Бачинин - Апокалипсис постмодернистской души - Юлия Латынина против Иисуса Христа

Жила-была талантливая журналистка, гуляла сама по себе по просторам мировых информационных пространств и вдруг каким-то   образом забрела на территорию раннего христианства, в духовно чужой для нее мир. Что ж, бывает…  Однако, соприкоснувшись с новой для неё реальностью, заинтересовавшись личностью Иисуса Христа, но при этом продолжая оставаться атеисткой и чувствуя себя чужой в христианском мире, то есть не приемля его ценностей, не отнеслась к нему с достаточным уважением, она не оставила его в покое, а принялась бесцеремонно хозяйничать в нем, всё переставлять и переиначивать на свой лад, тасовать смыслы, подменять ценности, отбрасывать не устраивающие её нормы теологической дискурсивности, взвешенной библеистики, профессиональной экзегетики.

 

(Юлия Латынина против Иисуса Христа)

 

 

Жила-была талантливая журналистка, гуляла сама по себе по просторам мировых информационных пространств и вдруг каким-то   образом забрела на территорию раннего христианства, в духовно чужой для нее мир. Что ж, бывает…  Однако, соприкоснувшись с новой для неё реальностью, заинтересовавшись личностью Иисуса Христа, но при этом продолжая оставаться атеисткой и чувствуя себя чужой в христианском мире, то есть не приемля его ценностей, не отнеслась к нему с достаточным уважением, она не оставила его в покое, а принялась бесцеремонно хозяйничать в нем, всё переставлять и переиначивать на свой лад, тасовать смыслы, подменять ценности, отбрасывать не устраивающие её нормы теологической дискурсивности, взвешенной библеистики, профессиональной экзегетики. Обладая развитыми навыками выборочного чтения, она набрала отовсюду, в основном из весьма сомнительных в богословском отношении антихристианских текстов апокрифического, еретического, гностического, атеистического содержания  внушительную массу недоброкачественных фрагментов и скомпилировала из них, мягко говоря, очень странный опус под названием «Иисус. Историческое расследование» (М.: Эксмо, 2018). При его чтении человек, мало-мало смыслящий в христианстве, испытывает чувства, похожие на переживания учителя, взявшего в руки тетрадку с сочинением, скажем, о Пушкине, некоего отъявленного двоечника, и увидевшего в каждой строчке по ошибке и тут же пририсованную хулиганскую карикатуру на поэта.

 

Впрочем, мне совсем не хотелось бы ни портретировать творческую личность Ю. Латыниной, ни покушаться на её творческую свободу, на авторское право избирательных предпочтений. В конце концов, это её личное дело, о чем писать и как писать. Мне интересны другие проблемы, которые в самом кратком изображении выглядят примерно так:

- что представляет собой русский интеллектуал как религиозный тип?

- в чем состоит   кризис современного русского интеллектуализма?

- какие глубинные причины побуждают   секулярного интеллектуала не просто пребывать в непримиримой оппозиции Иисусу Христу, но и время от времени решаться на акции открытого люциферовского мятежа против Него?

Книга «Иисус. Историческое расследование»   примечательна тем, что дает возможность сфокусироваться на указанных проблемах, обозначившихся в ней с предельной  графической отчетливостью. Религиозный тип, характерный для эпохи тотальной гуманитарной аномии, прячущейся за вывеской постмодернизма, с достаточной полнотой предстал в  позиции автора книги.

 

 

Традиция загрязнения христологического дискурса апокрифами, еретическими текстами, богоборческими  сочинениями и прочими собраниями враждебных Христу и христианству измышлений существует давно. Ранней церкви пришлось проделать огромную работу по отделению зерен от плевел. Но и по сей день христианам приходится существовать в окружении нелепейших антихристианских инсинуаций, порочащих Христа и нацеленных на подрыв их веры. Силы, продуцирующие их, так и не сложили оружия. Духовная война, начавшаяся в глубокой древности,   продолжается и сегодня.

Если открыть знаменитый трактат Жана Кальвина «Наставление в христианской вере», которому почти пятьсот лет, то можно убедиться, что одна из основных линий духовной жизни христиан – это вынужденное противостояние силам секулярной контрреформации, непрерывно генерирующим самые нелепые антихристианские фантазии.

Ныне, в условиях  продолжающейся секулярной, фаустовско-мефистофелевской контрреформации, в обстановке перманентной духовной войны современные интеллектуалы занимают чаще всего сторону противников Иисуса Христа. К их числу принадлежит и автор книги «Иисус. Историческое расследование».

 

 

Сюжетом книги движет амбициозный замысел по деконструкции существующих подходов к личности Иисуса Христа, идея переиначивания базовых принципов её понимания.  С  одной стороны, г-же Латыниной импонирует позиция тех, кто, подобно американскому профессору, библеисту-атеисту Барту Эрману[1], пытается изображать Иисуса ничтожеством. По его собственному признанию, он отверг богословский вопрос о том, что в Иисусе Христе Бог стал человеком, и сосредоточился на исключительно секулярной постановке сугубо исторической проблемы о том, как человек стал Богом, т.е. как люди вообразили Иисуса Богом. Латынина с явным удовольствием цитирует эрмановские характеристики Иисуса как «слабого и бессильного ничтожества». Ей нравится называть основателя крупнейшей мировой религии  «малоизвестным неудачником» и «унылым лузером». Но сама она пожелала ринуться из одной толковательной девиации в противоположную и  придать Иисусу образ страшилища – демона древнего тероризма. Выстраиваемая ею конструкция настолько отвечает духу нынешнего времени, что создается впечатление, будто книга писалась по конспирологическим рецептам силовых структур, повсюду усматривающих признаки экстремизма и терроризма. В свете подобной нарочитой презумпции подозритеьности Иисус предстает «иудейским фанатиком»,  «пророком ненависти», «проповедником ненависти». Ученик Иисуса, апостол Симон Зилот именуется террористом. Читатель узнает, что Иудейскую войну развязали террористы-джихадисты из «еврейского ИГИЛа», что идея вечной жизни и воскресения была разработана исключительно в военно-прикладных целях для ободрения шахидов, что древние свитки Мертвого моря напоминают литературу из тренировочного лагеря «Аль-Каиды», что Иисус явился в Иерусалим с двумя тысячами вооруженных боевиков, что  «хепенинг-перформанс» изгнания торгующих из храма проходил при негласной поддержке присутствовавших там же законспирированных террористов, что первосвященник «вынужден был спешно свалить с территории храма, где в это время зилоты громили меняльные лавки, принадлежащие его семье», что Тайная Вечеря была  организована «лидером неудавшегося путча», что Он и Его подручные вначале  «навели шорох» в храме, а затем укрылись в частном доме, так что Вечеря была «ужином провалившихся путчистов» и т.д. и т.п.

Гвоздем латынинской программы деконструкции служит горделивая презентация её главной конспирологической идеи, которую она рассматривает как таран, удара которого христианство не выдержит и непременно обрушится:  «В момент суда над Иисусом его сторонники или лежали убитые, или драпали со всех ног в Галилею. Нетрудно заметить, что такая интерпретация событий ставит под сомнение самый главный, системообразующий миф современного христианства. Главное положение христианства заключается в том, что Иисус был невинен и принес себя в жертву за наши грехи. Своей смертью он искупил первородный грех человечества. Но воинственный характер проповедей Иисуса – и тем более попытка восстания, в чем бы она ни заключалась – не оставляет от этого мифа камня на камне. За последние два века было написано немало литературных произведений, исследующих сложные мотивы глубокого и комплексного персонажа по имени Понтий Пилат, который принял заведомо неправосудное решение, приговорив к смерти невинного человека. Ну, в общем-то, мотивы были просты. Пилат приговорил к смерти Иисуса примерно по тем же причинам, по которым США ликвидировали бен Ладена»[2].

 

Для полноты картины завершу текстологический экскурс еще одной красноречивой выдержкой из книги. Автор обращается к истории с динарием кесаря и ответом Господа (Мк.12, 13-17). Ссылка сопровождаяется весьма неуклюжей авторской попыткой комментирования и в завершении читаем: «Но самое интересное, что этот мирный ответ имеет важную параллель в вавилонском Талмуде. В трактате Авода Зара рассказывается о том, как рабби Елиезер бен Гиркан – вообще изображающийся симпатизантом миним и однажды даже представший за это перед римским судом – встретил ученика Иисуса Иакова. Этот-то ученик и задал ему риторический вопрос: если денег, заработанных грехом, нельзя вносить в Храм, то можно ли сделать на эти деньги сортир для первосвященника?

 

   «Он [Иаков] сказал мне: „В вашей Торе написано: ‘Не вноси денег блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего ни по какому обету' (Втор. 23, 19). Можно ли использовать эти деньги для того, чтобы сделать отхожее место для первосвященника?“ На это я не ответил.

   Он [Иаков] сказал мне: „Так меня учил Иисус Назорей: ‘Из любодейных даров она устраивала их, на любодейные дары они и будут обращены' (Мих. 1:7). Оно пришло из места мерзости, и должно вернуться в место мерзости“. Эти слова мне понравились, и за это я был арестован римскими властями».

   Что это за странное изречение Иисуса, согласно которому за деньги блудницы и цену пса (т.е. содомита) надо построить сортир для первосвященника? На первый взгляд, Иисус ничего такого не говорил.

   Но если приглядеться, то мы разглядим в этом высказывании всё то же знаменитое «кесарю – кесарево». Денарии с изображением кесаря – это плата блудницы и цена мальчика для любви, они пришли из мерзости и должны вернуться в мерзость. Вносить их в храм нельзя. Если перевести смысл сказанного Иисусом на русский матерный, то получится примерно так: «лучшее употребление деньгам римских п@расов – построить на них нужник для саддукейских бл@й».

   Кесарю, знаете ли, кесарево».

   Этот эгзегетический «шедевр» свидетельствует о том, что гуманитарное сознание высших кругов российской интеллигенции, не просто разорвано, но смертельно травмировано духом гуманитарной вседозволенности. Русский интеллектуал не бродит по краю пропасти, а летит в неё, очертя голову. И чем безумнее его мотивы, нелепее идеи и брутальнее язык, тем эффективнее кажутся ему придуманные риторические фигуры. Латынину не смущают собственные нагромождения из пестрых обрывков вульгарных версий и абсурдных домыслов.

 

Она бесстрашно взбирается на сооружаемые из них словесные терриконы, чтобы оттуда призвать людей не поклоняться Господу, а ненавидеть Его, чтобы провозгласить свой приговор всему мировому христианству: мол, выскажусь и всё тут, поражу всех христиан в самое сердце, не оставлю от их веры камня на камне, и будь что будет!

 

Ей можно посочувствовать: на протяжении многих лет  она находится в состоянии глубокой  погруженности в стихию мирового политического зла, о котором постоянно пишет и рассказывает. Её мышление, сознание, миросозерцание пропитались миазмами этого зла, приобрели специфическую негативную окраску, получили необратимые деформации и разрывы. Неблагодарный груз этих тяжелых травм кочует вместе с ней из одних текстов в другие, пока, в конце концов, не оказался на страницах книги об Иисусе. Видимо, он-то и заставляет автора игнорировать миролюбивые проповеди Иисуса и то, что под Его влиянием не ученики становились зилотами, а напротив, воинственные зилоты становились христианами, как это произошло с тем же апостолом Симоном Зилотом.

 

Следует признать, что никакой авторской деконструкции у г-жи Латыниной не получилось, а явилась всего лишь еще одна попытка пролонгации давнего антихристианского тренда, нацеленного на диффамацию личности Иисуса Христа. Категорически не доверяющая каноническому библейскому тексту, она почему-то безоговорочно верит тому, что написано в маргинальных текстах, являвшихся продуктами антихристианского мифотворчества случайных, не достойных доверия людей, враждебно настроенных к Иисусу. Она берет себе в союзники создателей апокрифов, гностиков, тех просветителей XVIII в., которых затруднительно считать христианами и которые, подобно Г.С. Реймарусу, считали Иисуса обычным еврейским мятежником. К ним следует прибавить либеральных богословов тюбингенской исторической школы XIX в., популярных библеистов-антихристиан ХХ-XXI вв. а также галерею неверующих писателей, вроде Мопассана и М. Булгакова.

 

 

Демонстрация враждебного отношения г-жи Латыниной к евангельскому Христу начинается уже с выбора ею эпиграфа, открывающего книгу. Он гласит:

 

«Они будут совокупляться во имя мое

и резать своих детей».

Иисус Христос, «Евангелие от Иуды».

 

Данный артефакт нуждается в комментарии. Следует сказать несколько слов о том, что из себя представляет «Евангелие Иуды». Это обнаруженный в 1970-е гг., в Египте коптский манускрипт, который в 2006 г. бы переведен на английский язык. В нем идет речь о событиях, якобы, происходивших за несколько дней до казни Христа. Обращаясь к ученикам, Иисус смеется над ними и употребляет выражение «ваш Бог». На их недоуменные вопросы Он  отвечает, что они не знают ни Его, Иисуса, ни Бога. Ученики в гневе на Иисуса начинают хулить Его. Когда же Он призывает их открыто выступить против Него, то все трусят, кроме Иуды. Тогда Иисус выказывает знаки особого расположения к Искариоту и говорит, что только ему сможет поведать самые важные тайны.

 

Апокриф рассказывает о странном видении учеников: у алтаря предстали священники, которые приносили в жертву своих детей и жен, совершали беззакония и убийства, спали с мужчинами.  Иисус отождествляет учеников с этими священниками и утверждает, что все они во грехе и только Иуда, отделившийся от них, праведен и заодно с Ним.

 

 «Евангелие Иуды» - гностический апокриф, в котором идет речь о вещах, неприемлемых для христианского сознания. Серьезному, ответственному  исследователю вряд ли придет в голову взять в качестве эпиграфа к своей книге об Иисусе фрагмент из такого сомнительного во всех отношениях источника, находящегося далеко за пределами христианства.

 

Если христианин выбирает из всего множества сведений об Иисусе Христе прежде всего те, которые укрепляют его дух, веру и надежду на спасение[3], то позиция интеллектуала-богоборца абсолютно противоположна. Из массива доступных сведений об Иисусе он склонен выбирать только те, которые поддерживают в нем самом богоборческий кураж и помогают ему разрушать в других людях дух, веру и надежду на спасение. Поэтому он предпочитает христианским сочинения тексты авторов-антихристиан, доверяет апокрифам больше, чем каноническому тексту Библии, а Михаилу Булгакову больше, чем Сергию Булгакову. 

 

 

 Напрашивается вопрос: зачем Латыниной потребовалось двинуться по пути нарушения базовых норм ведения научно-теоретических дискуссий в вопросах теологии? Полагаю, что здесь дело не только в особенностях личных мотиваций. Похоже, что всё гораздо сложнее, масштабнее и, если угодно, трагичнее.

 

Ведь давно уже ни для кого не секрет, что призрак бродит по России - призрак аномии. Да и не только по России, а практически уже по всему миру. После долгих десятилетий тоталитарной несвободы постмодернистская гуманитарная аномия стала восприниматься русским секулярным сознанием как праздник свободы и карнавал вседозволенности. Но если дьявол –  «обезьяна Бога», то аномия – всего лишь обезьяна свободы. «Обезьяну Бога» вполне устраивает то, что постмодернистская аномия служит питательной средой, вскармливающей анархичных интеллектуалов, задающих тон гуманитарной войне всех против всех, использующих собственный интеллект, слабо предрасположенный к экзистенциальному и этическому рефлексированию, как подручное средство адаптации к любым формам зла.

 

Тотальное гуманитарное беззаконие, прикрываемое благообразным термином постмодернизм, наползло, подобно чернй тени затмения, на жизненные миры всех тех, для кого Бог-Отец «мертв», Бог-Сын умер и не воскрес, а Бог-Св. Дух ничего не значит. Они постепенно погружаются в духовную тьму, привыкают к ней и даже готовы полюбить её.

 

Однако тотальному господству мрака мешает одно обстоятельство, которое не дает покоя богоотрицателям. Упрямая реальность свидетельствует, что Бог и не думал умирать, что Христос воскрес, а Св. Дух по-прежнему дышит, где хочет. А поскольку активным богоборцам не добраться до недосягаемого трансцендентного Бога-Отца и до неуловимого трансцендентного Бога-Св. Духа, тот остается фигура Богочеловека Иисуса Христа, стоящего у них на пути. Он – главное раздражающее их препятствие, возвышающееся на пути симфонической личности российского народа в пропасть небытия.

 

За происходящим внимательно наблюдают российские интеллектуалы.  Общий духовный подъем рубежа тысячелетий заставил многих из них смягчить свои былые богоборческие умонастроения, перейти на позиции деизма и агностицизма. Они, как бы, замерли в ожидании, не зная, во что всё выльется. Последующее же усугубление депрессивных процессов в российском христианстве породило в них чувства, похожие на тайную радость.

 

В этих условиях книга Латыниной с её наспех скроенной, химерической  конструкцией оказалась предназначена автором к тому, чтобы с её помощью смахнуть Иисуса Христа как шахматную фигуру, загораживающую путь в бездну. На глазах у всех произошло перемещение известной медиа-персоны, представительницы интеллектуального бомонда в зону демонического, где она неожиданно для всех заговорила мефистофелевским языком отчетливо артикулированного богоненавистничества. Г-жа Латынина, как будто, решила посоревноваться с профессором Ницше и написать свой вариант трактата «Антихрист. Проклятие христианству». Но при этом она, кажется,  забыла о печальном финале авантюры безумного философа, заигравшегося в придуманную им игру в «переоценку ценностей».

 

Благодаря активной деятельности СМИ выход книги об Иисусе сразу же стал заметным событием русской жизни, но не жизни духовной, поскольку, во-первых, в стране пульс таковой почти не прослушивается, а, во-вторых, латынинский текст, похожий не на научное разбирательство, а на акт теоретического вандализма, не имеет ни малейшего отношения к жизни духа. То есть произошло  событие особого рода, которое можно сравнить, разве что, с уже ставшими привычными экологическими катастрофами, вроде чрезвычайных происшествий на гигантских мусорных свалках  или в региональных накопителях токсичных отходов, когда ядовитые субстанции выходят из-под контроля и начинают угрожать здоровью и жизни сотен тысяч людей. В данном случае ядовитое содержимое текста книги Латыниной начало переливаться через край и распространяться по публичному пространству, дезориентируя тех неверующих, которым интересна личность Иисуса Христа, и угрожая  духовному здоровью еще не укрепившихся в своей вере христиан.

 

Общая гуманитарная аномия не столько расползается по информационному пространству сама собой, сколько её сознательно и целеустремленно насаждают. Нельзя не обратить внимание на характерный издательский жест - на приурочение появления книги на прилавках именно в предрождественское и рождественское время,  когда имя Иисуса на устах всего мира. Невольно вспоминается из «Онегина»:

 

Какое низкое коварство

Полуживого забавлять…

                     

Несомненно, что издательство своим жестом действительно продемонстрировало низкое коварство, решив преподнести духовно полуживому обывателю собственный «рождественский подарок».

 

 

 Существуют неверующие разных типов. Один из них – это «примитивные атеисты» (определение Латыниной, указывающее на тех, к кому она себя, судя по всему, не относит). Но есть и атеисты изощренные, искушенные. Это экипированные современным интеллектуальным вооружением богоборцы, воинствующие гуманитарные авантюристы, жаждущие «переоценок ценностей», разоблачений общепризнанных авторитетов, чувствующие себя как рыбы в воде в атмосфере мировоззренческих дебатов и околонаучных скандалов. Такие искушенные атеисты, имеющие в своем бэкграунде многолетний опыт пребывания внутри тотальной аномии, избравшие поприще «джентльменов удачи» в гуманитарных войнах всех против всех, обладающие авантюрной постмодернистской закваской,  легко становятся на тропу личной войны с Иисусом Христом. Этому способствует присутствующий в них глубокий разрыв между знанием и пониманием. Можно собрать огромную коллекцию сведений об Иисусе, но если при этом не распорядиться ими должным образом, то понимание личности и миссии Иисуса Христа не возрастет, не углубится, а целиком уйдет в некое девиантное, тупиковое мысленное ответвление. Можно придумать фэнтези-сюжет об  Иисусе-террористе, потратить на это много сил и времени, но затраты не оправдаются, поскольку существует высший закон, согласно которому истину невозможно победить, а ложь всегда будет  опровергнута.

 

 Человек всегда носит в себе разрыв между знанием и пониманием. Он знает, что дважды два четыре. Но понять, почему это так, ему не дано. Единственное, что в данном случае доступно его пониманию, - это то, что таков порядок вещей, установленный свыше и навсегда, и что лучшее, из всего, что он может, - это довериться разумности и целесообразности этого предустановления. И если в вопросах фундаментальных, абсолютных истин не идти на поводу у мелкого, дешевого и бесплодного скепсиса, то в ответ приобретается успех в осуществляемых действиях.

 

Можно изучать околохристианскую литературу и десять, и двадцать, и тридцать лет, как это делают современные секулярные религиоведы, но без веры полученные  ими знания так и не превращаются в понимание того, с чем они имеют дело. Именно в этом положении пребывает любимый Латыниной библеист-атеист Барт Эрман. Следуя за такими, как он, не имея веры, руководствуясь рассудочным безверием, она находится в том положении, когда присущий её сознанию разрыв между накапливающимся знанием и замороженным пониманием всё более увеличивается. С ней происходит то, о чем Иисус говорит в притче о сеятеле (Мк. 4, 3-4,15). Из её знаний не проклевываются ростки веры, поскольку является сатана и похищает всё благое из узнанного. Знания не приносят добрых плодов. В тексте книги не  найти доброго урожая от знаний автора о Христе. Налицо всего лишь собрание неизбежных последствий безверия – информационного мусора, тех самых плевел, от которых истинное христианство всегда стремилось очищаться.

 

Книга «Иисус» не углубляет ни чьего понимания евангельской истории, поскольку неверующий рассудок автора не видит различий между истиной и ложью. Предел доступных ему возможностей – диффамация, очернение личности Иисуса Христа и поверхностная имитация сложных движений мысли, которая на самом деле толчется на одном месте – в бесплодной точке полного замерзания духа. Такой рассудок не приспособлен к решению исследовательских задач. Он не ищет, не находит и не вырабатывает новых, плодотворных истин. Его цели ограничиваются оскорблениями Сына Божьего и поисками одобрений тех, кому нравятся такие оскорбления, кто привык существовать в атмосфере богоотрицания и богоненавистничества.

 

Поэтому книга «Иисус» – не «историческое расследование» контроверз раннего христианства, а всего лишь литературное саморазоблачение современного интеллектуала, решившего распахнуть перед своими читателями демонические глубины собственной ни во что не верующей души.

 

В не слишком отдаленном прошлом автор книги, как и многие, вероятно, полагала, что существует в постсекулярные времена, когда атеистом быть не модно. Однако эти умонастроения сменились пониманием того, что никакой постсекулярности нет и не ожидается, что мир не собирается возвращаться в христианское состояние, а пребывает в процессе погружения в следующий нижележащий круг тотальной аномии, проваливается в состояние глобальной вседозволенности и полного гуманитарного беззакония. Ну, а коли так, то нет никакого резона удерживать в себе весь накопившийся опыт безверия, весь сдерживаемый антихристианский негатив. Пришла пора выплеснуть его, обратив не против мира, лежащего во зле, а против Иисуса Христа. Так возник скандальный квази-теологический пасквиль, не содержащий в себе ничего ценного, кроме  материала, проливающего свет на духовную сущность русского интеллектуала как религиозного типа, т.е. того типа, который вполне лоялен к стихии демонического,   пренебрегает истиной, предпочитает постправду, пребывает в состоянии глубокой деморализации, в чем не признается даже самому себе.

 

 

В XIX в. Э. Ренан высказал мысль о том, что наука, в отличие от религии, чиста и не несет в себе примесей зла.  Это оценочное суждение, изображавшее науку как   высоконравственную инстанцию, было, возможно, справедливым в те «вегетарианские» времена. Но даже тогда в нем просвечивала близорукость ума, рассуждавшего о чистоте и безгрешности младенца как о состоянии, в котором тот будет пребывать всегда. Между тем, по прошествии не слишком большого времени из ребенка вырастает либо Иосиф Сталин, либо Адольф Гитлер, или еще кто-то, подобный им, а наука начинает демонстрировать такие свойства, что все рассуждения о её духовно-нравственной «чистоте» оказываются не более, чем наивными и хрупкими иллюзиями.

К середине ХХ столетия на совести науки, т.е. ученых оказалось столько преступлений, что их невозможно счесть. У физико-математических, естественных и технических наук открылось их фаустовско-мефистофелевское лицо, давшее возможность одному из создателей атомного оружия Роберту Оппенгеймеру сказать: «Мы сделали работу за дьявола».

 

 Многие представители философских, гуманитарных, социальных наук, а также отдельные теологи гораздо раньше ученых-физиков  вступили на территорию демонического. Когда Томас Манн в «Докторе Фаустусе» показывает, что азы фаустовско-мефистофелевской дискурсивности преподаются на теологических факультетах европейских университетов, это вызывает у большинства читателей некоторое недоумение. Однако это не выдумка писателя. Гуманитарные, философские, теологические дисциплины действительно уже давно стали выказывать склонность к заигрываниям с дьяволом. Это видно на примере Тюбингенской либеральной богословско-философской школы XIX в., для которой Бог «умер» еще до того, как об этом заявил Ницше. Исторической науке, вторгшейся на территорию библейского дискурса, удалось произвести в умах профессоров и студентов Тюбингенского университета опустошительный погром и заставить открыто восстать против чудес любого рода, против истолкований Библии как Божьего Слова, против евангельского Христа. Место Бога, исключенного из университета, незамедлительно было занято дьяволом. Богопознание сменилось изучением той реальности, которая в изменившихся условиях  становилась всё более насыщенной демоническими ферментами.

 

Именно в этом давнем историко-критическом, волтеровско-реймарусовском, тюбингенском, штраусовско-ренановском русле движется и г-жа Латынина, для которой канонические тексты Ветхого и Нового Заветов – не Божье Слово, не Священное Писание как для всех верующих, а обычные тексты, позволяющие обращаться с ними как с рядовыми литературными произведениями. Этот тренд, неизменный по своей атеистической сути, изменил лишь своё внешнее обличье. Антибиблейский, антихристианский скепсис стал агрессивнеё, вульгарнее и низкопробнее, смычка со стихией демонического стала еще прочнее, способность различать истину и ложь практически сошла на нет, высказываемые идеи приобрели еще более развратительный характер.  Секулярное сознание полностью признало абсолютную монархию демонического, подчинилось ему и поступило к нему на службу. Сказалась пройденная им школа зла, приобретенный опыт существования в условиях тоталитарных и неототалитраных хронотопов XX-XXI вв. Обнаружилась лакейская выучка, когда девяносто девять интеллектуалов из ста уверены, что им по пути не с Сыном Божьим, а с врагами Божьими.

 

Регулярно помещаемые в условия необходимости выбора между добром и злом, истиной и ложью, они в полной мере демонстрируют склонность становиться на сторону зла и лжи.  «Двадцатый век – писал Амос Оз - самая ужасная арена творимого хладнокровно Зла. Ничего подобного человечество не знало за всю свою историю. Общественные науки полностью провалились, ибо не смогли предвидеть столь продуманное злодейство, современное, технологически оснащенное. Они ничего не сумели противопоставить ему, а, главное, вообще не сумели постичь его сути»[4]. И в ХХ-м, и в XXI-м веках секулярная философия, социология, антропология, психология, педагогика, этика демонстрировали и продолжают демонстрировать свое духовное ничтожество и полное  бессилие перед необозримым разнообразием всевозможных форм зла и лжи, перед мощью всеобъемлющей стихии демонического.

 

Произошло это потому, что интеллектуалы с фаустовским сознанием, на чьей совести «убийство» Бога-Отца и очернение Христа, утратили абсолютные оценочные критерии, а с ними и способность к адекватной ориентировке в смысловых, ценностных и нормативных мирах сущего и должного. Легко разрывающие отношения с Богом, с удовольствием воображающие Его «мертвым», приравнивающие Его бытие к небытию, они  одновременно выказывают способность легко находить общий язык с Мефистофелем, а заодно и готовность к заключению сделок с самим дьяволом. Не случайно у Ф. Достоевского в «Братьях Карамазовых» и  Т. Манна в «Докторе Фаустусе»  диалоги с чертом ведут не полуграмотные лакеи, а образованный интеллектуал Иван Карамазов и рефлексирующий композитор Адриан Леверкюн. Стороны легко достигают взаимопонимания, поскольку их нравственные физиономии так сходны с бесовскими личинами, словно они – братья-близнецы. До Достоевского и Манна  связь интеллектуализма с демонизмом изобразил Г. Гейне в своем стихотворении из цикла «Возвращение на родину» (1826);

 

Я чёрта позвал, он явился в мой дом

И, право же, многим меня изумил,

Он вовсе не глуп, не уродлив, не хром,

Напротив – изящен, любезен и мил.

Мужчина, как говорится, в расцвете,

Он дипломат, он остёр на язык,

Он суть государства и церкви постиг.

Он бледен, но в том виновата наука –

Санскрит, и Гегель, и прочая скука.

 

Философу С. Булгакову принадлежит работа с парадоксально-эвристичным названием «Карл Маркс как религиозный тип» (1906). Смелый ход мысли, изображающий одного из самых матерых атеистов-богоборцев в качестве религиозного типажа оправдал себя. Не буду углубляться в тонкости этого тезиса, но полагаю, что имеются достаточные основания рассуждать и о русском секулярном интеллектуале как о религиозном типе, который обладает фаустовско-мефистофелевским сознанием, поклоняется не Богу, а идолам и демонам. Сегодня для многих представителей этого типа главным идолом служит гуманитарная аномия, трактуемая ими как свобода. Но если истинная свобода, дарованная человеку Богом, благотворна, созидательна, то закамуфлированная под свободу аномия не божественна, а демонична, развратительна, разрушительна.  Именно поэтому секулярный интеллектуал ощущает в гуманитарной аномии присутствие чего-то родственного и охотно служит этому идолу, приукрашивая его мефистофелевскую  суть постмодернистскими терминологическими побрякушками.

В книге «Иисус. Историческое расследование» всё её содержание от первого до последнего слова, сам стиль авторского мышления и строй изложения указывают на то, что она писалась под «научным руководством» личного Мефистофеля г-жи Латыниной. В итоге перед читателем предстала еще одна, новейшая по времени, но весьма стародавняя по сути, форма люциферовского мятежа человека против Господа.  Русские интеллектуалы начали этот мятеж еще в XIX в., продолжили в ХХ в. и не оставили этого занятия по сей день, верша свою «работу адову».  

 

Сегодня есть все основания говорить об экзистенциальных драмах не только пишущих интеллектуалов, но и интеллектуалов читающих. Несколько веков секуляризации и, в особенности, ХХ век с его воинствующим атеизмом духовно разоружили читательское сознание, сделали его бессильным перед абсолютным большинством современных духовных коллизий, завязанных на ключевых смыслах, ценностях и нормах библейско-христианского интеллектуального опыта. Этот опыт ныне так далёк и от пишущих, и от читающих интеллектуалов, что представляется им  совершенно чужим и даже враждебным. Духовные и практические последствия подобного отчуждения для них трагичны и почти катастрофичны. В тех случаях, когда они сталкиваются со сложнейшими духовно-теологическими проблемами, утяжелёнными многовековыми экзистенциально-философскими наслоениями, да к тому же замусоренными различными домыслами секулярных псевдоноваторов, их попытки разобраться в них чаще всего оказываются безуспешными.

 

 

Книга «Иисус» - настоящий постмодернистский текст. Это видно в старательном  воспроизведении автором господствующего духа гуманитарного беззакония, в чудовищно нелепой концепции,  неряшливо слепленной из низкопробного околобиблейского, околохристианского и антихристианского материала. Серьезным библеистам, специалистам по христологии и истории раннего христианства, уважающим строгую дисциплину теологического мышления, она  вряд ли будет интересна.

 

Авторский подход к Библии также отдает постмодернистской вседозвоенностью, которая получает методологическое обоснование следующего рода: «Мы привыкли думать о тексте как о твердом состоянии слова – в противовес газообразному устному слову. Однако текст Нового Завета в течение первых веков его бытования был не твердым и не газообразным – он был, ежели угодно, желеобразным. Он напоминал палочку пластилина, которая, если ее не трогать, сохраняет свою форму, но при известном усилии легко деформируется»[5].

 

Но весь парадокс в том, что библейский текст не вписывается в физико-химическую триаду «твердое-газообразное-желеобразное». Не стоит к нему подходить и с обычными филологическими и литературоведческими мерками, принятыми среди гуманитариев. Это текст из иной духовной реальности, в котором трансцендентное, божественное безусловно доминирует над посюсторонним, человеческим. Данной богословской теме посвящено множество серьезнейших исследований. Но для г-жи Латыниной библейский текст так и остался чем-то вроде желеобразной субстанции, которая находится в полном её распоряжении, которую можно вливать в любую субъективную форму и придавать ей какую угодно смысловую конфигурацию. Для её атеистического рассудка свобода истолкований, трактуемая как произвол интепретаторской воли, стоит выше фундаментального библейского запрета на подобные манипуляции. Сформулированный Иоанном Богословом относительно Книги Откровения, этот запрет распространяется на всё Священное Писание: «Но всякому, кто слышит слова этой книги пророчеств, свидетельствую: если кто добавит что-то к ним,  пошлет Бог на того бедствия, описанные в книге этой. И если отнимет кто от слов пророчества этого, не допустит Бог того к древу жизни, и в город  святой не войдет он, не обретет он ничего из того, что описано в книге этой» (Откр. 22, 18-19).

 

Кому-то может показаться, что пренебрежение данным запретом откроет перед ними широчайшие возможности для самых смелых теоретических построений. Но смельчаки не учитывают, что подобная стратегия сможет гарантировать их новаторским построениям цену размером всего лишь в грош и не более того. В неизменности этого правила убеждает почти двухтысячелетний опыт мировой духовной истории.

Постмодернизм, как продукт духовного вырождения, по своей природе исключительно пошл. Много пошлости и в том, что пишут и о чем говорят интеллектуалы-постмодернисты. И, как это ни прискорбно, но книга г-жи Латыниной также отдает крепким, терпким духом воинствующей пошлости. Она проступает в радикальной вульгаризации христологического дискурса, в легализации в его пределах обсценной лексики, в приравнивании стиля богословско-исторической аргументации к уровню бульварной журналистики и низкопробного пропагандистского религиоведения. Благодаря инициативе нашего автора в дискурсивную сферу библейского богословия, ранее свободную от  уличных, жаргонных речевых штампов, вторглась агрессивная пошлость, бесцеремонно попирающая нормы цивилизованной научной коммуникации. И это не какая-либо иная, а именно та самая пошлость, которая является одним из   атрибутов демонического. Ведь не случайно оба черта, явившихся Ивану Карамазову и Адриану Леверкюну, ведут себя как отъявленные пошляки, изображающие интеллигентов.

 

Истинный интеллектуализм не может быть плоским и пошлым, а если он таков,  то это уже всего лишь псевдоинтеллектуализм. Не исключаю того, что отныне в теологических семинариях студентам, пишущим курсовые и дипломные работы, надо будет специально объяснять то, что ранее, в допостмодернистские времена, ни им, не преподавателям не могло придти  в голову: мол, в богословских работах нельзя писать, что «Моисей и Аарон были теологическими молокососами», что «христианские источники темнят», что «христиане клеймили фарисеев, как Ленин – меньшевиков», что в наше время «ангелов стало как грязи» и т.д. Настоящая наука не терпит агрессивного невежества и вульгаризмов, а там, где от них нет проходу, налицо лишь псевдо-наука, пробивающаяся скверномыслием и не брезгующая сквернословием.

 

Стиль – это человек. Каждый пишет, как он дышит. Г-жа Латынина осталась журналисткой и в работе о Христе. При ней остался её обычный контрпропагандистский стиль, не доказывающий, а навязывающий, не дискутирующий по существу, а засыпающий оппонентов словесами, сыплющимися как из рога изобилия.

 

В заключении должен еще раз подчеркнуть, что христианам, в том числе верующим ученым, нет никакого резона читать книгу журналистки, понадеявшейся найти свой облегченный «царский путь» в богословие, но переоценившей собственные силы. Книга оказалась за пределами научно-теологического дискурса и, попросту говоря, не достойна высокого внимания серьезных аналитиков. Что может дать вульгарный поп-арт знатоку Рембрандта и Баха? Чем может быть интересно собрание нечистот джентльмену? Так что в распоряжении автора в качестве потенциальных читателей остается только библейски непросвещенная публика, которой можно лишь посочувствовать.

 

---