Ищенко - Симулякры «Новороссии»

Как резонирующий идеолог современного евразийства, «Русского мира», соответственно, и легитимизатор геополитического шовинистического проекта «Новороссия», г-н Дугин недавно заявил: «У нас нет образа будущего в виде оформленной концепции. Но этот образ мы носим в своей душе. Он просто еще не родившийся. Мы чреваты им. Это образ духовности и справедливости. Есть две вещи, которые определяют идентичность русского народа. Это его стремление сказать важное слово - слово спасения, истины, добра в историческом пути Руси.

 

Для нас важно, чтобы последнее слово в мировой истории осталось за нами. И чтобы это было слово духа и красоты, а не слово уродства и материи, прагматичности. Это с одной стороны. А с другой - для нас важна социальная справедливость» (см.: 47). Как говорится, до боли знакомые слова, которые в истории с небольшими вариациями уже звучали. Достаточно послушать, скажем, речи дуче Муссолини - основателя итальянского фашизма. В них задолго до господина Дугина щедро рассыпаны высказывания, аналогично которым последний, наполняя, конечно же, их великороссийской риторикой, обосновывает идею «Русского мира».

 

Но вот Муссолини: «Великодержавная Италия, Италия наших снов станет реальностью нашего завтрашнего дня!» «Рим - центр мира, Италия - мать народов». «Рим - лучезарный маяк, на который смотрят все народы земли», - утверждал дуче в одном из своих выступлений (1924г.) . «И когда между 1935 и 1940 годом, - пророчествовал он, - наступит решающий момент европейской истории, мы сможем заставить слушать наш голос и добиться окончательного признания наших прав» (см.:41).

 

Приведенный спич Муссолини свидетельствует, что история ныне повторяется: когда г-н Дугин вещает о высокой духовной миссии «русского мира», то это – лишь своеобразный парафраз заповедей итальянского фашизма. В частности, заключительная десятая заповедь фашистского декалога гласила: «Фашизм - есть священное единение всех настоящих итальянцев: он - цветущая, светоносная Италия, душа мира» (там же). Идеологические, националистические и великодержавные параллели, и если и не прямые заимствования, то ценностная аргументация, тут очевидны: срабатывают как архетипы, так и символика мессианского мышления. На практике же, как это было и в случае с дуче, не все выглядит у «Русского мира», мягко говоря, прилично. Такая желанная и пестованная «русской душой» «духовность» превращается в специфический российский мессианизм, а «справедливость», несмотря на ее раздуваемые до всемирных страстей позывы, на исконное право «русскости» быть исключительной.

Умберто Эко писал: «Игра может быть соревнованием, может им не быть, может заинтересовать одно лицо или более, требовать определенных способностей от участников или не требовать, включать деньги или нет...» (см.:45).

 

Но игры, скажем мы, - это не только некие соревновательные практически-символические действия, требующие определенных знаний, умений и денег, они также требуют понимания, а поэтому и согласования смысла, соответственно, определенных правил, выраженных соответствующим языком. С этой точки зрения, все игры – различные действия, которые в своем процессе осуществляют практическое воспроизведение означивания своих правил и, выступая, помимо всего прочего, как «языковые игры», обнаруживают определенное «семейное сходство» (Л.Витгенштейн) в семантике своих языков. Можно, очевидно, говорить, что в истории религии подобное «семейное сходство» проявляют и «языковые игры», которые происходили с той или иной исторически определенной концептуализацией в религиозных текстах «мессианства». Исходно мессианство формируется как иудейская концепция о Мессии - человеке, который имеет особое поручение Бога относительно освобождения еврейского народа.

 

Вместе с тем эта мысль трансформируется в мысль об особой роли избранного народа Божьего, которая проходит сквозь весь Ветхий Завет, и где этот народ именуется Израилем. На него возлагается миссия дать всем другим народам пример святости, справедливого обустройства бытия и привести всех в поклонении перед правдой Божьей к спасению. После выполнения миссии мессианскому народу предстоит вечно охранять это праведное обустройство.

 

Мессианский народ состоит из людей, которые стремятся к справедливости, добру и истине и идут к ним. Однако иудаизм, как подчеркивают многие христианские мыслители, проходит мимо идеи жертвы. «Еврейский хилиазм, который ждет блаженства на земле без жертвы, без Голгофы, глубоко противоположен христианской мессианской идее», - отмечал, в частности, Н.Бердяев (7, с.107). В христианстве же ожидания Христа Грядущего предполагает прохождение через Голгофу, принятие Христа Распятого и героический, творческий путь вверх. Другими словами, христианское мессианское ожидание есть ожидание спасения и освобождением народа через жертву. Но именно в силу такого истолкования жертвенности мессианизм обретает форму возвышения, более того, сознания исключительности того или иного народа. Поэтому, скажем, у польских мессианистов - у Мицкевича, Товянского, Цешковского, как указывает тот же Н.А.Бердяев, было очень чистое жертвенное сознание, и оно загорелась в сердце народном от больших страданий. Но достаточно скоро, сожалеет философ, жертвенный мессианизм в Польше сменился крайним национализмом. Это явление не минуло и истории других народов.

 

Мессианская идея народа может быть лишь плодом больших народных страданий, - учат христианские богословы. И в этом российское мессианство напоминает иудейскую традицию, поскольку в нем присутствует идея спасения народа. Мессианская идея здесь так же была плодом мучительной судьбы народа и ожидания Града Грядущего. Но в российском православном мессианстве на первый план выходит мысль, что Россия является государством, которое выполняет особую роль в мире. И это не просто задача - тут присутствует идея, что страдания России, как и страдания Христа, приведут к спасению всего человечества.

 

Поэтому российское мессианство базируется именно на христианском мессианстве, которое отталкивается от веры, что Иисус Христос искупил грехи человечества. Эта вера, по мнению апологетов Русской православной Церкви, и сформировала настоящий Русский народ. В конце концов, построенная на «семейном родстве» исторически накладывающихся друг на друга языков Библии, игра с мессианским дискурсом привела к православной церковной легитимации «истинной русскости», а именно институциональному (государственному) сращению православия и народности: мессианство превратилось в одну из составляющих Русской идеи. Произошло смешение русского мессианизма с национализмом.