Бачинин - Внутренняя эмиграция

От автора.

 

Да простит меня читатель за то, что я называю себя интеллектуалом.

 

Это не от самомнения, а из-за стремления как можно точнее и лаконичнее отобразить в названии суть и содержание моего текста.

 

Тем более, что в наше время интеллектуалов хоть пруд пруди, как лягушек в болоте и являться одним из них не составляет ни малейшей заслуги, ни особой чести.

 

Это всё равно, что, скажем,  быть на досуге охотником или рыбаком.

 

 

 

 

Есть разные умники и умницы. Градаций между ними великое множество. Укажу лишь на одну: существуют интеллектуалы-конформисты и  интеллектуалы-нонконформисты. Ниже речь пойдёт и о тех, и о других, правда, с преимущественным вниманием ко вторым.

 

Нонконформисты – трудная публика. Не желающие быть «душками» и «душечками», упёртые, неуступчивые, готовые идти наперекор массе, толпе, коллективу, начальству,  они нередко вызывают раздражение и неприязнь у своих оппонентов-конформистов. Внешне их жизнь может выглядеть более сложной и трудной, чем жизнь их покладистых недругов. Но внутренне она, как правило, несравнимо интереснее, содержательнее, богаче.

 

Человек, родившийся не в протестантской стране и не в протестантской семье, но ставший протестантом, непременно проходит через ситуацию экзистенциального выбора. Последний, в свою очередь, порождает далеко идущие последствия - определяет  миросозерцание, перенаправляет жизненный путь, изменяет личную судьбу, состав круга общения, содержание духовных интересов, иерархию интеллектуальных, философских, этических, художественно-эстетических приоритетов и еще многое другое. А поскольку всё это надо внутренне, для самого себя обосновывать, а затем отстаивать, то в результате приобретается серьёзный духовный опыт стратегического и тактического нонконформизма. С этим опытом радикально изменяется и вся твоя творческая жизнь гуманитария-аналитика, так что в пору говорить о втором профессиональном рождении.

 

 Экзистенциальный нонконформист, оказавшийся вынужденным оппонентом очень многих людей из своего былого окружения, становится невольным приверженцем компаративного анализа. Внутри его «я» начинают регулярно происходить процедуры сравнительных сопоставлений. Все близкие ему смыслы, ценности и нормы он теперь постоянно сопоставляет с теми смыслами, ценностями и нормами, которыми живут окружающие его представители других воззрений, верующие иных конфессий, обладатели атеистических предубеждений, носители языческих предрассудков и прочие оппоненты. От жестких столкновений летят искры, вспыхивают новые соображения, обнажаются прежде скрытые сущности вещей, высвечиваются неожиданные грани ключевых смыслов, до этого пребывавшие в тени полупонимания и недопонимания.

 

Всё это инвольтирует и чрезвычайно усложняет внутреннюю жизнь, делает её более интенсивной и насыщенной. Повседневные мысленные сопоставления полярных позиций, необходимость разрешать «конфликты интерпретаций», выявлять ценностные приоритеты, выказывать внутренне оправданные предпочтения, то есть необходимость каждый раз осуществлять взвешенный и обоснованный выбор не позволяют уму впасть в обывательскую спячку, заставляют держать форму, требуют непрерывного тренинга и повышенной боевой готовности.

 

Во всём этом нет ни грамма нонконформизма ради нонконформизма. Это нонконформизм вынужденный. Он принимается во имя абсолютных смыслов, ценностей и норм, отчетливо прописанных в Книге книг, доказавших за тысячи лет свою экзистенциальную эффективность, но отчего-то не нравящихся конформистам мира сего, любящим его тьму и собственное библейское невежество.

 

 

 

Защитив кандидатскую диссертацию по философии и докторскую по социологии, написав полсотни книг по философии, социологии, этике, праву, религиоведению, я в один прекрасный день понял, что продолжать дальнейшее профессиональное существование внутри цеховых корпораций философов, социологов, этиков, правоведов, религиоведов, нет ни смысла, ни интереса.

 

Когда я понял, что философия – это корпоративный мирок амбициозных интеллектуалов, не ищущих  Истины (философы называют её трансцендентной, а богословы -  Божьей), а лишь пытающихся свести счеты с неподатливым миром, и для этого сочиняющих свои (у кого талантливые, а у кого бездарные  и маловразумительные)  личные мифологии, то  пожалел, что в то время, когда поступал на философский факультет, у нас нигде не было факультета теологического.

 

Когда я понял, что внутри социологии присутствует какая-то неистребимая фальшь,  что почти всё, написанное социологами со времён Огюста Конта, отмечено признаками то непроходимой банальности, то квазинаучной выморочности, то пустоватого краснобайства, то моральной недоброкачественности, то умственной отсталости, то откровенного сервилизма, то идейно-политического хамства, я оказался близок к тому, чтобы распрощаться с нею.

Когда я понял, что университетские учителя, внушавшие мне идею нравственного прогресса в моей стране и во всём мире, мягко говоря, ошиблись, что с моралью и этикой у нас полный швах, и что дальше, судя по всему, будет ещё хуже, я бросил занятия этикой.

 

Когда я понял, что живу в неправовом государстве, построенном дипломированными юристами, окончившими тот же университет, что и я, но не питающими любви ни к ценностям права, ни к гражданским добродетелям, то перестал уважать юриспруденцию и бросил занятия правом.

 

Когда я понял, что тема национальной идеи стала у нас прибежищем для вороньей стаи высоко сидящих, злых прохвостов и кормушкой для кучки болтливых негодяев, я перестал заниматься ею.

Когда я убедился, что с книгами, статьями и докладами по религиоведению повсеместно выступают люди, равнодушные к Богу, к трансцендентной реальности, не желающие и не умеющие размышлять об её тайнах, именующие себя либо агностиками, либо атеистами и при этом непрерывно выдающие «на гора» продукцию, чья духовная значимость крайне ничтожна, я порвал с этой дисциплиной.

 

 

Внутренняя эмиграция? Почему бы и нет? Для многих это гораздо  лучше, чем эмиграция внешняя. Внутреннюю эмиграцию не следует трактовать как уход, погружение в себя. Последнее – вещь довольно простая и банальная. Это рядовая духовно-нравственная реакция на рядовые события внешней жизни. Внутренняя эмиграция, напротив, является экстраординарным духовно-нравственным ответом на внешний вызов в виде совокупности экстраординарных событий социально-политической жизни. Здесь  личность воздвигает настоящую стену между собой и той социальной системой, которая на его глазах превратилась в машину, исторгающую зловредные словесные выхлопы. Правила элементарной гигиены духовной, интеллектуальной, творческой жизни настоятельно требуют этого. К погружениям в себя прибегают все нормальные люди и совершают их достаточно регулярно. На путь внутренней эмиграции встают немногие и решаются они на это не чаще одного раза в жизни.

 

Кто-то возразит: мол, это очень трудно. Поспешу их успокоить: нет, это гораздо легче, чем ежедневно по кускам скармливать свою душу и совесть псам и свиньям и в итоге оказаться внутренне выпотрошенным, духовно мертвым получеловеком с выеденным нутром.

 

«И карьеру не надо делать, и в высь [социальную. – В.Б.] не надо устремляться – в глубину надо уходить. Надо уходить глубже и глубже в тоннели. Тоннели индивидуального, личного существования. Индивидуального, личного… поиска. Нужно как можно глубже зарываться. И тогда есть шанс в этом почти безумном, почти обреченном спуске в себя – там есть шанс спастись. Потому что коридоры кончаются стенкой. Это совершенно очевидно. А вот тоннели выводят на свет». (Из лекции Дмитрия Быкова «Высоцкий. 40 лет спустя»)

 

А еще лучше – двигаться не к тому свету, который  едва брезжит конце шурфа или тоннеля, но который сияет за пределами земной жизни. При виде такой перспективы пространство внутренней эмиграции расширяется до бесконечности трансцендентного мира. Более того, при таком повороте само это понятие (внутренняя эмиграция) теряет свой прежний смысл. Дух не замыкается в какой-то резервации, а вырывается на простор беспрецедентной свободы. Но это свобода не для всех, а только для тех, чей разум оснащён верой, обогащён ею, питается её духовными ресурсами.

 

 

Уход во внутреннюю эмиграцию есть крупная стратегическая акция индивидуального «я» в условиях ожесточенной духовной войны, вошедшей в острую фазу.

 

Настоящая внутренняя эмиграция возможна лишь тогда, когда в распоряжении личности имеется альтернативный мир смыслов, ценностей и норм. Только в этом случае ей доступно решительное внутреннее дистанцирование от той социальной системы, чьи смыслы, ценности и нормы она не одобряет и не разделяет.

 

В подобных случаях умственная деятельность, интеллектуальное творчество «эмигранта» приобретают характер либо «писем из эмиграции», либо «записок с того берега». В них речь может идти о делах, которые творятся на покинутом берегу, но оценки, критерии и прочая интеллектуальная оптика берутся уже из арсенала обитателей противоположного берега, куда удалился эмигрировавший дух.

 

В условиях социального беззакония и тотальной гуманитарной аномии к нелёгкой участи внутренних эмигрантов хорошо подготовлены христиане. Но не те, которые принадлежат к титульной церкви, а христиане-протестанты, имеющие прочные навыки оппозиционного существования и нонконформистского поведения в некомфортной духовной среде. Правда, само словосочетание «внутренняя эмиграция», имеющее социологическую окраску, – не из их лексикона. Они располагают собственным словарём понятий, позволяющих анализировать проблемы духовных перемещений личности в условиях духовной войны.

 

Всё это относится, разумеется, к тем протестантам, которые остаются по характеру мышления «русскими европейцами», а не превратились в протестантов-совков, протестантов-византийцев, приспособившихся достаточно комфортно существовать под пятой левиафана. Этим последним не нужна внутренняя эмиграция. Да они к ней и не способны в силу упрощенной и деформированной структуры своего духовного мира.

 

Внутренняя эмиграция – это не одиночество. Христианину, имеющему личные отношения с живым Богом, оно вообще не ведомо. Одиночество есть удел секулярного человека. Оно с наибольшей отчетливостью ощущается в секулярном окружении, которое само пребывает в отчуждении от Бога. Можно даже сказать, что именно секулярное сознание находится в добровольной эмиграции, а христианское «я» пребывает у себя в своём родном, Отчем доме, под сенью крыл всемогущего Бога. Оттого  христианин, читая Слово Божье, испытывает удивительный духовный комфорт, подобный тому, с каким сын выслушивает тёплые, мудрые наставления  любящего отца. И совершенно иначе читают Библию атеисты. Иных, по их же собственному признанию, «аж, коробит». Другие умирают от скуки из-за множества непонятных им библейских оборотов. То есть они явно чувствуют себя попавшими на чужую территорию, где господствуют смыслы и ценности, с которыми они  себя не идентифицируют. В Божьих глазах они – эмигранты, отложившиеся от своего  духовного Отечества.

 

 

Внутренняя эмиграция позволяет пребывать в спокойной уверенности, что всё в жизни решается не столько нашим умом, сколько Божьим судом. Она – оптимальная стратегия поведения в секулярном окружении, поскольку позволяет доверять Богу больше, чем самому себе, больше, чем признанным авторитетам мира сего. Её привлекательность еще и в том, что она побуждает, несмотря ни на что, возделывать свой сад, заниматься своим делом, относиться к нему как к служению, то есть серьёзно и ответственно.

 

Ценность этой поведенческой стратегии резко возрастает в условиях тотальной аномии, когда государственный левиафан погружается в состояние «войны всех против всех».

Внутренняя эмиграция защищает от соблазна торговать своей совестью, от атак моральных идиотов, пытающихся учить тебя жизни,  от наглого напора профессиональных циников, норовящих промывать всем мозги и закачивать в них ядовитый абсурд своими «пятиминутками (часами, днями, неделями, месячниками, годами) ненависти». Внутренняя эмиграция защищает от инфицирования заразой идеологической чумы, от бешеного напора общего сумасшествия, от шума и ярости массового оскотинивания и озверения.

 

В.А.Бачинин,

доктор социологических наук,

профессор (Санкт-Петербург)

 

---