Шестов - Сочинения в двух томах

В 1966 году исполнилось сто лет со дня рождения Льва Исааковича Шестова. Появились статьи и исследования о его жизни и творчестве. Книги его, в особенности о Достоевском, Ницше и Паскале, продолжают цитироваться в русском оригинале и в переводах на разные иностранные языки.

 

Нет сомнения, что Шестов переступил порог своего второго века не менее живым, чем тогда, когда я впервые с ним познакомился, а это было больше полустолетия тому назад. Говоря словами Мережковского (который, несмотря на свой огромный труд и большую славу в прошлом, все больше и больше забывается), Шестов, в отличие от Мережковского и ему подобных современников моих, действительно стал «спутником», если не «вечным», то, во всяком случае, спутником сего века.

 

Издательство «Водолей», 1996 год — 512 с.; 448 с.

ISBN 5—7137—0039—9; 5-7137-0040-2

 

Том I

Том II

АПОФЕОЗ БЕСПОЧВЕННОСТИ (опыт адогматического мышления)

НАЧАЛА И КОНЦЫ

ВЕЛИКИЕ КАНУНЫ

Лев Шестов – Сочинения в двух томах – А. 3. Штейнберг «Лев Шестов»

В конце [...] 1920-го года мне пришлось продолжить [...] разговор о Шестове с Николаем Александровичем Бердяевым в Москве. Разговаривая поздно вечером в его слабо освещенном и слабо протопленном кабинете в одном из переулков, отходящих, насколько помнится, от Поварской, о наших общих знакомых, я не мог не сравнить скромные остатки уютного барски-интеллигентного быта в Москве с мерзлой гарью, в которой мы жили в питерском царстве жестяных печурок-«буржуек» и щербатых лампад-«коптилок». «Недаром,— заметил я,— Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна Мережковские уже до войны воскресили пророчество, что Петербургу быть пусту!» — «Это,— отозвался Бердяев, схватывая правой рукой взлетевшую непроизвольно вверх левую руку,— это у них от него...» И разговор сразу перешел на Шестова.

 

Я уже упоминал, что для Бердяева весь Шестов был укоренен в «дохристианском иудаизме». В этот вечер я мог убедиться, до какой степени Николай Александрович был непоколебим в своей оценке духовной сущности старого своего университетского товарища и до каких мелочей взгляд его совпадал странным образом с оценкой Шестова Ивановым-Разумником. Ведь Николай Бердяев и Иванов-Разумник были антиподы. Выходило, что на расстоянии, с какой бы стороны ни смотреть, Лев Исаакович оказывался «еврейским пророком».

 

Я не мог соглашаться, я возражал и спорил. Но в 1920-ом году я не знал, что уже со времени киевского процесса Бейлиса в сознании Льва Исааковича что-то произошло, что заставило его по-новому оглянуться на собственные свои «Начала и концы» и увидеть самого себя продолжателем иерусалимской духовной генеалогии. Тогда-то именно и зародилась, очевидно, его антитеза «Афины и Иерусалим», бессознательно перенятая им из еврейской философии истории предшествующих веков. Однако один из мотивов, побудивший его еще так недавно решительно отнекиваться от своего естественного наследия, оставшийся не замеченным и Разумником Васильевичем, выступил с неожиданной отчетливостью в отрывистых воспоминаниях Николая Александровича.