Спонг - Декалог - Комментарии - Заповедь Шестая - Священность жизни

Джон Шелби Спонг  - ДЕКАЛОГ - Комментарии - 6

---

 

 

 

Вопреки нашему желанию, мы, люди, не мирные, ненасильственные существа. Как и другие виды, мы приобрели наше нынешнее состояние. Согласно теории Чарльза Дарвина, эволюционный процесс был интенсивной борьбой, в которой выжили только сильные и приспосабливающиеся. Сила и хитрость были связаны с вопросами выживания, которые были экономическими на их основе и, фактически, остаются таковыми. Развивающиеся Homo Sapiens ставят себя против остального животного мира, чтобы обеспечить себе достаточное количество пищи, сначала охотясь (убивать или быть убитым), а затем, по мере развития цивилизации, одомашнивать животных. Дикие съедобные зерна и фрукты, собранные по охотничьим маршрутам, уравновешивали их диету. Поскольку кочевая жизнь уступила место оседлому аграрному обществу, пищевая растительность систематически высаживалась, выращивалась и собиралась. Однако как в оседлой, так и в кочевой жизни существовала острая конкуренция. Во времена дефицита ресурсов агрессивные племена совершали набеги на другие племена и силой захватывали их пищу, чтобы предотвратить голод. Убийство животных и других людей для получения пищи было частым и ожидаемым явлением. Конкуренция была вплетена в ткань человеческой жизни с самого начала. Так как приз был не меньше, чем сама жизнь, конкуренция дошла до победного конца. Победителю доставались сокровища побежденных. Инстинкт борьбы или бегства, когда он сталкивается с угрозой, является жизненно важным импульсом, который остается основным аспектом того, что мы называем человеческой природой, хотя мы можем не знать о его происхождении. Мы также обычно не признаем это как реакцию на выживание.

 

Нам не нравится думать, что мы так очевидно связаны с нашими примитивными предками. Мы игнорируем грубые эмоции, которые лежат прямо под тонким слоем нашей цивилизации. Рационализируя и компенсируя свое поведение, мы покрываем источники агрессии, которые кипят в нашем сознании. Мы употребляем сахарин и пользуемся правилами вежливости как способ управления нашим сложным миром. Но ничто из этого не меняет того факта, что мы склонны к насилию; мы ревнивы, конкурентоспособны и способны - даже желаем - ненавидеть и убивать. Наша темная натура находит альтернативное освобождение, и это наше насилие реалистично изображается на телевизионных экранах в вечерних новостях или в фантазиях через вестерны, детективные истории, полицейские хроники и мультфильмы. Такой беспредел не развлекал бы и не закалывал нас, если бы он не касался чего-то глубоко внутри - того, что цивилизация никогда не сможет полностью подавить или уничтожить.

Неслучайно, что одна из самых ранних историй в библейском повествовании - это рассказ об убийстве. Убийство произошло не между незнакомцами, а между братьями. Каин убил Авеля в ревнивой ярости, потому что его младший брат был любимым сыном. За этот грех он был изгнан из семьи и, по-видимому, утратил наследственное право старшего сына.

 

История рассказывает нам то, что мы все знаем, но мы противимся разумом тому, что такие желания нам присущи. Мы не можем принимать любовь между братьями и сестрами в семейной жизни больше, чем любовь между родителями и детьми. Желанно и сентиментально мы любим говорить о братской любви. Мы даже выделяем неделю, чтобы отпраздновать «братские встречи». Такое обозначение так же страстно, как и истинно. В менее светских предшествующих поколениях и с меньшей чувствительностью, чем мы это делаем сейчас к женским заботам, лозунгом недели братства было «братство мужей под отцовством Бога». Под этим ярким знаменем мы продолжаем носить маску, скрывающую убийственные мысли Каина, если не его поступок. Чем больше мы отрицаем неприемлемые мысли и чувства, которые идут вразрез с моральным обучением от наших родителей, которое поощряет и терпит мир во что бы то ни стало, тем более вероятно, что злые, ревнивые побуждения выскользнут и поймают нас, в самый спонтанный момент. Или же мы проецируем эти образы ненависти и чувства угрозы на других, на людей, которые напоминают нам о нашей первобытной семейной борьбе. Таким образом, мы вылепляем наших врагов из отброшенного материала нашей собственной психики.

Мы все помним соревнования и соперничество нашего детства. Когда я был мальчиком, я, конечно, любил своего младшего брата. Мне постоянно говорили, что я должен это делать, и поэтому я старался это делать всегда. Но по какому-то странному стечению обстоятельств с ним, казалось, случалось много несчастных случаев, когда мы были вместе. Однажды мы играли на качели, когда были совсем малы. Я весил больше его и был в состоянии держать его конец качели высоко над землей. Однажды я так долго держал его там, что он решил спрыгнуть. Конечно, я не виноват, что он сломал руку. Маленькие дети не должны прыгать с высоких мест.

 

В другом случае некоторые ремонтные работы происходили в нашем доме. Несколько кусков пиломатериалов были разбросаны по земле. Я взял кусок, который был вырезан под острым углом, и бросил его в небо как можно выше. Мой младший брат случайно пробегал на том месте, где упал этот кусок. Это, конечно, не моя вина! У него сегодня страшный шрам на макушке в память о его беспечности. Маленькие дети должны смотреть, куда они идут.

 

Когда мне было двенадцать лет, а ему девять, я решил, что мой долг старшего брата - научить его мужественному искусству самообороны. Я сказал ему, что это для его же блага. Мы надели боксерские перчатки, и под видом социально приемлемого вида спорта я ударил его так сильно, что оставил ему сломанный нос. Иногда я думаю, что ему повезло, что он остался жив. Природа и зрелость со временем сравняли наши шансы. Сегодня мы оба взрослые люди, и я не только уважаю и восхищаюсь им, но он ростом 6 футов 4 дюйма и весит 210 фунтов.

 

Самые личные переживания также самые универсальные. Именно в рамках семьи удовлетворяются или скрываются потребности человека, как физические, так и эмоциональные. Материнское молоко неизбежно высыхает, а папа недостаточно хвалит. Вина ложится на братьев и сестер, с которыми мы должны делиться родительским вниманием. Уверенность в том, что мы живем бок о бок с любовью и благодарностью, вызывает сомнения, что у нас будут мирные семьи, которые могут привести к мирному сосуществованию.

 

Неискушенным, но точно таким образом древние евреи наблюдали за человеческой личностью, и хотя они не обозначали все нашими терминами, они признавали соперничество между братьями и сестрами и его возможные убийственные последствия.

За исключением первого ребенка, каждый ребенок вытесняет другого из орбиты внимания. Никто не любит быть обделенным в любом возрасте; враждебность и ревность возникают в результате такого обделения. Желание убрать злоумышленника и вернуться в менее населенный «сад», где каждый без особого усилия был в центре внимания, является источником соперничества между братьями и сестрами. Соперничество между братьями и сестрами, выражение нашей эгоистичности, которая склоняет нас к тому, чтобы не делиться собственной значимостью, никогда не ослабевает. Оно меняет цели, но никогда не исчезает; поэтому неудивительно, что гражданские войны - это самые кровавые войны, потому что войны в семье всегда особенно горьки.

 

Когда он не смог смириться с несправедливостью предпочтения Бога-отца жертвоприношению Авеля, Каин, наконец, решился и ударил Авеля намертво в ослепительной ярости, которая обезболивала его от привязанности и товарищества с братом, которыми он мог бы также наслаждаться. Эмоции, которые спровоцировали это убийство, находятся в нас, контролируются и отправляются нами в место забвения, но время от времени они сбегают в неожиданных и неосторожных действиях и словах, которые призваны причинить боль, оскорбить, оправдать собственную позицию и стремление к власти и статусу.

 

Еврейский глагол «убивать», используемый в этой версии заповеди в книге Исхода, записан как r-ts-h. Хотя этот глагол встречается в еврейских писаниях сорок шесть раз, определить его нелегко. В некотором смысле «не совершай убийство» является более точным, чем «не убивай», поскольку закон четко признавал как убийство на войне, так и казнь соответствующими властями за некоторые серьезные преступления против сообщества. Первоначально заповедь, вероятно, предназначалась для того, чтобы запретить индивиду брать закон в свои руки, чтобы член сообщества не угрожал его неприкосновенности и безопасности. Закон защищал от внутриплеменного насилия, чтобы обеспечить выживание племен, и способствовал идентификации и верности племенным ценностям. Тем не менее, контекст заповеди быстро вышел за пределы организационных потребностей племени. Если сообщество считает убийство неправильным, это будет лишь вопросом времени, когда будут введены такие категории, как оправданные убийства, законные казни и справедливые войны. Ко времени написания «Книги Чисел» этот же глагол «убивать» использовался для обозначения и юридического исполнения, и исключения из заповеди стали вызывать необходимость юридического комментария.

Национальные традиции очень быстро смягчали закон. Города убежища были созданы, чтобы защитить любого, кто убил непреднамеренно. Здесь один из виновных в убийстве, которое может быть названо непредумышленным убийством, может подождать, в безопасности от кровной мести, до тех пор, пока дело не будет закрыто. Исполнение мести в таком случае было запрещено.

 

К пятому веку до нашей эры писатель-священник в Книге Левит, со своим скрупулезным подходом, расширил запрет на убийство, включив в него ненависть к другому в своем сердце, когда на это чувство не воздействовали извне. С этой точки зрения легко увидеть, что линия раввинских мыслей отразилась в словах Иисуса в Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано… «не убивай, и всякий, кто убивает, должен быть судим». Но я скажу вам, что каждый, кто зол на своего брата, должен быть судим; всякий, кто оскорбляет своего брата, понесет ответственность перед советом»(Матфея 5: 21–22). Буквальное намерение заповеди против убийства становилось все более глубоким. «Не убивай» указывало на надежду на лучший мир, который жизнь и обстоятельства постоянно переосмысливают. В течение многих лет еврейское понимание Бога и жизни формировалось и перестраивалось, и закон постоянно расширялся и изменялся.

В еврейской истории о сотворении мира говорится, что жизнь человека началась не только с земли, материала творения, но и с оживляющего дыхания Бога. Бог вдохнул свой нефеш в Ад

ама. Только из-за этого Адам стал «живым существом». Таковыми были все дети Адама, моральные или аморальные, мужчины или женщины, рабы или свободные, члены клана или иноплеменники. Семена универсализма находятся в еврейском отношении к жизни. Это отношение также выражено в шестой заповеди: «Не убивай».

Евреи резко действовали против обычаев в древнем мире, которые были обычны для других народов, но были отвратительны для их принципа священности жизни. Инфантицид был запрещен в еврейских писаниях. Отказ от детей, особенно девочек, безусловно, не был чем-то необычным даже среди цивилизованных римлян. Для римского писателя Тацита еврейский запрет на детоубийство был причиной антисемитизма. На другом конце жизненного пути евреи, твердо придерживаясь святости жизни, отказались отправлять своих пожилых людей на определенную смерть, что было приемлемо в некоторых других культурах.

 

Тема священности жизни имеет решающее значение для библейской истории и занимает центральное место в сложностях и моральных дилеммах двадцатого века.

 

Поскольку мотив и поступок не могли быть легко разделены, запрещались не только разрушительные действия, которые вызывали гнев, но и эмоции, которые их питали. Эти различия сохраняются в наших судах, которые различают степени убийства путем анализа случайных и преднамеренных убийств и умственной способности убийцы различать правильное и неправильное. Когда жертвы и убийцы были опознаны, а мотивы известны или, по крайней мере, согласованы, решения могут приниматься с достаточной степенью уверенности в приговоре и наказании.

 

Эти нюансы кажутся странными и завистливо простыми по сравнению с нашими нынешними дилеммами. В этой последней четверти двадцатого века мы сталкиваемся с этическими проблемами жизни и смерти, которые возникают не в результате межличностных конфликтов, а в результате необычайной эскалации технологий. Пятьдесят лет назад молодые студенты-медики слышали, как их профессора ожидают появления машин и лекарств, которые продлят жизнь и создадут целый ряд новых медицинских и моральных дилемм. Это будущее уже среди нас. Мы можем отсрочить биологическую смерть с помощью таких мер, как респираторы, мощная химиотерапия и пересадка органов, и эти меры больше не кажутся героическими, поскольку они используются так часто. Проводятся эксперименты, чтобы позволить нам ограничить применение лазерно-лучевой терапии только для одной клетки. Если эта техника станет практически осуществимой, рак будет побежден, и смерть может быть значительно отодвинута назад.

Этические проблемы перешли от рассмотрения вопросов сохранения жизни к качеству жизни, к стоимости ресурсов - финансовых и человеческих - и правильному распределению этих ресурсов на благо общества. Имеет ли конечный пациент моральное право отказаться от лечения, которое продлит жизнь, но не приведет к излечению? В какой момент технология мешает смерти, но не улучшает жизнь? Я знал человека, который покончил с собой после того, как у него развилось особенно болезненное злокачественное новообразование. Вся надежда на излечение ушла. Чтобы терпеть боль, потребовалось бы привыкание к применению антидепрессивных препаратов. Он решил умереть от своей собственной руки, все еще контролируя свои способности. Сотрудничал ли он со смертью или мешал жизни?

 

Для тех, чьи болезни вышли за пределы возможности взять на себя такую инициативу, даже если они захотят, их затруднения появляются в судебных протоколах с просьбами об отмене систем жизнеобеспечения, включая принудительное кормление. Опросы показывают, что общественное мнение более охотно принимает последствия новых медицинских возможностей, чем законодатели, но закон страны постепенно создает прецедент за прецедентом на стороне не вмешиваться в смерть, когда качество жизни является нечеловеческим и боль - невыносимой.

 

Чтобы удовлетворить новые непредвиденные обстоятельства, медицинские центры начали привлекать профессиональных специалистов по этике к своим сотрудникам. В больницах обычно есть комитеты по этике, в состав которых входят представители практикующих врачей, администраторы больниц, духовенство, юристы и медсестры, а также лидеры церковных общин. Такие комитеты разрабатывают политику, рассматривают записи и оценивают конкретные текущие случаи. Решения о жизни и смерти больше не являются индивидуальными вопросами. Слишком долго врачи были поставлены в невыгодное положение моральных арбитров медицинской этики. В одиночку они предпринимали действия, которые ставили их в роли спасителей или палачей. Одним из катастрофических последствий медицинской технологии, управляемой только врачами, является неконтролируемый судебный процесс, который мы наблюдали, когда что-то пошло не так. Наша уверенность и настойчивость в том, что все будет хорошо и что обещания технологии должны быть выполнены для каждого человека, создали атмосферу, в которой вина и возмездие ложатся главным образом на врачей и администрацию больницы. Поскольку мы боремся со стихийными бедствиями, важно, чтобы как общество мы чтили жизнь, а не отрицали смерть.

 

С самого первого момента самосознания люди поняли, что смерть рано или поздно наступит, как ночной вор, в результате несчастного случая или болезни, или в результате воздействия различных других природных опасностей. Было хоть какое-то утешение в том, что ты не знал ни часа, ни дня своей смерти. Теперь даже это меняется. Час известен, когда респиратор снят или пожилой человек с тяжелой застойной сердечной недостаточностью не приходит в себя. Мы знаем, что жизнь скоро закончится, когда совет по этике отвергнет кандидата на диализ или трансплантацию или определит, что недоношенный ребенок слишком болезненный и есть риск мобилизовать усилия в размере 300 000 долларов, которые могут быть необходимы для сохранения его жизни. Смертный приговор выносится, когда хирургическое вмешательство не применимо для ребенка, рожденного с множественными неизлечимыми и опасными для жизни дефектами.

 

Мы продолжаем строить наши определения жизни с точки зрения ее качества или потенциального качества. Мы также вынуждены считаться с экономикой «жизни любой ценой», особенно когда эти экономические ресурсы доступны немногим, а не многим. Мы не можем продолжать вести нашу общественную жизнь в экстренном порядке, реагируя на кризис и травмы всем доступным временем, энергией и деньгами, в то время как хронические смертельные жизненные ситуации, такие как бедность, классовая и расовая дискриминация, а также злоупотребление наркотиками и алкоголем не прекращают распространяться. При рассмотрении высоких затрат на медицинские технологии мы осознаем, что решения об инвестировании сами устанавливают приоритеты, поскольку наши ресурсы ограничены. Каждому «да» соответствует «нет» какой-либо другой проблемы, социальной проблемы или причинения вреда человеку. Мы не можем избежать смерти, и при этом мы не можем избежать ответственности в принятии решений, где возможное последствие - смерть. Шестая заповедь не является оправданием для уклонения от наших обязанностей, определяя в качестве убийственного все активные вмешательства, которые ускоряют смерть или преднамеренное пренебрежение, которое допускает смерть. Поскольку Бог все больше и больше благословляет нас памятью, разумом и умением, и поскольку мы созданы по образу Бога, решения жизни и смерти действительно являются нашими решениями.

 

Помимо чрезвычайных медицинских ситуаций, связанных с катастрофическими заболеваниями, существует четыре дополнительных случая смерти в свете «ты не должен убивать»: самоубийство, за исключением неизлечимой болезни, аборты, войны и смертная казнь.

 

Суицид

 

Евреи истолковали шестую заповедь как запрет на самоубийство. Когда самоубийство возникает из-за гнева, обращенного вовнутрь в крайнем выражении ненависти к себе и отчаяния, оно отрицает святость жизни. Те, кто заключил свой завет с Богом, не рассматривали психологический аспект этого так, как мы, но они понимали, что самоубийство является роковым искажением воли Бога к этой жизни. Убийство через суицид было нарушением заповеди, и поэтому в иудео-христианской Америке это считали преступлением, когда люди, не добившиеся успеха в попытках самоубийства, подвергались аресту в некоторых штатах вплоть до 1961 года, когда этот закон был отменен. Из-за того же отношения церковный (канонический) закон ранее запрещал христианское погребение самоубийцам.

 

Очень мало случаев  самоубийств записано в еврейских или христианских писаниях. Саул упал на свой меч после того, как филистимляне убили его сыновей в битве на горе Гильбоа, и после чего для него всего было потеряно. Ахитофел, главный адвокат Авессалома, повесился, когда потерял авторитет после того, как его совет был отклонен. Мятежник Зимри царствовал как царь Израиля семь дней и умер в огне, который он зажег во дворце, когда его собирались свергнуть. Согласно Евангелию от Матфея, Иуда повесился после предательства Иисуса. Это были явные случаи традиционного понимания самоубийства. Но есть и другие, менее очевидные, менее традиционные.

 

Церковь не всегда считала самоубийство грехом. В первые века христианства, когда церковь оказалась под тяжким преследованием, церковные лидеры вознаграждали непоколебимость мучеников, призывая верующих не отрекаться от веры под страхом смерти. Тертуллиан, отец церкви второго века, писал: «Кровь мучеников - это семя церкви». Была разработана доктрина, которая обещала немедленный вход на небеса без каких-либо объездных дорог через чистилище для всех тех, кто отдал свою жизнь за церковь. Чрезмерно ревностный спровоцированный насилием преследователей фанатизм подкреплялся надеждой, что их души могут быть обязательно искуплены. Религиозные экстремисты других религий, как и сейчас, использовали одно и то же обещание вечной награды для достижения как политических, так и религиозных целей. Это было верно для японских пилотов-камикадзе во Второй мировой войне и для буддийских монахов во Вьетнаме, и это верно для исламских террористов в наши дни. Это была главная сила в жизни ранних христиан. И все же такое поведение явно самоубийственно.

 

Еще мотивация самоубийства - это желание принести больше пользы через собственную смерть. К этой категории мы могли бы причислить разрушение Самсоном храма, в котором он сам встретил гибель. Даже Иисус мог избежать суда в Иерусалиме и, возможно, казни, если бы он не был человеком с миссией. История наполнена протестующими, которые самоотверженно являли свое дело во имя справедливости, встретив смерть в голодной смерти постов, или провоцируя казни. Тех, чьи мотивы мы разделяли, мы называли мучениками, свидетелями добра. Но, тем не менее, они были самоубийцами. Кто из нас сегодня готов дать внятное моральное суждение о столь сложной человеческой деятельности?

 

Аборты

 

Аборт особенно интересен для обсуждения на данном этапе, поскольку он имеет ключевое значение для обсуждения сексуальности, которое следует в главе о седьмой заповеди, которая запрещает прелюбодеяние. Связи секса с грехом касаются обоих запретов.

Мы уже знаем, что отнимать жизнь или быть соучастником такого действия не всегда является аморальным поступком. Некоторые акты эвтаназии и самоубийства не рассматриваются как преступление или грех. В тех случаях, когда убийство исключается из категории греха, оно имеет следствием либо улучшения жизни других, либо сокращения продолжительной, мучительной жизни при неизбежной приближающейся смерти. Качество жизни было мерилом в подобных решениях; поэтому некоторые области обсуждения абортов просто не соответствуют теме. Нет смысла пытаться определить время в жизни плода, когда жизнь «начинается» или когда плод становится «человеком». Давайте просто согласимся, что мы имеем дело с жизнью - матерью и ребенком - и с потенциальной жизнью - мать и зачатый ребенок, а в случаях, когда родительская ответственность действительно разделена, матерью, отцом и ребенком. Заповедь призывает нас чтить жизнь как она есть, поскольку она задумана Богом. Никакие обсуждения морали аборта не могут быть завершены, с пренебрежением последствий, будущих последствий решения за или против аборта.

 

Мы не можем обсуждать аборты вне рассмотрения более совершенных методов контроля рождаемости, включая мужские контрацептивы и их современных эквивалентов, разработанных для женщин в последние три десятилетия. Проблема абортов неразрывно связана с уходом и воспитанием детей, которые рождаются, когда заканчивается срок беременности. Это означает, что нам нужны специальные доступные стационары для одиноких беременных женщин, которые хотят иметь своих детей и должны знать навыки воспитания детей. В настоящее время большинство таких домов в действительности являются агентствами по усыновлению, которые требуют ребенка в качестве оплаты за оказанные услуги. Нам крайне необходимы социальные детские сады, чтобы дети работающих матерей-одиночек не оставались в одиночестве, чтобы расти как можно лучше. Нам необходимо обязательное сексуальное воспитание в школах, включая информацию о противозачаточных средствах. Мы не можем рассматривать смерть и убийство, если они не связаны с текущей жизнью.

 

Если правовая и моральная позиция общества запрещает все аборты, то качество жизни как матери, так и ребенка, а также всех, чья жизнь пересекается с их жизнью, вполне может ухудшиться вплоть до смерти. Может возникнуть ухудшение психического и физического здоровья у тех, кто вынужден искать нелегальные аборты или рожать нежелательных детей. Последствия законов против абортов в целом отвлекают от святости жизни и тем самым способствуют разложению общества. Учитывая наше нынешнее социальное отношение и низкий уровень экономической приверженности детям и их родителям, аборт по запросу становится ответственным выходом. Настало время обратить больше ресурсов и заботы о жизни на детей, которые уже родились и которым нужна наша помощь.

 

На данный момент запросы о совершении абортов делаются отдельными лицами, но количество людей, которые рождаются, становится все более общей проблемой. Не исключено, что перенаселенность и ограниченность ресурсов могут привести к государственному мандату, ограничивающему количество детей в семье, как в настоящее время в Китае. Если перенаселение угрожает самому выживанию человечества, аборты как моральный вопрос будут пылиться в архивах социальной истории.

Аборт - главная проблема в сегодняшних обсуждениях, вращающихся вокруг места женщин в обществе. На протяжении большей части человеческой истории биология была судьбой в жизни женщин. Роль женщины, о которой говорится в Бытии 3, заключалась в том, чтобы зависеть от мужа и рожать детей с болью.

 

Как женщина, проявившая инициативу в Эдемском саду, женщина считается не только «матерью всех живущих», но и матерью греха, и поэтому заслуживает наказания. Хотя не было никакого морального возмущения по поводу того, что потомки Адама отказались от своей Богом данной роли как фермера (см. Бытие 3), у женщин до сих пор не было большого выбора. Частично согласие на аборт согласуется с изменением судьбы женщины и «прощением» ее (сексуальных) грехов. Столетия укоренившейся негативной мифологии о месте и наказании женщин неосознанно вызывают остроту в любой сексуальной проблеме.

 

Прежде чем перейти к заповеди, которая конкретно касается сексуальности, мы должны рассмотреть еще две области смерти. Оба из них имеют дело со смертью в результате действий сообщества, а не по индивидуальному решению, и тем более трудны для оценок.

 

Война

 

Впервые в истории человечества в наше время мы можем уничтожить всю жизнь на земле. Соображения о справедливой или несправедливой, моральной или аморальной войне отступают против призрака ядерной катастрофы, которая преследует мир с возрастающей вероятностью. В контексте такого потенциального уничтожения нет реальных дебатов. Все, кроме одностороннего ядерного разоружения, является стратегией смерти. Даже те, кто призывает к двустороннему ядерному замораживанию и взаимному ядерному разоружению, кто просит наше правительство публично отказаться от возможности того, что эта страна когда-либо будет использовать ядерное оружие превентивным ударом, видят моральные аспекты этой непреодолимой опасности, но они не склонны к действиям, соответствующим этой опасности.

 

Эта позиция ядерного пацифизма рождается из веры в то, что сдерживание страхом противоречит Евангелию. Мы призваны любить, а не ненавидеть. Мы больше не можем желать быть связанными древним племенным менталитетом, который говорит нам, кого ненавидеть и кем будут наши враги. Конечно, есть такие граждане, как и мы, в коммунистических странах - люди, которые также не принимают пропаганду своих правительств и которые теперь готовы противостоять этой угрозе. Безумию политического руководства мира, которое считает ядерную войну возможным средством достижения национальных целей, должна противостоять невооруженная сила граждан соответствующих стран.

 

Требование любить своего соседа, принятое на Синае, делало израильские войны самообороны и завоевания все более и более несостоятельными. День за днем и век за столетием Бог вел народ завета к растущему осознанию сообщества, и до сих пор каждый человек на этой крошечной планете считается нашим соседом. В таком мире само планирование ядерной войны аморально; накопление ядерного оружия держит нас в рабстве нашего собственного страха. Многие называют эту позицию «наивной, нереалистичной и типичной для религиозного менталитета, имеющего дело со сложным политическим вопросом». Но здесь мы должны объявить крестовые походы ради нашей собственной души и ради свободы, насколько это даст нам Бог. Сторонники мира часто кажутся глупыми, но глупость пацифиста не настолько глупа, как безумие, которое отмечает тех, кто в ядерный век ведет себя так, как будто война все еще остается жизнеспособным вариантом решения политических целей.

 

Смертная казнь

 

Проблемы жизни и смерти сообщества не поддаются консенсусу. Точно так же, как существует много мнений о ядерном разоружении, существуют и разные мнения о смертной казни. Как граждане и христиане, мы должны придерживаться своих индивидуальных позиций и не допускать, чтобы эти общественные решения принимались по умолчанию. В отличие от ядерной войны, которая является уникальным моральным вопросом, невозможным до этого поколения, государственный мандат на смертную казнь был важной частью организации человеческой жизни на протяжении всей истории человечества.

 

Библия, безусловно, разрешает и устанавливает законы о казнях, но мы не можем использовать библейские прецеденты в поддержку смертной казни, если мы не очень тщательно отбираем наши тексты. В Священных Писаниях смерть предписывается как наказание за многочисленные преступления, включая убийство, супружескую измену, похищение людей, идолопоклонство, богохульство, лжепророчество, колдовство, безнадежность подростка, нарушение субботы, изнасилование, кровосмешение, сексуальное извращение, изложение проклятия и нанесения удара родителю и давание ложного свидетельства в суде по вопросу о смертной казни. Мало кто захочет рассматривать этот библейский список как приемлемые причины для казней сегодня. Даже в Библии, как только были определены смертные преступления, еврейское чувство святости жизни стало смягчать наказание и тем самым усложнять смертную казнь, как мы это делали сегодня. Если обвиняемый признавался и каялся в содеянном, казнь заменялась на другое наказание. Смерть не может быть вызвана только косвенными доказательствами; Двое свидетелей должны были согласиться с тем, что убийство было преднамеренным, что этот акт был преднамеренным, и что убийца был предупрежден, но не учел предупреждения. Наконец, свидетели должны были быть готовы выступить в качестве одних из палачей государства.

 

Таким образом, дух победил букву закона. Именно этот дух побуждает нас утверждать, что смертная казнь должна быть запрещена там, где она все еще практикуется, и не должна быть восстановлена там, где она была запрещена. Цивилизованное общество должно сдерживать преступные элементы, но ему не нужно мстить. Нет доказательств того, что смертная казнь удерживает от преступлений. Если сдерживание не может быть оправдано смертной казнью, то месть является единственным рациональным объяснением его продолжающейся практики. Это просто неприемлемая модель поведения для справедливого и гуманного общества.

 

Государственное исполнение наказаний через смертную казнь – грубо в отношении святости жизни. В нем не признается корпоративная ответственность общества за искажения, возникающие у любого из детей этого общества. Смертная казнь в наибольшей степени распространяется на бедных и неграмотных, которые имеют ограниченные ресурсы и ограниченный доступ к надлежащему юридическому представительству. И всегда есть риск казнить невиновных.

Когда-то я некоторое время служил тюремным капелланом в камере смертников с обязанностью служить заключенному, который впоследствии был казнен. Все в его исполнении было жестоким. Это было отрицающее жизнь, мстительное и бесчеловечное содержание - жизнь в самом худшем проявлении. Это отталкивает меня даже сегодня, когда я вспоминаю об этом. «Не убивай» - это требование как к государству, так и к личности.

 

Пожизненное заключение является альтернативой смертной казни, но со многими негативными последствиями. Тюрьмы превращают в зверей как охранников, так и заключенных. Сам факт содержания заключенных вовлекает их охранников в бесчеловечную форму, пока тюремщик и заключенный иногда не становятся неразличимыми. Тем не менее, тюрьмы по-прежнему являются единственным методом, разработанным обществом для изоляции преступников от их потенциальных жертв. Жертвы преступлений заслуживают нашей озабоченности, но вопросы сдерживания и общественной безопасности должны отражать самые высокие идеалы общества, а не самые низкие. Эти проблемы плохо решаются, когда политики играют на страхах людей заручиться поддержкой. Легко вести кампанию против преступности и преступников; Трудно принять необходимые меры, которые позволят выявить коренные причины преступности.

 

Несколько лет назад на ежегодном ужине на церемонии вручения наград Brotherhood Awards dinner of the National Conference of Christians and Jews выступил губернатор принимающей стороны. К сожалению, он воспользовался этим случаем, чтобы предаться подстрекательскому политическому ораторскому искусству, призвав своих слушателей «получить криминальное воздаяние и дать им то, чего они заслуживают». Гости на обеде с энтузиазмом аплодировали перед вручением наград тем, кто больше всего способствовал идеалу братства в этом сообществе в этом году. Несоответствие было очевидным, но публично непризнанным.

 

Евреи чувствовали бы несвязность этих моментов, поскольку заповедь «не убивать» была чем-то большим, чем закон обуздания ревности и ненависти, хотя это было важно; это был также призыв жить новым человечеством, не управляемым завистью, ревностью или враждебностью.

 

«Не убивай» окончательно превращается в позитивную команду. Ты должен дать жизнь. Вы должны жить так, чтобы стать создателями мира, в котором качество жизни равно или больше ценности, чем количество жизни. Божий призыв принимать и улучшать жизнь сопровождает и истолковывает требования завета. С точки зрения христианской жизни, Иисус выступает как даритель и хранитель закона жизни. Он был настолько жив для реальности Божьей, настолько прозрачен для любви Божьей, настолько един с жизнью Бога, что христиане утверждают, что Бог был центром его бытия. Вся человеческая горечь, соперничество, ревность, зависть и человеческая враждебность были преобразованы в этом Иисусе Христе в живительную силу, которая поглощала насилие, переносила боль, преодолевала смерть и давала только любовь взамен. Это был полный ответ на завет, и именно поэтому христиане видят в Иисусе человеческое лицо невидимого Бога. В этой человеческой жизни окончательный парадоксальный смысл шестой заповеди становится очевидным. Жертва, погибшая на кресте, была странно живой и животворящей, в то время как палачи, которые смотрели на это безжизненное тело, казалось, не осознавали, что они были мертвы. Противоположная логика библейской истины состоит в том, что смерть и жизнь маскируются друг под друга. Поэтому недостаточно соблюдать букву закона; нужно также чувствовать дух намерения закона. Этот дух призывает нас сначала жить жизнью, а затем делиться жизнью, не считаясь с затратами.