Бачинин - Дерзновенный опыт теологического донкихотства

 

Приглашение к размышлению над новой книгой

 

В книге Максима Нестеренко «Институциональное пленение церкви»  идет речь о причинах и предпосылках той общей духовной депрессии, которая, как темное ненастье, надвинулась на христианскую церковность, приняла в наше время угрожающие масштабы и несет нешуточные вызовы и угрозы лично каждому христианину, его вере.

 

 Однако данная книга, при всем её алармизме, не угнетает дух. Она талантлива, а мысль  автора не просто отважна, но и провокативна. Налицо не часто встречающиеся в наше время богатство интеллектуальных находок, точность их языковых облачений и смелость неожиданных поворотов ищущей мысли. Интеллектуальные провокации будируют ум читателя, заставляют энергично полемизировать со спорными тезисами, позволяют ему не просто напитываться чужими идеями, но и самому генерировать мысли, которые, скорее всего, так и не родились бы в его голове, если бы не встреча с этим неординарным текстом, существующим на междисциплинарном перекрестке, где встретились теология и социология.

 

Один из критериев добротности текста состоит в его способности бросать перчатку и вызывать мыслящего читателя на поединок. Именно этот вызов я отчетливо ощутил и вынужден был эту перчатку поднять. Поначалу первые страницы текста пленили меня своей яркой нетривиальностью. Но затем, вместе с постепенным погружением в его содержимое начались сюрпризы. Стала вырисовываться теоретическая конструкция, которая мне  показалась спорной, заслуживающей особого внимания и отдельного обсуждения. Именно к такому обсуждению, конструктивному и обоюдополезному, мне хотелось бы пригласить и автора, и читателей его книги.

 

Начну с того, что меня смутил тот, едва ли, не тотальный негативизм, с которым автор обозначил своё отношение к институциальности  как таковой, увидев в ней корень большинства бед современной церкви. Однако лично я не разделяю подобного негативизма, поскольку не вижу в институциальности ничего дурного, считаю её природу ценностно индифферентной, пребывающей, так сказать, по ту сторону добра и зла. 

 

Институциальность, в том числе и церковная, – это те внешние, материальные, социальные бремена, которые вынуждена носить духовность людей в условиях их земного существования. Она – плата потомков Адама и Евы за право сносно, т.е. цивилизованно существовать после грехопадения, в постэдемскую эру. Без неё жизнь людей обречена неизбежно превращаться в бесовский хаос, в тотальную аномию, в войну всех против всех. 

 

Человек нуждается в упорядоченной жизни. Бог требует от него, чтобы он соблюдал Божий порядок. «И такому порядку учит его  Бог его. Он наставляет его» (Ис.28,26).  Институциальность – сочетание Божьего и человеческого, позволяющее обеспечивать единение многого, согласие разногласного и относительное единообразие различного. Всё благое в ней – от Бога и от тех, кто любит Его и верен Ему, а всё дурное – от людей, грешащих против Бога, враждующих с Ним. К примеру, Бог утвердил, институт власти. Человек же сделал всё, от него зависящее, чтобы превратить этот институт из блага в нечто, временами настолько чудовищное, противочеловеческое и противобожье, что во многих случаях от его благой природы ровным счетом ничего не остается.

 

Формула «институционального пленения» выглядит эффектной, но требует большой осторожности в обращении с ней. Чтобы понять и почувствовать это, достаточно вообразить некоего педагога, выдвинувшего, допустим, идею институционального пленения семьей несовершеннолетнего ребенка. Семья, как известно, – это базовый институт человеческого общежития, один из оплотов существования и развития цивилизации. Будучи многофункциональной структурой с различными ограничителями,  подпорками, подушками безопасности и прочими социальными гаджетами, семья в чем-то, конечно же, сковывает ребенка. Но она же обеспечивает его физическое выживание в младенчестве, позволяет ему пройти полноценный путь  социализации, воспитания и, в конце концов, выпускает его в самостоятельную, взрослую жизнь. Чтобы он, подобно стреле, вынутой из жесткого колчана и выпущенной из натянутого лука, отправился в полет по пространству большой жизни.

  

Аналогичную роль в жизни верующего играет церковь, ведущая его от момента духовного возрождения и до последнего вздоха, т.е. до освобождения от влияния всех земных, институциальных структур, чтобы перейти под прямое, непосредственное попечительство Небесного Отца.

 

Мне думается, что институциальность церковности, посредством которой церковное сообщество защищает от внешних повреждений себя как целостную симфоническую личность, оберегает и пестует  свою живую коллективную душу, – это отнюдь не «роговой панцирь». Она напоминает, скорее, материнское лоно, вынашивающее индивидуальный христианский дух и готовящее его выпустить в небесный простор вечной жизни. И это лоно должно максимально соответствовать своему предназначению.

Совершенно отбрасывать (даже мысленно) церковную институциальность вряд ли целесообразно. Не следует выплескивать с грязной водой и ребенка. Институциальность в церкви совсем не избыточна. Напротив, она  обязательна. Об эмбрионе нельзя сказать, что он пленен материнской утробой. Мы не можем утверждать, что мысль пленена черепной коробкой. О человеческой плоти никто не говорит, что она пленена жестким скелетом, твердым костным остовом, не позволяющим ей превратиться в инертную, желеобразную, свободно растекающуюся массу. 

 

Еще раз подчеркиваю: институциальность служит одним из механизмов утверждения Божьего порядка на земле, в среде людей. Мы называем это порядок цивилизованностью. Но мы же сами привносим в эту цивилизованность столько «человеческого, слишком человеческого», что она извращается, становится неузнаваемой, почти полностью утрачивает свои богоданные признаки. Но мы, вместо того, чтобы винить в этом себя, свою греховную природу, обвиняем во всем эту самую институциальность, то есть. действуем в соответствии со старинной поговоркой: «Озлившись на блох, да шубу в печь».

 

Институциальность – атрибутивное свойство церковности, одно из условий её нормального существования и функционирования в человеческом обществе, в неблагоприятной, часто враждебной социальной и духовной среде.  Это всего лишь инструмент, орудие, средство. Его особенность в том, что им владеет, помимо Бога, еще и некая антропогенная сила, обладающая разумом и  волей. Его держат в своих руках еще и определенные люди, пастыри,  осуществляющие с его помощью те или иные целенаправленные действия. 

 

Одна из бед христианства – не в наличии институциальной структурности церковных организаций, а в приобретенных ими дисфункциях, в постигшем их псевдоморфозе. Не институциальность является врагом христианского духа и причиной великой христианской депрессии, а дисфункциональность, искаженность, превратность, деформированность самой сути этой институциальности в угоду тем или иным греховным соблазнам пастырей.

 

Церковь, церковное сознание, церковное сообщество могут быть пленены авторитарной государственностью, бюрократической механикой, финансовыми зависимостями, внецерковными, греховными мотивациями лидеров и прочими, совершенно не обязательными, избыточными, внешними зависимостями, чуждыми христианству, сковывающими и угашающими дух, теснящими веру, производящими мертвящий эффект. 

 

Тот системный кризис современной церковности, тот социально-исторический псевдоморфоз, в результате которого церковь приобрела массу обременяющих её девиаций и дисфункций и во многом перестала соответствовать сущности христовой Церкви, проявляются вот уже на протяжении довольно длительного времени. Этому сопутствуют, с одной стороны, ненамеренные, нечаянные, а с другой сознательные и злонамеренные деформации и подмены библейских смыслов, евангельских ценностей, христианских норм. В нынешних условиях, если следовать логике авторского дискурса, налицо, скорее, модернистско-постмодернистское пленение церкви духом аномии. И это, конечно же, чрезвычайно печальный итог совершившейся институциальной инволюции.

 

По своей природе институциальная структурность поливариантна и может быть как вертикальной, так и горизонтальной. И тезис о важности и привлекательности сетевой горизонтальности церковной институциальности, о её соответствии важнейшим чаяниям христианского духа, жаждущего свободы в Боге,  справедлив, продуктивен, заслуживает внимания и одобрения. При этом сетевая церковная структурность продолжает оставаться институциальной и никакой иной быть не может, поскольку восходит к богоданному институту христовой Церкви.

 

Я полагаю, что и фетишизация институциальности, и её полное развенчивание и аннигиляция - занятия не слишком продуктивные. Институциальность – только одно из средств, предназначенных создавать достойную среду обитания для тела, души и духа человека. И потому относиться к ней следует всего лишь как к средству, инструменту, который необходимо не выбрасывать на свалку, а содержать исправным, в должном порядке, в рабочем состоянии. 

 

Автор предлагает, на мой взгляд, чрезвычайно зауженную трактовку институциальности как носителя сугубо негативных свойств. Поэтому ему не составляет труда доказать, что она крайне отрицательно действует на церковную жизнь. В результате там, где требуется здравый, взвешенный критицизм, соразмерный существу дела, налицо признаки не просто антиинституциального крена, но настоящего противоинституциального бунта. При этом действительные изъяны, многочисленные издержки, девиации, присутствующие  в структурах церковной институциальности, отодвигаются на второй план, а под огнем основной критики оказывается институциальность как таковая, что, на мой взгляд, не слишком оправдано. 

 

Христианство возникло поначалу как внеинституциальное формообразование. Но оно возникло для людей. А люди нуждались в определенной упорядоченности нового типа духовности. Новому содержанию требовалась организующая его форма, и эта упорядоченность появилась. Её можно называть как угодно – структурностью, конструктивностью, системностью,  институциальностью, но суть её заключалась в одном: в утверждающемся типе духовности должен был присутствовать Божий, богоданный порядок, сочетающий трансцендентное с сакральным. Если трансцендентность, то есть всё то, что исходит от Бога, олицетворяется Христом, направляется Св. Духом и потому не поддается никаким антропогенным манипуляциям, то сакральность легко становится предметом и жертвой человеческого произвола. Первая неодолима даже для врат ада, вторая же может превращаться во всё, что угодно, даже во врата, ведущие в ад. 

 

Поскольку институциальность погранична, обслуживает одновременно и церковную трансцендентность, и церковную сакральность, то на основании её причастности к первой, т.е. к тайному миру запредельного, сверхчувственного, абсолютного, избавиться от неё у людей нет никакой возможности. Даже если вообразить, что антропогенная, злокозненная институциализация, мотивированная избыточной греховностью лжепастырей, разложила основную массу элементов, растлила многих субъектов церковности и потому заслуживает аннигиляции, всё же всегда найдутся двое или трое людей, сохранивших верность Христу, решивших собраться во имя Христа. И это очень малое стадо с крайне малым присутствием антропогенной институциальности будет ни чем иным как церковью, сохраняющей свою сущность, позволяющую ей успешно отправлять свои функции богослужения, богопрославления, духовного окормления. Иными словами, церковная институциальность, имеющая трансцендентные основания и в этой своей абсолютной сути не подвластная людям, в принципе неискоренима. 

 

Поврежденное, разорванное сознание лжепастырей, в котором не просто зияет, но и намеренно культивируется разрыв между трансцендентным и сакральным, - вот средоточие главной беды и вины этих людей, занимающих не свои места. Им важна прежде всего возведенная ими институциальная «вертикаль власти», которую они настойчиво сакрализуют, в которой видят своё главное детище, которую заинтересованно выстраивают и горячо отстаивают. Далекие от Бога, не умеющие справиться с осаждающими их мирскими искушениями, приносящие в жертву своим внецерковным интересам и вожделениям буквально всё, что их окружает в церкви, они превращают её институциальные структуры в орудия власти над прихожанами, в инструменты добычи мирских благ лично для себя. Благодаря их травмирующей деятельности и возникает та нелепая и чудовищная ситуация, когда главным злом начинает представляться именно сама церковная институциальность, а не ловко прячущиеся за ней её конструкторы.

 

На мой взгляд, в принципе не может быть ни внеинституциальной, ни постинституциональной церкви. Может быть церковь либо исцеляющая, либо травмирующая. В первом случае институциальность играет благую роль, во втором выполняет деструктивные функции. Нестрогость в использовании понятия институциальности способна подвести. Да, социология – не слишком точная наука. Но она остаётся наукой до тех пор, пока ей удается удерживаться от излишних вольностей в пользовании своими базовыми понятиями. 

 

Резюмируя, могу свести вышесказанное к нескольким предельно лаконичным, максимально упрощенным формулировкам двух наличных стратегий понимания и истолкования феномена институциальности.

 

Авторская методологическая схема книги выглядит так: 

За моей теоретической схемой, обозначающей позицию читателя-оппонента, стоит иная стратегия понимания-истолкования:

Допущенное уважаемым автором смещение фокуса внимания, сделало его похожим на Дон Кихота, придало его атаке на церковную институциальность черты борьбы с ветряными мельницами.

Таково мое, сугубо частное мнение, которое я никому не навязываю. Подобно автору книги, имеющему право на свою позицию, я, как читатель этого неординарного сочинения, тоже обладаю аналогичным правом и им пользуюсь. 

В заключении должен заметить: Максим Нестеренко молод, одарен, обладает ярко выраженным аналитическим складом ума, то есть имеет все данные, чтобы сформироваться в очень сильного исследователя, в обладателя превосходной методологической культуры мышления. Очень надеюсь на это.

 

В.А. Бачинин, профессор,

доктор социологических наук

(Санкт-Петербург)