит Иоанна Предтечи и мон-рь Сумела, в к-ром находится чудотворная икона Божией Матери, написанная евангелистом Лукой»[46].

 

Православный теоретик иконы и иконописец Л.А. Успенский писал: «<…> во главу угла Церковь ставит предание о Нерукотворенном Образе Христа, посланном Им царю Авгарю (см. службу Нерукотворному Спасу, 16 августа), и предания об иконах Богоматери, написанных евангелистом Лукой (см., например, службу Владимирской иконе Богоматери)»[47] – то есть две лживые басни[48]. Он продолжает: «В этих двух иконах заложена вся программа церковного образотворчества, само его существование и его содержание» – стало быть, вся программа церковного образотворчества зиждется на паре небылиц. Нужно отметить, что впервые эта статья Успенского была опубликована на английском языке в 1985 году в одном нью-йоркском издании, и слово «Нерукотворный» там предусмотрительно забирается в кавычки: “not-made-by-hands”[49].

 

Еще одна занятная история – об отсечении злопыхателями кисти у апологета иконопочитания Иоанна Дамаскина, рука которого потом приросла обратно по горячим молитвам к Богородице. Отсюда родился сюжет иконы Троеручица, когда рядом с Богородицей пририсовывали серебряную вотивную кисть. Но, попав в славянский культурный круг, изображение мутировало до абсурда: Богородицу стали изображать с тремя естественными (ее!) руками – Троеручица же[50]. И не нужно думать, что это какое-то периферийное написание: до недавнего времени официальное производственное предприятие РПЦ «Софрино» производило и продавало именно такие иконы.

С этой православной категорией (баснословными историями, подаваемыми как исторические факты) тесно связана проблема безответственности за маргинальность верований. Если взрослый человек, член социума, на полном серьезе верит в существование Деда Мороза, это соответствующим образом скажется на его интеллектуальном и социальном статусе. Но если он же верит в то, что евангелист Лука писал иконы, или в ежегодное чудо схождения Благодатного Огня – вопросов не возникает. Таким образом, Православная Церковь и сегодня как минимум покрывает, а то и взращивает невежество и мракобесие в социуме. Кому и что хотел бы поведать «великий русский мир», если сам он сегодня почти полностью во власти мракобесных повестушек? Если большой мир решит послушать нас, то после нас ему останется послушать только поклоняющихся матери-моржихе. Что мы хотим говорить этому миру, если у нас в центре Москвы на Рождественском бульваре установлен поклонный крест, на котором золотом по граниту выбито, что Русь от нашествия Тамерлана спасла, оказывается, чудотворная Владимирская икона Божией Матери[51]?

 

6. Российское православие практиковало инквизицию. В советские годы этот вопрос не стеснялись исследовать: довольно обширное изложение предпринято в книге Е.Ф. Грекулова «Православная инквизиция в России» (М.: АН СССР, Наука, 1964). Кстати, в Википедии кр

итика, а точнее критиканство в адрес Грекулова подбиралось так усердно, что само по себе вызывает улыбку[52].

 

В Соборном Уложении 1649 года, первом печатном памятнике русского права, изложено: «Будет кто иноверцы, какия ни буди веры, или и русской человек возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождьшую Его пречистую владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохулника, обличив, казнити, зжечь»[53]. Не стоит думать, что это инициация только лишь светской власти, в преамбуле и далее в тексте этого Уложения говорится: «В лето 7156 го(да) июля, в 16 день, государь царь и великии князь Алексей Михайлович, всея Русии самодержец, в двадесятое лето возраста своего, в третье лето Богом хранимыя своея державы, советовал с отцем своим и богомольцом, святейшим Иосифом, патриархом Московским и всея Русии, и с митрополиты, и со архиепископы, и с епископом, и со всем освященным Собором, и говорил с своими государевыми бояры <…> И по государеву, цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Русии указу, то Уложение на список написано. И святейший Иосиф, патриарх Московский и всея Русии, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, и весь освященныи собор также и бояре, и околничие, и думные люди, и выборные дворяне, и дети боярские, и гости, и торговые посадцкие люди к тому Уложению на списке руки свои приложили. И с того Уложенья списан список в книгу, слово в слово, а стое книги напечатана сия книга»[54].

 

Отдельно стоит упомянуть страшную казнь 300-летней давности, когда вероотступнику Фоме Иванову сначала сожгли руку, а уж только потом сожгли его самого[55]. Также нужно сказать, что отпадение от православия было в России уголовно наказуемым преступлением вплоть до 1905 года, и до 1917 года уголовно наказуемой была любая неправославная проповедь православным[56]. Поэтому, вероятно, любые сокрушения православных священников по поводу преследований их со стороны советской власти являются как минимум несправедливыми.

Если говорить о православии не российском, а вселенском, то оно уже много-много веков отмечает каждый год Праздник Торжества Православия – празднуется утверждение иконопочитания на соборе 843 года под руководством св. Феодоры, регентши при трехлетнем императоре. Академик Ф.И. Успенский пишет: «<…> первым правительственным актом вслед за утверждением православия в 843 г. было избиение павликиан <…> Царица Феодора не остановилась пред самыми крайними мерами по отношению к павликианам и потому, между прочим, что в них она видела приверженцев системы иконоборчества, которой она нанесла окончательный удар. Она отправила против павликиан своих “доверенных”: Аргира, Дуку и Судали, дав им высшие полномочия на тот конец, чтобы или обратить их к Церкви, или нещадно истреблять. Т.к. сектанты не соглашались отступить от своей веры, то их сажали на кол, убивали и топили в море. Число погибших доходило до ста тысяч, имущество их отписывалось в казну»[57].

 

7. Православие много и часто анафематствует. Патриарх константинопольский Тарасий, православный святой, в тексте деяний «непогрешимого» собора так определяет анафему: «тяжелое наказание анафема; оно удаляет от Бога, изгоняет из царства небесного, увлекает во тьму кромешную»[58]. В том же соборе в другом месте снова устами святых говорится то же: «анафема отводит во тьму кромешную, приготовленную для дьявола и ангелов его»[59].

 

Анафема, как уже говорилось, каждый год оглашается отвергающим соборы. Нужно отметить, что анафемы возвещаются не какой-то частью или ветвью Церкви в адрес своих и только своих адептов (Православная Церковь отвергает теорию ветвей), а Единственной Истинной Вселенской и во всей Полноте Церковью Христовой – именно так говорит о себе Православие. Вероятно, нужно заключить, что «во тьму кромешную, приготовленную для дьявола ангелов его», каждый год отправляются армяне-нехалкидоняне, католики, не принявшие Трулльского собора, и, само собой, все протестанты. Но нет, не только они. «Непогрешимый» собор, как уже говорилось, анафематствует всякого (и православного тоже), если тот не лобызает икон или имеет по этой части какие-либо сомнения. Пятый Вселенский собор анафематствует всякого, «кто не анафематствует Ария, Евномия, Македония, Аполлинария, Нестория, Евтихия и Оригена <…>»[60]. Отлучению от Церкви подлежат все сообщающиеся с иудеями, принимающие от них медицинскую помощь (11-е правило Шестого Вселенского собора), участвующие в театральных представлениях (51-е правило того же собора), имеющие общение со священниками, поставление которых осуществлялось через светскую власть (30-е правило святых апостолов[61]). Численность последней из категорий отлучаемых, пожалуй, нуждается в уточнении. Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Филарет в одном из своих интервью заявил о связи всех иерархов РПЦ с советскими органами власти: «что касается КГБ, то нужно сказать, что с Комитетом госбезопасности были связаны все без исключения архиереи. Все без исключения! В советские времена никто не мог стать архиереем, если на это не давал согласие КГБ. Поэтому утверждать, что я не был связан с КГБ, было бы неправдой. Был связан, как и все. <…> Нужно учесть, что в советском тоталитарном государстве все было под контролем. Я должен был согласовывать свою деятельность с государством. Например, архиерей не имел права назначить священника на приход без согласия КГБ»[62]. При такой плотности и методичности анафем и отлучений остался ли хоть один живой человек в лоне Церкви?

 

Если несколько слов сказать об обрядности в целом, то, пожалуй, вернее всего суть дела отразят слова Д. Лауэнштайна: «В литургии христиан и поныне течет элевсинская кровь»[63]. А.Ю. Братухин, ссылаясь на Э. Хэтча, пишет примерно об этом же: «По словам Э. Хэтча, “христианские общины, которые были наиболее близки по форме и по духу к греческой культуре” (речь идет о гностиках), стали первыми, в которых появились элементы, идентичные тем, что существовали в языческих таинствах. Первоначальная простота и открытость культа постепенно заменялись пышностью и таинственностью, характерными для языческих обрядов. <…> Неслучайно богослужениям Восточной (Православной) Церкви свойственно большее великолепие, доставшееся ей в наследство от античных мистерий, чем для Западной. Именно на Западе протестантами, стремившимися вернуться к незатейливости иудео-христианского культа, был сделан решительный шаг к упрощению обрядности»[64].

 

До сих пор мы говорили в основном о традициях и практиках, теперь уделим некоторое место самому богословию Православной Церкви.

 

 

Православие проповедует учение о мытарствах, откуда пошли те самые кладбищенско-похоронные 9 и 40 дней. Два ангела якобы таскают душу каждого умершего человека по 20 бесам, вытаскивая наружу добрые и злые дела человека.

 

Православие проповедует моления к умершим людям с воздаянием им почестей и испрашиванием у них посредничества и заступничества перед Богом. Ничего подобного в Писании христиан нет, зато очень похожее можно обнаружить в Комментариях Гиерокла на Золотые стихи Пифагора[65]. Об этом же пишет А.В. Белов в своей книге «Правда о православных “святых”» (М.: АН СССР, Наука, 1968): «Если сравнить древние мифы о героях с житиями христианских святых, то в них можно найти много сходного. Это указывает на прямую связь культа святых с культом героев. Когда возникла христианская религия, а затем и церковь, перед последней встал вопрос о вытеснении древних языческих верований, которые прочно укоренились в сознании людей. Разными путями вытеснялись эти верования. Большую роль сыграл здесь культ святых. Как указывал Ф. Энгельс, христианство “могло вытеснить у народных масс культ старых богов только посредством культа святых”[66]. И действительно, христианская религия укрепляла свое положение тем, что не уничтожила многие языческие обычаи, традиции, обряды, а сохранила их, приспособив к своим нуждам. Они получили новое содержание в соответствии с христианским вероучением. Многое было заимствовано и из античной мифологии.

 

Христианская церковь брала на службу даже античных богов и героев, изменяя чаще всего только их имена. Французский исследователь А. Мальвер писал: “Так как языческий Олимп продолжал жить в памяти и поклонении народа, то пришлось уступить этим упорным мертвецам. Не будучи в силах их уничтожить, церковь вынуждена была признать существование богов и богинь и ввести их в христианский пантеон”[67]. А когда христианство пришло на Русь, тот же процесс был произведен над древнеславянскими богами[68]. Это помогло утвердить христианство на русской земле. Так, древние истоки привели к созданию культа святых, который православные богословы именуют “явлением исключительно христианским”. История говорит об ином. Корни культа святых уходят в дохристианские времена, к так называемым языческим религиям, откуда и берет свое начало вера в святых»[69]. А.ф. Гарнак пишет: «Все развитие греческого христианства по пути к иконопочитанию, к суеверию и плохо скрытому политеизму может рассматриваться так же, как победа всегда имевшейся в церкви низшей религии (апокрифической религии) над духовной религией»[70].

 

Православие проповедует спасение через добрые дела, практически запугивая человека предстоящими мытарствами, формируя и лелея в людях постоянные гнетущие чувства страха и вины – пожалуй, лучшие инструменты для манипуляции человеком, хотя христианское Писание говорит о спасении только лишь через веру без каких-либо условий. Так, протестант живет в величайшей свободе, зная, что спасен верою[71], и в благодарность, от сердца, исполненного любовью, старается держаться пути добродетели; православный же всю жизнь пытается «заработать» спасение, находясь под тяготой чувства вины и постоянно оглядываясь на своего проводника в этом пути – Церковь, которая и сформировала в нем эту подавленность. А.И. Герцен писал: «<…> делают все так, чтоб, куда человек ни обернулся, перед его глазами был бы или палач земной, или палач небесный – один с веревкой, готовый все кончить, другой с огнем, готовый жечь всю вечность»[72].

 

Так как Библия просто не знает вышеперечисленных явлений и учений, Православная Церковь веками обходилась без Писания, наделяя «святостью» свое Предание. Православный человек даже сейчас может за всю жизнь ни разу не открыть Библии, не говоря уже о тех временах, когда она в принципе не была доступна[73]. На русский язык Библия была переведена всего за 40 лет до революции 1917 года, перевод этот был инициирован не Русской Церковью[74], а само событие – омрачено фактом сожжения многотысячного тиража части Писания[75].

 

Сегодня многие пытаются углядеть в Православной Церкви некую скрепу общества, хотя способность ее потянуть эту роль крайне сомнительна. Мы видели немало примеров того, как православие не только не мешало разделению, а как бы даже наоборот – пело «в нужный момент» в унисон. Сегодня мы имеем замечательно «теплые» отношения между Православными церквями России и Украины, России и Эстонии (Константинопольского Патриархата), Антиохии и Иерусалима. Если вчера кто-то задумал вбить кол вражды между русским и украинцем, и никакое Православие этому не помешало, то завтра, если кто-то захочет вбить такой же кол между другими частями нашего мира, опять же никакое Православие ничего этому не противопоставит – Церковь разделится весьма (не)своевременно, и разделившиеся приступят к методичному обмену взаимными обвинениями и анафемами. Общество сплачивается достижениями и победами в науке, спорте, искусстве, через взращивание ответственного патриотизма и неподдельной дружбы между народами. Но чем больше общество будет вскармливать мракобесие, тем меньше у него будет этих самых достижений и побед.

 

И потому, может быть, преждевременно нам, веками с благодарностью принимающим всю эту ложь, несомую нам с елейным взглядом под видом христианства, рассчитывать на какое-то цивилизационное первенство? Как минимум нужно начинать честно об этом говорить.

 

Пожалуй, самое верное определение Церкви, как подминающего социального института, я прочел у Филипа Янси: «<…> я вижу, что Христа искушали не этим: под вопрос ставилась причина, по которой Он пришел в мир, “стиль” Его действий. Сатана показал Ему, что цели можно достигнуть гораздо быстрее. Можно накормить толпу и завоевать народную любовь, можно получить власть над всеми царствами Вселенной, не подвергая себя никакой опасности. “Зачем так медленно идти к тому, что хорошо?” – усмехается сатана в поэме Мильтона. Впервые я столкнулся с таким взглядом в произведениях Достоевского. Размышления об искушении Христа поставлены в центр его великого романа “Братья Карамазовы”. Агностик Иван Карамазов сочинил поэму о великом инквизиторе. Действие происходит в шестнадцатом веке в Севилье в разгар инквизиции. Христос в человеческом образе сходит на землю как раз тогда, когда в городе каждый день сжигают еретиков. Кардинал – великий инквизитор, “девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами” – узнает Иисуса и велит заключить его в тюрьму. Их ночной разговор в темнице напоминает сцену искушения в пустыне. Инквизитор выдвигает свое обвинение: отвергнув предложения сатаны, Христос утратил три великие силы, которые были у Него: “чудо, тайну и власть”. Он должен был поступить, как советовал сатана, и чудесами завоевать народную любовь. Он должен был согласиться на власть и силу. По словам инквизитора, Иисус не понял, что люди хотят лишь одного – преклониться перед чем-то бесспорным. “Вместо того чтоб овладеть людской свободой, Ты умножил ее и обременил мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою”. Христос не пожелал поработить людей, говорит инквизитор, и Бога стало легко отвергнуть. Христос отказался принудить людей к вере. К счастью, продолжает инквизитор, Церковь поняла Его ошибку и исправила ее, положившись на “чудо, тайну и власть”. А потому Христос мешает Церкви, и инквизитор должен вновь казнить Его»[76]. Можно лишь добавить, что в нашем, российском, случае к чуду, тайне и власти прибавлен еще и мрак невежества.

 

В современном мире, мире информационно открытом, мире, где в научной социальной сети Academia.edu зарегистрировано более 40 млн участников, византийскому мракобесию все труднее и труднее скрывать под своими черными скуфьями и своё невежество, и свое, наверно, уместным будет назвать – сектантское[77] неприятие инакомыслия, а зачастую и просто мысли.

 

Кстати, это ещё большой вопрос – сможет ли институт Православия существовать в России без государственно-полицейской поддержки, которой за тысячелетнюю историю у него не было всего лишь в течение 26 лет – с 1917 г. по 1943 г. До революции Православие имело абсолютно незыблемые позиции в государстве. Профессор С.В. Познышев в 1906 году писал: «Законодательство наше до сих пор еще стоит на точке зрения полицейской опеки над религиозной жизнью народа. <…> Переход из православия в другие исповедания до самого недавнего времени вовсе не допускался. Человек, которого окрестили по православному обряду и зачислили в православные, вынужден был навсегда числиться православным, какое бы отношение к этой религии у него ни сложилось впоследствии, как бы ни изменялась его внутренняя жизнь. <…> Полицейский характер его [законодательства. – Е. Ф.] выступит пред нами с особой яркостью, если мы заглянем еще на минуту в Устав о предупреждении и пресечении преступлений; там мы найдем массу предписаний чисто полицейского характера, представляющих совершенно излишние в законодательстве советы или поучения. Наши уголовные законы о религиозных преступлениях находятся в переходном состоянии. С одной стороны, в них немало постановлений, враждебных религиозной свободе, проникнутых началами полицейской опеки над религиозной жизнью народа. С другой стороны, в движении нашего законодательства, особенно в последние годы, наблюдаются всё большие проблески религиозной свободы, и можно надеяться, что недалек тот момент, когда последняя получит в нем должное признание. <…> Настоящая реформа, таким образом, еще впереди и составляет одну из серьезных, хотя и сравнительно простых задач, которые предстоит решить законодательному творчеству народных представителей»[78]. Царский режим рухнул, и никакое Православие даже во всей своей неограниченности ничего не смогло сделать. Через 26 лет это самое Православие уже лобызалось с новым режимом и получало от него новые ярлыки. Кстати, коллаборационизм российского Православия – воистину благодатнейшая тема для исследователей. В 1990-е годы российское Православие изобретает понятие «каноническая территория»[79], в чём явно прослеживается все та же тяга к организации полицейского охранительства института от «конкуренции» или, может быть, критики. И в последнее время складывается впечатление, что Русская Церковь опять выклянчила какие-то ярлыки «полицейской охраны» и финансовой поддержки. Вероятно, выдавая таковые ярлыки, государство рассчитывает на исполнение Церковью некой важной социальной роли. Только вот сам этот институт может существовать, как было показано выше, только в условиях келейной тьмы невежества. К христианству Православие имеет ровно такое же отношение, какое Г.А. Зюганов – к коммунизму. Государство, конечно же, может выдать охранную грамоту, но не сможет обеспечить непроникновение света в затхлые кельи лжи, манипуляций и невежества. Возможно, кто-то из сегодняшних государственников рассчитывает, что Русское Православие каким-то образом отработает выдаваемые преференции, но такие же опрометчивые надежды лелеял и российский монарх в начале XX века.

---