Лобковиц - Вечная философия и современные размышления о ней

Рах Christiana

---

В конце «трансцендентальной эстетики» Кант различает «начальное» и «производное» созерцание, причем первое принадлежит «настолько, насколько мы можем судить... только первому сущему». Божественное созерцание есть начало (origo) того, что оно созерцает; как утверждает Кант в другом фрагменте, Бог не представляет себе данные Ему объекты, скорее сами эти объекты даются, или создаются благодаря Его представлению.

 

Человеческое созерцание, напротив, зависит «от существования объекта», оно выводит то, что созерцает, из предсуществующего сущего, «и, следовательно, возможно только в том случае, если объект оказывает воздействие на способность представления субъекта». Соответственно, в самом начале «Критики» Кант скажет: «Созерцание имеет место лишь постольку, поскольку объект дан нам. Кроме того, это - по крайней мере, для человека - возможно лишь постольку, поскольку сознание испытывает определенное воздействие. Способность получения представлений (рецептивность) так, как они производятся в результате воздействия объектов, называется чувственностью». Ограничивающее высказывание «по крайней мере, для человека», добавленное только во втором издании «Критики», не должно пониматься слишком буквально, поскольку другое приложение к тому же изданию явно указывает, что «возможно, что любое конечное мыслящее существо необходимо подобно человеку в этом аспекте».

Когда мой коллега Алексей Апполонов предложил мне опубликовать подборку моих статей в русском переводе, я оказался перед выбором, какой теме, а точнее, каким темам эти статьи должны быть посвящены. С тех пор как я в 1958 году в возрасте 27 лет защитил в университете Фрибурга (Швейцария) диссертацию, посвященную понятию «Dasein» у Хайдеггера, у меня было много публикаций; моя библиография - это 29 монографий и книг, редактором которых я являлся, и более 600 статей. Содержание статей, а также некоторых глав книг, воспроизводится в докладах; и так как я, делая доклад, ориентируюсь на конкретную публику, то, учитывая обстоятельства, которые занимают эту публику, я стараюсь их тщательно переработать, чтобы спустя некоторое время опубликовать еще раз. Это касается, в частности, докладов, которые я сделал в течение тех 23-х лет, когда являлся главой университетов: 11 из них я был ректором и президентом Мюнхенского университета, а в течение следующих 12-ти лет - президентом Католического Университета Айхштэтт-Ингольпггадт, единственного universitas catholica во всех немецкоговорящих странах. Тексты, переиздание которых сегодня наиболее легко осуществить, делятся, говоря несколько упрощенно, на размышления над некоторыми проблемами, касающимися кулыуры, в частности, истории религии и философии религии, на исследования философии Аристотеля, Гегеля, Маркса и различных форм марксизма и, наконец, на критическое осмысление той философии, с которой я познакомился в процессе обучения, а именно, схоластики и неосхоластики, прежде всего, томизма, и связных с ним философских и, соответственно, историко-философских исследований католических авторов.

 

Несмотря на то что (или как раз потому что) я по существу никогда не считал себя томистом, я остановился на последней группе публикаций, по той простой причине, что они сблизят российского читателя с темой, которая в основе своей, в общем-то, чужда русской философской традиции, и с которой читатель должен быть, тем не менее, знаком, если, конечно, хочет правильно понимать философскую мысль «Запада». «Христианская философия» играла значительную роль в русской мысли - как для самобытного и оригинального Сковороды, жившего в XVIII веке, так и для таких мыслителей XX в., как С. Л. Франк, А. Ф. Лосев, П. А. Флоренский и С. Н. Булгаков; однако - несмотря на определенное воздействие творчества представителей Киевской Академии Петра Могилы в XVII в. - схоластика повлияла на нее либо слабо, либо вообще никак. На Западе, напротив, философско- теологическая мысль «католического средневековья» была широко распространена вплоть до XVIII в., и отнюдь не только в католических странах и не только среди католиков. Так что зачастую и проблематика творчества Лейбница, и некоторые тексты «докритического», да и - как показывает Хайдеггер в своей работе «Кант и проблема метафизики» (1929) - «критического» Канта могут быть правильно восприняты только тогда, когда тот, кто стремится их понять, знаком с высокой схоластикой. Ко всему прочему, энциклика 1879 г. Aetemi Patris Папы Льва XIII поспособствовала тому, что Фома Аквинский стал философским и теологическим авторитетом среди католиков.

 

Несмотря на то, что неотомисты долгое время оставались изолированными от самых передовых течений 20 столетия, а курс на более «интенсивный» разбор, к примеру, текстов Канта и Гегеля был взят лишь незадолго до начала Второй Мировой войны, это возрождение христианского синтеза аристотелевской и неоплатонической мысли имело значительную силу воздействия, не в последнюю очередь потому, что вдруг выяснилось, что средневековье было отнюдь не «темным», а вполне отвечало всем рационалистическим требованиям (чем, кстати говоря, наше «сегодня» вряд ли сможет похвастаться). Однако более глубокое историческое изучение контекста, в котором работали схоласты XIII и XIV столетий, с течением времени позволяло все отчетливее распознавать историческую обусловленность первоначального томизма. Именно поэтому со Второго Ватиканского Собора (1960-65) вокруг томизма стало так тихо, что сейчас на Западе даже семинаристы соприкасаются с ним лишь вскользь, настолько, что этого едва ли может быть достаточно для понимания истории догматики, которое требует знания философско-теологической терминологии схоластов.