В православной теологии и духовности, подходы к сексуальности сложны. С одной стороны обязывают слова Христа о воссоздании, повторяющие текст книги Бытия о мужчине и женщине, которые, вырываясь из родовой череды, пойдут один к другому как две личности, чтобы стать одной плотью (Быт 2, 24; Мф 19, 5-6; также 1 Кор 6, 16; Еф 5,31). Обязывает также слово Павла, христианский мидраш (толкование) книги Песнь Песней, о браке как символе союза Христа и Церкви.
Брак таким образом, как написал святой Иоанн Златоуст, есть «таинство любви» и сексуальность обретает свой смысл, теряя свою автономию, в верной встрече двух личностей, во встрече, языком которого она становится. Традиция, как и на Западе, настаивает на необходимой плодовитости брака, не видя однако в этом обоснования брака: в Византии был разрешён брак евнухов!
Тематика первородного греха, связанного с сексуальностью, отсутствует на христианском Востоке: человек не рождается виновным, он рождается, чтобы умирать, и именно эта конечная ограниченность, блокируя инстинкт вечности образа Божия в нём, вызывает действия уклонения и отклонений.
Но во Христе смерть побеждена, жизнь преизбыточествует, человек рождается, чтобы жить навсегда и поэтому великолепный обряд брака представляется огромным благословением жизни. Эта позитивность брачности объясняет то, что древняя Церковь, на Востоке, как и на Западе, а потом православная Церковь до нынешнего дня, рукополагала в священство женатых людей.
Оливье Клеман - Любовь и сексуальность
Contacts, vol. 42 - no. 150 - année 1990
перевод Алексея Ивановича Казакова
1. Некоторые богословские и духовные обоснования
Невозможно переоценить значимость для коллективной осведомлённости утверждаемую тем самым связь между совершением "таинств" и супружеской жизнью. И нет сомнения, что жена священника участвует, незаметно, но эффективно, в пастырском труде её мужа.
Вместе с тем, монашество является для православного горизонтом христианского существования, его неустранимым эсхатологическим ферментом. «Отделённый от всех и соединенный со всеми», монах пророчествует и предвосхищает Царство, где способность к половому размножению (деторождение, генитальность) не будет уже иметь основания для существования, так как мужчины и женщины, говорит Иисус, будут как ангелы (Лк 20, 36). В этом монашеском контексте, большинство греческих Отцов, всегда внимательно читаемые на Востоке, полагало, что: либо (1) эрос не имел никакого места в первоначальном условии существования человека; женщина якобы была создана только в предвидении падения, чтобы обеспечить, несмотря на смерть, продолжение вида, и генитальность – полностью смешанная с эросом – якобы принадлежала лишь к «кожаным одеждам», в которые Бог облек мужчину и женщину после изгнания из рая.
В этом случае, аскеза состоит в том, чтобы полностью "иссушить" сексуальный инстинкт, благодаря главным образом посту и бдению; — либо (2) первоначальный эрос не имел полового (генитального) выражения, а означал общение двух светящихся телесностей, размножение, аналогичное тому, которые некоторые приписывают именно ангелам (Григорий Нисский). В этом случае аскеза состоит в преображения эроса, причём желание, будучи освобождённым от генитальности, «возвращается к своему началу» (Григорий Палама), чтобы становиться желанием Бога.
В VI-ом веке, после настоящей "культурной революции", осуществленной монахами, Восток решил выбирать епископов, которые до этого могли быть женатыми, из монахов, Периоды поста и воздержания умножились в литургическом году, призывая всех верных к временному монашескому существованию.
Благословение жизни и "ангельское" преображение то противились друг другу, то дополняли друг друга. Духовное отцовство несло отцовство (и материнство) биологическое и психологическое. Сексуальная одержимость возможно была менее тяжелой в восточном христианстве чем в западном. Для монахов, её вспышки считаются главным образом внешними симптомами в общей аскезе, где "страстями-матерями" являются эгоцентризм (стремление полностью завладеть чьей-либо любовью) и гордость, которые сами рождаются из «скрытого страха смерти».
Для мирян, насколько монашеский пример строг, настолько же милосердие Церкви делает относительным сексуальный грех, однако не смотря на него сквозь пальцы: в России прошлого века например, социальный грех считался гораздо более серьёзным.
Именно в России в XlX-м и XX-м веках светские религиозные теологи и философы развили и углубили понятие целомудрия, до этого бывшее главным образом монашеским, но уже применявшееся к браку с IV-ого века для оправдания существование женатого духовенства. Определяемое как "целостность", целомудрие, подлинное обрезание сердца, действительно означает целостное интегрирование эроса во встрече двух личностей: либо монаха и Бога в монашеской аскезе, либо мужчины и женщины в брачной аскезе.
Любовь, тогда, сама является своей собственной целью, не как завершение страсти, но как взаимное оплодотворение (см. тонкие, немного романтичные анализы, Павла Евдокимова в его книгах Таинство любви и Женщина и спасения мира). Вместе с тем, годы приблизительно с 1890 до 1922 в России, а затем до и после второй мировой войны в русской эмиграции во Франции, изобиловали ценными интуициями относительно эроса и женственности, интуиции, которые надо было бы сегодня возобновить после радикального очищения многих чрезмерностей: от мифа об андрогине и ностальгии по "агапической" дружбе между мужчиной и женщиной (Соловьёв, Бердяев), до прославления глубоко религиозного смысла плотской любви (Розанов), или до возвышенного и пустопорожнего теоретизировании об игры Премудрости, её танца между Богом и творением (опять Соловьёв, Флоренский, Булгаков...) (В первых веках Церкви, "агапитами" были монашеские пары, которые жили как брат и сестра).
2. Понятие "икономии"
Идеал моногамного брака один и тот же в православной Церкви, что и в католической Церкви. Он возможно более усилен, так как второй брак вдовца (или вдовы) нормально требует покаянного обряда. И священник, согласно предписаниям пастырских Посланий, должен быть мужем «одной жены». Вновь женившийся вдовец не может стать священником. Священник, который разводится, низводится до состояния мирянина.
Православная Церковь между тем считает, что правила не могут прикладываться безлично. Они являются лишь, как об этом сказал вселенский собор, "врачебными средствами". Важны прежде всего личность и общение личностей. Суббота для человека, а не человек для субботы (Mк 2, 27). Такова сущность евангельской революции. Правила таким образом будут применяться личностями по отношению к личностям (духовный отец и, в конечном счете, местный епископ) согласно принципу "икономии".
Икономия (домостроительство) означает связь Бога со своим творением, Бог - эконом (домостроитель) хозяйства дома мира. И вся Его икономия резюмируется в тайне Христа. Крест пасхальный, крест животворящий, «суд над судом», открывает "безумную любовь" Бога к людям. Икономия (домостроительство) следовательно не является простой юриспруденцией, это - сама сила воскресения, которое позволяет положить правила не над, но внутри отношения личностей, на их службу и следовательно согласно некоторой пластичности.
Таким образом православное каноническое право (фундаментально то же, несмотря на разнообразие местных традиций) позволяет местному епископу, после соответствующего исследования, что брак прекратил существовать: длительное раздельное проживание супругов, или взаимное разрушение жизни, или сумасшествие одного из двух супругов, или, как это подчеркнул Московский собор в 1918, его отпадение от православия в предупреждение неизбежных преступлений и в облегчение невыносимых страданий, а также многие другие случаи, кроме уже упомянутых.
Евангельское основание этого отношения находится в евангелии от Матфея 5, 32 и 19, 9, где развод допускается в случае porneЫa. Обычно это слово переводят как супружеская измена (прелюбодеяние). Смысл более широк: porneЫa означает овеществление сексуальности, тот факт, что кто-то, или каждый, делает из другого вещь, инструмент своего удовольствия. Это может быть соучастием, сговором, но уже не является встречей двух личностей.
Таким образом Церковь не одобряет и не поощряет развод, она может, в некоторых случаях, констатировать разделение личностей и смерть их любви (не в смысле страстности, конечно, а в смысле серьезного и благородного обязательства, которое предполагает уважение и нежность).
Разведённые отнюдь не отлучаются от причастия, после необходимого покаяния. И Церковь может благословить второй и даже третий брак, всегда в одновременно милосердном и покаянном тоне. Но не четвертый! "Четверобрачие" императора Льва Мудрого (мудрого да, но не с женщинами, как Соломон) вызвало живую оппозицию Церкви. «Первый брак совершается в полном соответствии с правилом», писал в IV-ом веке святой Григорий Назианзин, «второй терпим; третий принимается, но почитается пагубным; что касается дальнейшего брака, то он содержит обычаи, подобные свинским!». Разумеется, в случае супружеской измены, только "жертва" должна была бы иметь возможность вновь вступать в брак, уточняют каноны. Но икономия, которая является также трезвым знанием человека, констатирует, что почти невозможно чаще всего определить здесь невиновного и виновного.
С учётом сказанного, надо констатировать, что православные семьи обычно устойчивы и многодетны. Священники - иногда настоящие патриархи, с добрым десятком детей. Один из них, в Румынии, у которого шесть мальчиков и пять девочек, говорил мне недавно: «Это очень удобно, не нужно заниматься малышами, старшие обучают их!» В России, где, в городах по крайней мере, пары очень неустойчивы и рождаемость почти нулевая, христиане смиренно свидетельствуют своим примером верности и плодовитости (не достигая цифр, которые я упомянул для некоторых священнических семей, у них часто бывает четыре или пять детей).
Русская православная семья отличается таким образом своего рода плодотворным эротизмом, смесью деликатности и простоты. Это, впрочем, - открытая семья, впрочем, куда друзья приходят запросто. В воскресенье, после длинной евхаристической литургии и до позднего вечера, родители, дедушки и бабушки, родственники по боковой линии и старые и новые знакомые образовывают нечто вроде теплого конгломерата, скромно возглавляемого фигурой матери.
3. Смысл и природа
Православная Церковь отвергает аборт, многие каноны соборов определённо высказываются против абортов. Требуется покаяние, но молитва, читаемая над женщиной, аналогична той, что читается после выкидыша: архаизм, который был известен и Западу. В Греции и в Юго-Восточной Европе, при строгой риторике юридического типа, идентичной католической Церкви, практика очень свободна (как впрочем, и в Польше), сохраняется тайная и жесткая самостоятельность женщин в старом крестьянстве, явление главным образом грубого модернизма, где женщины не знают другого противозачаточного средства, кроме аборта.
Между тем, всё чаще и чаще случается, что епископы, священники и особенно православные врачи, без малейшей сверхтерпимости, используют язык, отмеченный пониманием и милосердием. Где мы обнаруживаем проблематику икономии. Женщина не считается более виновной, чем мужчина и, иногда, чем общество. Ей показывают, что аборт - серьезное дело, не потому что идет речь о запрете, но потому что он тайно повреждает, особенно если он повторяется, и каким бы безобидным физически он не казался бы сегодня, её глубинную женственность, так как тело символизирует душу, а душа и тело женщины сотворены для принятия этого маленького неизвестного гостя, пусть даже он ещё незаметен.
Однако если аборты по расчёту строго отвергаются, всё же могут возникнуть ситуации бедствия, где аборт представляется меньшим злом. Имеет большое значение также отношение священника и общины, чтобы морально принять заботу о матери-одиночке.
Что касается противозачаточной практики, то православная Церковь, в общем, довольствуется тем, чтобы напоминать смысл любви, её норму плодовитость, но предоставляет право выбора методов сознанию и согласованию мужчины и женщины, с помощью, если они желают, их духовного отца. По поводу энциклики Humanae Vitae патриарх Константинополя Афинагор I, друг Павла VI, заявил, что он понимал и одобрял глубокое намерение энциклики, но находил бесполезными детали и рецепты.
Церковь, сказал он, должна разъяснить мужчинам и женщинам этого времени, что любовь возможна, что подлинная встреча хочет верности (но неудача не неисцелима), что сила любви человека, может преобразиться таким образом, что подобная любовь может быть только плодотворной, духовно и (или) плотски; сверх того, говорил патриарх, «если мужчина и женщина действительно любят друг друга, я не могу входить в их комнату, всё то, что они делают, свято».
Регулирование рождаемости различными методами - необратимый опыт. Так называемые "естественные" методы, рекомендованные католической Церковью – и, я полагаю, экологами – превосходны, но они далеки от того, чтобы быть всегда эффективными, и, для некоторых из них, требуют от женщины озабоченности об её сексуальности, которая рискует овеществить её и, таким образом, граничит с pornéia. Другие методы являются меньшим злом и каждый, каждая, каждая пара должна выбирать согласно своему опыту: избегая, кажется мне, методов, которые предполагают "мини-аборты".
То, что создает трудность для православных, каждый раз, когда они изучают эти проблемы, это - понятие "природы", которое служит основой для принятия решения католическим учительством в этой области. Для восточной традиции действительно, то, что мы обычно называем природой, это в реальности - пластичная смесь жизни и смерти, где человек должен действовать для увеличения возможностей и шансов жизни. И он может действовать, потому что он есть личность, которая, будучи укорененной во Христе - победителе смерти, превосходит "природу" и может частично освободиться от её принуждений. Критерием для христианина является таким образом не природа, но личность и любовь.
По поводу "пилюли" о. Иоанн Мейендорф говорил мне: «Больше ли она противна природе, чем таблетка аспирина, которую я принимаю, когда страдаю от головной боли?» Я думаю, что она ею является меньше, так как идёт речь о концентрате гормона, который препятствует новому оплодотворению, когда зародыш находится в процессе имплантации. Ответ на противозачаточную практику таким образом находится не в обращении к природе с разнообразными рецептами, но в обращении к вере и к любви.
Да, женщина - отныне хозяйка своей плодовитости (а не только мужчина, как это было в XIX-ом веке, почему часто, во Франции по крайней мере, он уже не ходил в церковь!). Но у женщины, которая действительно любит, будет рано или поздно желание иметь ребенка от мужчины, которого она любит (и можно то же самое сказать о мужчине), она понесёт в благодарности и вере этого ребенка, чье присутствие долго не даст себя почти почувствовать, она окажет доверие жизни, потому что она знает, что Христос воскрес.
Ответ на нигилизм называется верой. Запреты только усиливают его и увязают в насмешке. Православные почти не изучали до настоящего времени – разве что в Святой-Владимирской семинарии, в Нью-Йорке – проблемы биоэтики, которые являются роскошью богатых стран. Генетические манипуляции вызывают ужас у афонских монахов, которые видят в этом крайнее выражение западной "ереси".
Проблемы "суррогатных матерей" или анонимных доноров спермы не вызывают ни большого интереса, ни настоящего осуждения в православных кругах. Нужно любить всех существ даже самых уродливых, и никто не проклят; возможно некоторые исключительные случаи могли бы быть принятыми во внимание, в тайне исповеди и в сокровенности духовных бесед. Но наконец, можем ли мы терять столько времени, а эти бесконечные дискуссии между моралистами, которые хотят все предусмотреть, не являются ли они бегством от главного?
(Воспроизведено из журнала Contacts, vol. 42 - no. 150 - année 1990)
Памяти нашего доброго члена клуба Эсхатос и переводчика Алексея Ивановича Казакова
Категории статьи:
Оцените статью: от 1 балла до 10 баллов:
