Гурко - Божественная ономатология

"Имя есть Тайна, им именуемая; вне же Тайны оно не только безжизненно, но и вовсе не есть имя - лишь "звук пустой", "воздушное ничто" — flatus vocis, говорили схоластики. Но обращенное к Тайне, оно являет Тайну и влечет мысль к новым именам. И все они, сливаясь в Имя, в Личное Имя, живут в Нем: но Личное Имя - Имя Имен - символ Тайны - предел философии, вечная задача ее.

 

Это Имя вечно питает философию, ибо [философ] не живя сам ... не мог бы и философствовать... Имя, вот что объясняет Тайну мира".

 

Павел Флоренский. Имена. С. 142-143.

 

Е.Н. Гурко. — Минск, Экономпресс, 2006. - 448 с.

ISBN 985-6479-36-3

 

ВВЕДЕНИЕ

1.1. Платон

1.2. Плотин, Прокл и Псевдо-Дионисий Ареопагит

1.3. Каппадокийские отцы церкви и Григорий Палама

2.1. Павел Флоренский

2.2. Сергей Булгаков

2.3. Алексей Лосев

3.1. Вячеслав Ивано

3.2. Эрнст Кассирер

4.1. Мышление (по поводу) Бога

4.2. Действие (по примеру) Бога

4.3. Именование (по образ(ц)у) Бога

 

 

Прежде чем рассматривать предшественников божественной ономатологии, представляется необходимым адресовать проблему того, на каких основаниях следует дифференцировать божественных ономатологов и их предшественников. Когда Флоренский настаивает, что вся история философии и теологии демонстрирует четкие границы между теми, кто в своем отношении к миру определяется имяславчески, и теми, кто определяется наоборот, его неэксплицируемая предпосылка заключается в том, что подобное разделение присуще философии и теологии по самой их природе. Такое разделение, однако, оставалось вплоть до начала и, возможно, конца XX столетия проектом не только не завершенным, но, по сути, еще и не начавшимся.

 

Извечная проблема ретроспективного анализа - с чего начинать, с конца или с начала — еще более усложняется по причине принципиальной инаковости божественной ономатологии относительно имеющихся разработок. Соблазном подобной ситуации становится "начало с конца", с тем чтобы, анализируя современные концепции, искать их корни в прошлом. Стратегией, избранной в данной книге, является демонстрация того, как готовился и совершался поворот к имяславию/божественной ономатологии, предсказанный Флоренским, а также того, до какой степени божественная ономатология является продуктом всего предшествующего философского и теологического развития, то есть "начало с начала".

 

 

Поиски имени имеют долгую историю как в философии, так и в теологии, но, пожалуй, самым знаменитым предшественником божественной ономатологии является Платон. Не будет преувеличением сказать, что Платон обнаружил практически все проблемные узлы имени, а также предложил решение многих из них. Платон одновременно открыл и зашифровал великую тайну имени, и эта завещанная потомкам головоломка только в самое последнее время стала объектом пристального внимания. Можно предположить, что истинное открытие значимости платоновской теории имени еще впереди.

 

Независимо от того, признается это или нет, теория имени Платона сыграла важную, а порой и решающую роль в разработке версий божественной ономатологии всеми шестью ее теоретиками. Пожалуй, ближе всего к Платону находятся Лосев, Флоренский и Булгаков. Что касается символизма, то теория символа и имени Иванова несомненно несет на себе печать платонизма, и хотя влияние теории имени Платона на Кассирера не столь очевидно, его также можно проследить. Пожалуй, самой интригующей из всех шестерых является связь Деррида с платонизмом. Имеется достаточно оснований утверждать, что эта связь обнаруживается практически во всех деконструктивистских интерпретациях имени (несмотря на то, что Платон фигурирует здесь чаще всего как завуалированный оппонент).

 

Ни один из ономатологов не уделял, однако, сколько-нибудь пристального внимания анализу влияния Платона на свою концепцию имени. Пожалуй, только Кассирер предпринял серьезный, хотя и весьма краткий экскурс в платоновскую теорию имени в своем анализе истории языка и мифа. Что касается Лосева, то весьма характерным для его отношения к теории имени Платона является резкое осуждение этимологических экскурсов в диалоге "Кратил". Это, однако, не помешало Лосеву оставаться под большим влиянием Платона в разработке собственной теории имени, платонической как в своих глубинных интенциях, так и в деталях. Лосев, как известно, является одним из наиболее признанных авторитетов по Платону в русской философии. Поэтому, когда он характеризует Флоренского как одного из самых прозорливых и вдумчивых наблюдателей всего того, что относится к платонизму не только в русской, но и в мировой философии4, это, несомненно, знак признания эксперта. Однако ни Лосев, ни Флоренский не оставили своих воспоминаний о том, как Платон повлиял на их философские проекты. Конечно, это было вряд ли необходимо для самих этих проектов, однако могло бы оказать существенную помощь для прослеживания истории ономатологии.