Фи - История как контекст для толкования

Год спустя в той же радиопрограмме уже другой, но не менее известный проповедник снова толковал Первое Послание к Коринфянам, на сей раз стихи 3:10-15. Он тоже соотносил эти стихи с отдельным человеком и объяснял, как нужно строить жизнь на основании, которое есть Христос. Говорил он хорошо, многое в его словах было верно — и все же он не понимал, о чем писал в этих стихах апостол Павел.

 

Глава из книги - Юджин Петерсон, Гордон Д. Фи, Элмер Дик, Дж. Пакер, Крэг М. Гай, Лорен Уилкинсон, Джеймс М. Хьюстон - Библия в современном мире - аспекты толкования

 

Если знаменитые проповедники, подумал я, так толкуют тексты Библии, что тогда говорить о простых верующих? У них не так много времени для изучения Священного Писания, а речи, доносящиеся до них с кафедры, весьма далеки по смыслу от того, чему учил коринфян апостол Павел. Скольким добрым христианам таким образом растолковали Первое Послание к Коринфянам 11:29, что они идут к вечере Господней с чувством глубокой вины, погрузившись в тоскливые размышления о себе!

Все эти толкования страдают одним общим недостатком — они не учитывают историю в качестве первейшего контекста для толкования. С точки зрения ученого-библеиста, первый шаг к верному толкованию Священного Писания — это экзегеза, историческое исследование, имеющее своей целью восстановление изначального смысла текста. Говоря об истории в качестве контекста для толкования, мы имеем в виду не нашу с вами историю, а историческую обстановку, в которой создавалась та или иная книга Библии. Задача толкования — построить мост через историческую и культурную пропасть, разделяющую нас и авторов Библии. А для этого мы должны определить, что и как говорил Бог им и как Его вечное Слово следует понимать нам.

Современный культурно-исторический контекст настолько отличается от соответствующего контекста авторов Священного Писания, что в толковании никак не обойтись без герменевтики — процесса, включающего в себя как экзегезу, так и ее применение к богословскому мышлению и христианской жизни в целом.

 

Для исследователя Библии герменевтика означает взгляд на Писание как на Божественное откровение. Именно такой взгляд служит точкой отсчета для христианского богословия, христианской жизни и христианского поведения. В этом смысле герменевтика ищет «простой», изначальный смысл Священного Писания, ниспосланный Святым Духом и понимаемый с помощью Святого Духа, применимый — и обязательный — для всех народов и во все времена.

Говоря это, мы вовсе не пытаемся умалить простое и искреннее чтение Библии большинством верующих. Читая ее с открытым сердцем, они верят, что Святой Дух говорит с ними со страниц Писания и входит в их жизнь. Всякий, кому приходится нелегко, может открыть, например, Книгу пророка Исайи, прочесть главу 45 с Божьим обетованием народу Израиля, где говорится о возвращении из плена («Я пойду пред тобою, и горы уравняю»), и воспринять его как слово, обращенное к нему лично. Такое понимание Писания, определяемое его внутренней силой, близко каждому, кто открывает его с молитвенным трепетом в сердце.

 

Но это воздействие живого Слова Божьего глубоко индивидуально, и потому вряд ли кто-то станет утверждать, будто то или иное понимание текста универсально и подходит для всех христиан, хотя, разумеется, человек может поделиться своим опытом с собратьями по вере. Однако изучение Священного Писания, в ходе которого христиане возрастают в понимании Слова Божьего и все больше уподобляются Христу, требует от нас исторического исследования, то есть экзегезы.

 

Необходимость хорошей экзегезы установлена из множества примеров, когда человек неверно толкует Писание на основе собственного личностного и культурного опыта, богословских установок или просто ошибочного понимания.

Однако потребность в экзегезе определяется куда более глубокими причинами, нежели неадекватное или попросту плохое толкование: во-первых, тем, что всякий читатель по определению является и толкователем читаемого текста; во-вторых, самой природой Священного Писания.

 

Изучать Писание, не толкуя его по мере чтения, попросту невозможно. Читая Библию в переводе, мы тем самым уже зависим от понимания ее переводчиком. А переводчики толкуют Библию по-разному, отсюда и множество расхождений.

Рассмотрим для примера два разных понимания стиха 7:21 из Первого Послания к Коринфянам. Английский перевод «New International Version» («Новая международная Библия» — далее NIV) гласит: «Ты был рабом, когда был призван? Пусть это не смущает тебя — но если можешь обрести свободу, то сделай это». По мнению Гудспида (Goodspeed) («Ап American Translation»), а вслед за ним и целого ряда исследователей Нового Завета, эти слова имеют прямо противоположный смысл: «Но даже если ты и можешь обрести свободу, постарайся взамен наилучшим образом воспользоваться своим нынешним положением». А ведь это переводы одного и того же греческого текста!

 

Но и сами читатели по-разному толкуют Библию, и тут уж переводчики ни при чем. Человек, зачастую сам того не осознавая, привносит в чтение груз допущений, как культурных, так и лексических. Вот три перевода второго вопроса апостола Павла из Первого Послания к Коринфянам 1:20: «Где книжник?» («Библия Короля Иакова» — далее KJV); «Где ученый?» (NIV) и «Где законник?» (Лексикон Бауэра). Апостол Павел риторически обращается к еврейскому раввину, законоучителю. Человек, имеющий за плечами определенный опыт изучения Библии, может догадаться об этом по тексту KJV или Лексикона Бауэра; неопытный же читатель скорее всего попросту запутается в разных переводах и не поймет, кого имел в виду апостол Павел.

Таким образом, первая причина, по которой мы должны учиться экзегезе, состоит в том, что, будучи читателями Библии, мы тем самым уже толкуем ее, даже если не осознаем этого. Вопрос в том, хорошо ли наше толкование.

 

Вторая же причина, по которой нам следует учиться быть экзегетами, причем хорошими, связана с нашим представлением о природе Священного Писания. Христиане (по крайней мере представители традиционных конфессий) верят, что Библия — это Слово Божье, выраженное людскими словами в определенные моменты истории. Как верим мы в двойственную природу Спасителя — божественную и человеческую, — так верим и в двойственную природу Священного Писания.

 

Да, оно боговдохновенно; мы верим, что это — Слово Божье, и потому на нас возложена обязанность знать его смысл и повиноваться ему. Но вечное Слово Божье было дано нам в людских словах — и слова эти не могли не быть обусловлены эпохой, культурой, образованием и особенностями речи того, кто их произносил. Вечное Слово Божье звучало в совершенно определенные моменты истории, в противном случае оно просто не дошло бы до нас. Книга Мормонов была якобы написана на золотых скрижалях на несуществующем языке («алфавитные иероглифы» Смита попросту не могли существовать), а для перевода ее (кстати, содержащего более тысячи грамматических ошибок) на английский язык елизаветинской эпохи потребовались «волшебные очки». Сами же скрижали унес ангел — куда как удобно! — чтобы глаз человеческий не увидел их и, чего доброго, не исследовал. Столь сказочная книга вряд ли могла прийти от предвечного Бога, Который явил Себя и в нашей истории, и в текстах Священного Писания, и в Личности Своего Сына. Наша же Книга живет и дышит настоящей историей человечества; прочесть и исследовать ее может всякий, кто захочет.

 

Именно потому, что Библия, вдохновленная Самим Богом — Святым Духом, проникнута в то же время подлинной человечностью, мы и должны учиться толковать ее. Именно потому, что ее земные авторы говорили на своих языках и жили в свою эпоху в своей культурной среде, мы должны обратиться к их времени и вслушаться в то, что означали их слова в конкретном историческом контексте, если мы хотим услышать Слово Бога Живого, обращенное и к ним, и к нам. Именно потому, что Бог обращал к ним Свое вечное Слово в определенные моменты истории, мы можем быть полностью уверены в том, что голос Его из тех времен вновь и вновь будет проникать в сердца людей на всей планете.

 

 

Иногда приходится слышать, что такой взгляд на экзегезу родился недавно и, следовательно, заниматься толкованием библейского текста могли далеко не все и не всегда. Однако такое прочтение истории толкования никак нельзя назвать верным.

-Действительно, за последние двести лет нам стали намного доступнее исторические средства, позволяющие приблизиться к изначальному намерению автора. Верно и то, что на протяжении всей истории церкви неотъемлемой частью толкования Библии было выявление «простого смысла текста». Это особенно верно по отношению к так называемой антиохий-ской школе, к которой принадлежали такие великие умы, как Иоанн Златоуст (умер в 407 г.) и Феодор Мопсуетский (умер в 428 г.), и к движению Реформации, в первую очередь к учению Жана Кальвина.

 

Однако существовал и другой способ толкования, при котором выявлялся духовный, фигуральный, или аллегорический смысл текста. Этот способ, не менее важный, чем первый, был сформулирован в так называемой александрийской школе наиболее видным ее представителем — Оригеном (умер в 254 г.). Не то чтобы Ориген совсем пренебрегал историческим контекстом; нет, он блестяще толковал Писание с точки зрения истории, когда это соответствовало его целям. Ориген и многие его последователи считали, что каждое слово и каждая деталь Священного Писания должны быть исполнены для верующего особого смысла. Вот почему их внимание особенно привлекали притчи. Но и историческое повествование они трактовали так же, как притчи; в противном случае, полагали они, текст превращается в обычную летопись былых времен, полную ненужных или (особенно в Ветхом Завете) смущающих деталей. Так, Ориген учит, что Иисус пошел в Капернаум (см. Иоанна 2:12), что означает «поле утешения», потому что после пира в Кане и истории с вином Ему нужно было утешить Свою душу и души учеников.

 

Таким образом, основное различие между нами и прежними христианами заключается не в том, что мы знаем больше, чем знали они. Скорее дело в другом: 1) они гораздо больше, чем мы, стремились отыскать в тексте иной («глубинный», «потаенный») смысл, когда «простой смысл» их не устраивал; 2) мы полагаем, что общеприменимый смысл текста связан в первую очередь с его изначальным значением; 3) у нас в руках куда больше источников и средств для обнаружения этого значения.

 

 

Составляющие правильной экзегезы — контекст и содержание.

 

Вопросы контекста — то есть вопросы «почему?» — делятся на три части. Во-первых, возникает вопрос жанра: какого рода литературное произведение мы толкуем? Для обнаружения изначального замысла очень важно знать, что мы читаем: повествование, поэтическое произведение, пророчество, откровение или послание. Ведь каждый из этих жанров живет по своим особым законам.

Во-вторых, необходимо определить исторический контекст, то есть восстановить историческую обстановку, в которой создавался тот или иной документ. Сюда входит и общее историко-культурное окружение (например, природные условия Коринфа и нравы его жителей), и конкретная историческая ситуация, в которой проповедовал апостол Павел. Это послание следует анализировать как единое целое. А для этого необходимо ответить на вопросы: «Что происходило в то время в церкви Коринфа? Как мы можем с современных позиций оценить отношения коринфских христиан с апостолом Павлом?»

 

В-третьих, каждое слово и предложение нужно рассматривать в литературном контексте, то есть в связи с непосредственно примыкающими к нему фрагментами текста. Что означает этот стих в данном контексте? Почему апостол Павел привел этот пример именно в этом месте послания? Почему псалмопевец именно в этом месте своей молитвы стенает или взывает к справедливости?

Вопросы содержания — прежде всего вопросы «что?». Они относятся к деталям текста и охватывают такие области, как изначальный текст (какие слова апостол Павел на самом деле употребил в своем послании), лексикология (что эти слова означают в их нынешнем контексте), грамматика (как эти слова соотносятся друг с другом), историческая обстановка (какие исторические аллюзии или предпосылки стоят за этими словами).

Таким образом, экзегеза, или историческое исследование первоначального намерения автора текста может быть представлена следующим образом:

Со временем, набравшись опыта, можно научиться верно отвечать на эти вопросы. Однако для того, чтобы ответить на большую часть вопросов, касающихся содержания, нужно знать языки, на которых была написана Библия; следовательно, необходимо обращаться к авторитетным источникам, обладающим таким знанием.

 

 

Чтобы представить эту схему в действии, мы рассмотрим Первое Послание к Коринфянам, уделив большее внимание двум фрагментам: 3:10-17 и 11:17-34 (особенно стиху 29).

Жанр. В Библии тексты разбиты на стихи, и каждый стих представляет собой отдельный параграф. Поэтому у читателя возникает ощущение, что стихи существуют сам по себе, как, скажем, пословицы. Каждый стих воспринимается как отдельно взятая истина — вне контекста и независимо от целей автора, рукой которого водил Бог. Это соображение особенно важно учитывать, поскольку разбивка на стихи мешает нам воспринять текст — будь то, к примеру, повествование или поэтическое произведение — в его жанровой целостности.

Различия между поэзией и прозой, повествованием и повелением, откровением и кратким изречением, хвалебной песнью и пророчеством поистине огромны. Так, исполненное муки людское сетование ни в коем случае нельзя принимать за голос Божий, открывающий нам вечные духовные истины. В связи с этой темой рекомендую обратиться к книге Гордона Д. Фи и Дугласа Стюарта «Как читать Библию и видеть всю ее ценность», в которой рассматривается природа различных библейских жанров и дается ряд советов по поводу толкования каждого из них.

 

Чтобы верно понимать новозаветные послания, в том числе, разумеется, и Первое Послание к Коринфянам, мы прежде всего должны иметь в виду, что они, как и большинство писем, содержат ряд простых прозаических утверждений (хотя и включающих в себя многочисленные метафоры, а также цитаты или пересказ других текстов). Кроме того, появление их вызвано конкретными обстоятельствами, будь то со стороны автора или адресата. Именно это свойство посланий — их окказиональная природа — создает ряд затруднений в понимании: автор зачастую подразумевает то, что известно лишь ему и адресату. Чем больше он при этом подразумевает, тем труднее нам определить конкретные исторические обстоятельства.

Первое Послание к Коринфянам было обусловлено несколькими устными сообщениями (см. 1:11, 5:1, 11:18) и письмом коринфских верующих апостолу Павлу (см. 7:1). Павел пишет, какие именно слухи до него дошли, и это позволяет нам отчасти представить себе ситуацию. Апостол цитирует письмо коринфян (см. 7:1; 8:1, 4), и это тоже служит нам подсказкой. Но отсюда следует очередной шаг в экзегезе.

 

Исторический контекст (общий). На этом этапе толкования нам необходимо как можно больше узнать о греко-римском мире в целом, о городе Коринфе и о его жителях. Возможно, мы по-новому поймем это послание, выяснив, что, когда Павел пришел в Коринф, этому римскому городу было менее ста лет; что к этому моменту Коринф успел стать третьим по величине городом империи; что современники называли его «Коринф-богатей», поскольку через него шли торговые пути на восток и запад; что это был космополитический город, в котором жили выходцы из всех уголков империи; что отличался он как религиозностью, так и греховностью; что роскошь и нищета существовали в нем бок о бок.

 

Христианская община Коринфа в полной мере отражала все эти особенности. В Первом Послании к Коринфянам 6:9-11 апостол Павел перечисляет десять пороков и говорит: «И такими были некоторые из вас». А в 12:13 он отмечает, что «в одно тело [Христово] (в Коринфе) крестились Иудеи или Еллины, рабы или свободные». В 11:17-34 подчеркиваются напряженные отношения между богатыми и бедными. Все эти реалии, включая и тот факт, что верующие преимущественно были неевреями (см. 12:2), не могут не повлиять на наше понимание текста. Так, часто предполагается, что тема «употребления в пищу идоложертвенного» в главах 8—10 связана с насмешкой язычников над разборчивостью евреев по отношению к продуктам, продававшимся на рынке. Однако вряд ли это толкование верно, поскольку в 8:7 апостол Павел прямо говорит, что человек с немощной совестью, употребляющий в пищу идоложертвенное, — бывший идолопоклонник. Таким образом, проблема, указанная ь 8:10, заключается в употреблении этой пищи в языческих храмах, что никак не могло вводить в соблазн христиан-евреев.

 

Исторический контекст (специальный). Это более важный аспект исторического контекста, касающийся не только взаимоотношений между апостолом Павлом и христианской общиной Коринфа, но и конкретной обстановки, обусловившей появление Первого Послания. Вот почему трудно переоценить значение этой части толкования. С одной стороны, без него мы воспримем послание с позиций нашего собственного исторического контекста. С другой стороны, неправильное толкование лишит нас важной информации, необходимой для верного понимания не только этого текста, но и других. Неверное видение исторического контекста может увести нас в сторону от истины при толковании целого ряда стихов. Например, несмотря на многочисленные упоминания о том, что у блудниц были обриты головы, этому нет ни малейшего исторического подтверждения.

 

Поскольку Первое Послание к Коринфянам было вызвано сразу двумя обстоятельствами — устными вестями и письмом, —оно традиционно рассматривалось как послание, в котором Павел наставляет коринфян на верный путь (в тех вопросах, где они уклонились от веры) и разъясняет то, что они просили разъяснить. Однако такая точка зрения не учитывает несколько фактов послания, в том числе страстную защиту Павлом его апостольского служения и образа жизни в главах 4 и 9 (ср. 14:36-38).

 

Некоторые фрагменты послания сами помогают нам восстановить исторический контекст. Совершенно очевидно, что в общине имелись некие «разделения» или «споры», которые велись во имя «мудрости», а «лозунгами» группам спорящих служили имена их бывших вождей (это видно из 1:10 — 3:23). Однако не очень ясно, что это дает нам для понимания остальной части письма. Нет явных указаний на то, что предметом раздоров были вопросы религии либо поведения или что споры вообще велись на определенные темы. Это верно как для глав 1—4, где говорится о «разделении», так и для письма в целом. Кроме того, попытка отождествить некоторые дальнейшие элементы послания с именами учителей, упомянутыми в 1:12, успеха практически не имела. Так, мы уже отмечали, что этот подход не работает в главах 8—10 по отношению к тем, кто «Кифин» («Петров»), поскольку в этом споре нет ничего специфически иудейского. И, наконец, следует заметить, что все послание в целом адресовано всей церкви в целом; нигде нет и намека на то, что апостол обращается сначала к одной группе читателей, затем к другой. Если бы Павел проводил между ними различия, об этом непременно было бы сказано хоть слово. И это соображение приводит нас к следующим двум выводам.

 

1. Вряд ли можно отрицать, что отношения между коринфской церковью и апостолом Павлом были недружественными. Споры разгорелись в полную силу в период между этим и следующим посланиями (см. 2 Коринфянам 1:23 — 2:4; 7:2-16; 10:1

—13:10); но есть доказательства тому, что и к моменту написания Первого Послания они уже существовали. Сами высказывания «я Аполлосов», «я Кифин» свидетельствуют о том, что эти люди были против Павла. В главах 4 и 9 апостол явно защищается перед теми, кто осуждает его или обвиняет, вынуждая оправдываться (ср. 1 Коринфянам 4:3-5; 9:3). О недружественных отношениях свидетельствует и воинственный настрой многих фрагментов Послания. Крайне редко Павел просто что-то сообщает; большей частью он вызывает на бой и атакует, пуская в ход весь свой литературный арсенал, с единственной целью — убедить коринфян, что он прав, а они нет.

 

2. Первое Послание к Коринфянам — третье письмо в переписке между апостолом Павлом и коринфской церковью. Согласно 5:9-11 Павел прежде уже писал коринфянам письмо, не дошедшее до нас. В нем он призывал их не общаться с людьми, которые называли себя братьями и сестрами, но при этом оставались блудниками, лихоимцами и идолопоклонниками. Большинство исследователей предполагает, что это послание Павла к коринфянам и их письмо к нему не были взаимосвязаны. Но поскольку в империи не было почтовой службы (письма переправлялись с нарочными), то более достоверным с исторической точки будет предположение, что мы имеем дело с перепиской: сначала письмо Павла к коринфянам, затем их ответ ему, затем ответ Павла (Первое Послание к Коринфянам).

Этим объясняется, в частности, тот факт, что в этом послании апостол Павел повторяется. Дело не в том, что коринфяне не поняли его предыдущих наставлений, а в том, что пренебрегли ими. Следовательно, их письмо к нему было вовсе не учтивой просьбой о поучении и наставлении, а изложением причин, по которым они не послушались его запретов. Они вполне могли написать такое письмо, потому что некоторые из них подвергали сомнению авторитет апостола Павла. И они его написали, как безусловно следует из чрезвычайно риторического и воинственного духа ответного послания.

 

Мы не можем с абсолютной точностью определить все вопросы, ставшие предметом спора, но из послания явствует, что коринфяне сомневались в апостольстве Павла и то и дело пытались приспособить его проповедь к своему эллинистическому мировоззрению и языческому прошлому.

 

Пожалуй, основной проблемой коринфян было ложное понимание духовности; вот почему они противились учению Павла о том, что значит быть духовным. Их понимание духовности было сугубо индивидуалистическим, нематериалистическим (они отрицали материальную сторону земного существования и, следовательно, будущее телесное воскресение) и излишне восторженным — дар говорения языками коринфяне воспринимали как знак того, что они уже достигли духовной жизни. Они говорили «языками ангельскими» и потому считали, что уже обрели совершенную духовность. Для того же, чтобы она стала полной, нужно лишь дождаться физической смерти. В этом мироощущении не было места ни для вести о кресте, ни для немощи; коринфяне уже воспринимали себя как ангелов. Вот почему некоторые из них отказывались от сексуальных отношений в браке и, сбрасывая с головы традиционные покрывала, демонстрировали несущественность половых различий при земной жизни. С точки же зрения Павла все это полностью противоречило евангельской проповеди Христа распятого и Духа Святого, позволяющего человеку пребывать на земле одновременно в немощи и силе.

Сейчас мы попробуем выяснить, как такое понимание исторической ситуации отражается на усвоении самого текста.

 

Литературный контекст. Именно его мы обычно подразумеваем, говоря, что нельзя рассматривать текст в отрыве от контекста. И это верно. Автор, как правило, имеет конкретную цель, подразумевает нечто определенное — таков закон письменной речи. Выводя те или иные слова, он имеет в виду что-то одно, а не одно, другое и третье вместе, и не то, что нам хотелось бы вычитать. Это не значит, что мысль автора всегда ясна и недвусмысленна. В Первом Послании к Коринфянам 5:9-11 апостол Павел объясняет адресатам, что они неверно поняли его мысль в предыдущем письме. Но сам факт неверного понимания говорит о том, что подразумевал он нечто однозначное!

Существует основное правило понимания авторов Библии. Но, применяя его к любому библейскому тексту, следует иметь в виду жанр этого текста, поскольку выбор жанра уже кое-что сообщает нам о намерениях автора. Вот это правило: слова имеют смысл только в предложениях; предложения имеют смысл только в связи с другими предложениями того же параграфа (или иной единицы смыслового единства); параграфы имеют смысл в связи с другими параграфами.

 

Главный и единственный в своем роде вопрос литературного контекста — «В чем смысл?» Мы не просто хотим знать, что сказано; мы хотим понять, почему сказано именно это. Почему апостол Павел употребил в этом месте именно такие слова? В свете чего они были сказаны, в чем смысл выбора именно этих слов? И каким образом эти слова подводят нас к тому, что будет сказано дальше? Вот главные вопросы. До тех пор, пока на них не будет получен удовлетворительный ответ, экзегеза не может считаться полной.

Давайте же применим эти вопросы к двум параграфам Первого Послания к Коринфянам (3:10-15 и 3:16-17) и попробуем показать, каким образом исторический и литературный контексты, сплавляясь в единое целое, дают нам представление о замысле и цели апостола Павла, а значит, и о намерениях Святого Духа, и о том, что означает Слово Божье для нас сегодня. Эти фрагменты текста имеют долгую и печальную историю неверного понимания и, следовательно, неверного применения их церковью. Причины такого непонимания вполне объяснимы. Доводы апостола Павла не всегда очевидны. Христиане нашего времени имеют склонность индивидуализировать тексты Священного Писания, делать их «удобоваримыми» для личностного применения, каков бы ни был их изначальный контекст. Однако индивидуализация именно этих стихов губит их, и не дает нам услышать очень важное Божье Слово, предостережение, которое нигде более не выражено с такой силой, как здесь.

 

Начнем с исторического контекста, уже упомянутого ранее: это Послание являет собой ответ на письмо и устные сообщения из Коринфа, указывающие на то, что по многим вопросам тамошняя церковь заняла позицию, явно противоречащую позиции апостола Павла. Напряженность между ними особенно остро проявляется в проблеме, которая разъясняется в 1:10-17, а в главе 4 апостол Павел отвечает на нее пылкой защитной речью. Мы видим, что коринфскую церковь раздирали споры, причем основанием для такого вывода служат имена бывших учителей. Однако очевидно, что этот раздор был лишь симптомом гораздо более глубоких проблем. Из долгих рассуждений о мудрости человеческой и божественной в 1:18 — 2:16 становится ясно, что споры велись как раз во имя мудрости, которую в этом случае следует воспринимать скорее как термин греческой философии и риторики. Как показывает внимательное чтение главы 4, любовь к мудрости, что бы ни означала она для коринфян, означала в придачу к этому неприятие ими Павла и его апостольского служения. Для самого же Павла дела обстояли еще хуже. Вести споры во имя мудрости означало подвергать риску саму Благую весть. Коринфяне вели себя так, как если бы Евангелие было всего лишь очередным проявлением этой мудрости, и с этой сугубо людской точки зрения оценивали апостола Павла и его проповедь. Ответ Павла на все это мы читаем в главах 1—4.

 

С точки зрения апостола, предстояло разъяснить три вещи: 1) ссоры и склоки коринфян во имя мудрости ясно показывали Павлу, что они не понимают самой сути Евангелия — вести о Христе распятом как о пути искупления, данном Богом падшему человечеству; 2) раздоры во имя бывших вождей свидетельствовали о том, что коринфяне не понимали также сути церкви и ее миссии; 3) именно с этими раздорами было связано неприятие ими Павла и его апостольства.

Внимательно прочитав главы 1—4, мы увидим, что апостол Павел рассматривает именно эти три вопроса и именно в таком порядке. Так, отрывок 1:18 — 2:16 — его ответ на принципиальное непонимание коринфянами сущности Евангелия. После переходного фрагмента (3:1-4), полного едких риторических вопросов, он переходит к принципиальному непониманию ими сути церковного руководства (3:5-15) и самой церкви (3:16-17). Оба этих вопроса находят безоговорочное разрешение в знаменитых стихах 3:18-23. Но остается еще одна проблема — неприятие коринфянами Павла и его апостольства; к ней он обращается в главе 4.

 

Нас сейчас интересует непонимание ими роли церкви и ее руководства. Чтобы разобраться в этом вопросе, мы должны вникнуть в суть предшествующего спора. Раздоры коринфян из-за учителей происходят оттого, что они так и не сумели верно понять суть Благой вести. Вот почему Павел вначале развенчивает мудрость, которой они так очарованы. В трех последовательных отрывках (1:18-25; 1:26-31; 2:1-5) он старается показать им, что само их бытие как христиан (особенно в отношении их христианских истоков) полностью противоречит их нынешней похвальбе человеками во имя мудрости. Все эти параграфы основаны на одном и том же факте: христианство не есть нечто такое, к чему можно добавить людскую мудрость и тем сделать его выше и лучше. Напротив, крест есть абсолютное и безусловное противоречие мудрости людей. Да, с точки зрения человеческой мудрости, распятие — это безумие; но это Божье безумие; безумие, которое в то же время есть Его мудрость и сила.

 

Таким образом, вплоть до 2:5 апостол Павел настойчиво убеждает коринфян в тщете человеческой мудрости. Но он уже провозгласил, что слово о кресте есть по своей сути мудрость иного рода — Божья мудрость, которая несет людям праведность, освящение и искупление (см. 1:30). И теперь он чувствует себя обязанным объяснить, как это получается: то, что в людских глазах выглядит безумием, в действительности есть тайная мудрость Божья (этому посвящены стихи 2:6-16). Разгадка кроется в принятии Духа Святого. Обратите внимание на парадокс: коринфяне, полагая себя людьми духовными, считали Дух Святой источником своей «мудрости». Павел же пытается разъяснить им, что подлинные дела Духа — иные: Дух Святой открывает людям истинную мудрость, Божью мудрость, состоящую в вести о распятом Христе. Таким образом, Павел проводит границу не между духовными и недуховными христианами, но между теми, кто имеет в себе Святой Дух, и теми, кто не имеет Его. Главная мысль, как становится совершенно ясно из 3:1-4, такова: христиане, которые, имея в себе Святой Дух, гордятся своей духовностью, ведут себя точно так же, как те, кто не имеет в себе Духа! Это явствует как из их поступков (например, раздоры), так и из их неспособности понять, что истинная мудрость состоит в вести о кресте. Апостол пытается внушить им, что они ведут себя как мирские, не имеющие в себе Духа. Но ведь они-то Его имеют!

 

В стихах 3:5-9 Павел переходит к следующей задаче: он пытается исправить искаженные представления коринфян о руководстве церкви. На примере знакомых всем сельскохозяйственных реалий он показывает коринфянам, насколько неверны и шатки их лозунги. Их руководители — не хозяева, которым они принадлежат, но всего лишь работники, причем у каждого — своя задача. Поле, урожай, те, кто выращивает его, — все и вся принадлежит Богу. В стихе 9 он заключает: «Ибо мы [т. е. Аполлос и сам Павел] соработники у Бога, а вы [т. е. церковь Коринфа] Божия нива, Божие строение».

 

Метафора Божьего строения подводит нас к следующим двум параграфам и двум разным, хотя и взаимосвязанным мыслям. В стихах 10-15 апостол Павел излагает самое сильное из новозаветных предостережений, обращенных к тем, кто несет ответственность за создание Церкви. В данном контексте это предостережение могло относиться только к тем, кто вводил церковь в новое безумие: очарование мудростью и отрицание вести о Христе распятом.

Павел высказывает две мысли. Во-первых, он напоминает коринфянам, что основание церкви, которое он же и заложил, — это весть о Христе распятом. Чтобы строение было прочным, оно должно состоять из материала, соответствующего основанию. Вторая мысль заключается в предостережении, высказанном в стихе 10: «Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем; но каждый смотри, как строит». Перечисляя материалы, из которых строился храм Соломона (см. Парали-поменон 1—2), Павел стремится донести до читателей мысль, что строитель может выбрать как прочный материал, так и недолговечный; что именно он выбрал — покажет испытание огнем. Идея апостола очевидна: те, кто в ответе за создание и развитие коринфской церкви, должны строить ее из нетленного материала — Благой вести. Возводить здание из мудрости в людском понимании этого слова — значит строить из дерева, сена, соломы. И, когда придет день испытания, такое строение исчезнет в огне, даже если сами строители спасутся — «но так, как бы из огня».

 

И, наконец, в стихах 16-17 мысль апостола достигает вершины: Павел открывает им глаза на природу здания, которое они собой являют. Он уже намекал на это в стихе 12, перечисляя строительные материалы; но только стих 16 явно сообщает коринфским христианам, что они — храм Божий в своем городе. Местоимение «вы», которое может относиться как к одному человеку, так и к нескольким, смущало многих толкователей, полагавших, что эти важнейшие слова были обращены к каждому в отдельности, а не к христианской общине в целом. Однако более подробный и обстоятельный перевод не дает повода усомниться в сути высказывания Павла: «Разве вы не знаете, что вы, коринфская церковь, — это храм Божий в Коринфе? Разве вы не знаете, что вы — обитель Святого Духа, Который живет в вас?» И если, — продолжает апостол, — кто-то разорит (уничтожит) храм Божий в Коринфе, то есть церковь Бога Живого, того Бог погубит, потому что церковь — храм Божий — священна для Бога, а храм Божий в Коринфе — это вы, коринфская церковь. Разумеется, именно о них, о коринфянах, идет речь в данном стихе, именно они разоряют храм Божий своей мудростью и своими раздорами из-за руководства.

 

Этот пример ясно показывает, насколько важен литературный контекст. Здесь апостол Павел подразумевает коринфскую церковь, ее и только ее, а не жизнь или тело отдельно взятого христианина. Позже, в главе 6, в стихах 19-20, он переносит этот образ на человеческое тело, говоря о сексуальной распущенности. Но решающую роль здесь играет литературный контекст — не говоря уж о значении отдельных слов. Здесь перед нами — один из важнейших новозаветных текстов о сути местной церкви и безусловно наиболее значительный текст о том, как важна эта церковь в глазах Бога. И хотя образ тела встречается в Первом Послании к Коринфянам неоднократно, именно в этом фрагменте мы находим первый из двух важнейших образов церкви во всем послании. Знание, которое мы черпаем из этого образа, имеет для нас вечную, непреходящую ценность.

 

Это знание чрезвычайно важно в наши дни — дни, когда во имя «контекстуализации», или культурной адаптации, самую суть Благой вести заслоняют мирской мудростью; когда языческие ценности — меркантильность и жажду наживу — окропляют святой водой и называют «христианскими»; когда, чтобы быть услышанным, нужно стремиться к респектабельности и преуспеянию. Но ведь наш Спаситель, распятый на кресте, был унижен сверх всякой меры, а Его апостол полагал, что истинное ученичество — быть в числе последних посланников, приговоренных к мученической смерти (см. 4:8-10). Божью мудрость можно обрести только в позоре на кресте. Бог в милости Своей претерпел величайшее унижение, вызванное людской враждебностью. И в той же милости Он обратил на Себя людское поругание, тем самым даровав человечеству вечное прощение. Именно эта весть — и только она — ведет к жизни. Так утверждает апостол. Любые «поправки» к этой мысли — мирская мудрость и безумие в глазах Бога.

 

При этом необходимо подчеркнуть, что те, кто несет ответственность за созидание церкви, должны строить ее из материала, совместимого с основанием. Если строить из праха — личности, харизмы, самоутверждения, забавы — церковь не вынесет подлинного испытания веры. Если же строить из послушания и ученичества, чему и учит апостол Павел в 4:7-13, то врата ада не одолеют церковь. Каждый из нас должен крепко задуматься о том, как и из чего он строит, ибо церковь — зеница Божьего ока.

И, наконец, мы подходим к системе образов в стихах 16-17. Церковь — храм Божий, Его обитель, Его альтернатива языческому окружению. Вне церкви — алчность, сексуальная распущенность в сопровождении заразных болезней, жестокость во имя того, что ныне зовется классовой рознью. Вне церкви — еще и религия (в одном Коринфе — двадцать шесть языческих храмов и капищ). «И такими были некоторые из вас, — пишет Павел, — но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего». Коринфяне оправдались строительством Божьего храма, местом Его обители в Коринфе. Это место, где должен обитать Дух Святой, где Его дары созидают Тело, а Его плоды приносят исцеление страждущим, прощение виновным, любовь покинутым, радость скорбящим, покой встревоженным. И кто вздумает разорить это место людской мудростью или раздорами, того уничтожит Бог.

 

Вопросы содержания. Это вопросы из ряда «что?». Мы проиллюстрируем их на примере Первого Послания к Коринфянам 11:17-34, где речь идет об извращении в Коринфе трапезы Господней. Мы сосредоточим внимание на некоторых вопросах из стиха 29; но, чтобы дойти до сути, нам опять придется учитывать контекст.

 

Обычно для ответов на такие вопросы требуется знание языка оригинала. Однако подступиться к ним можно и по-другому: прочесть один и тот же фрагмент текста в нескольких хороших переводах, отмечая существенные расхождения — те, которые затрагивают смысл текста. Поскольку речь идет о столь серьезном деле, как понимание смысла, разумно будет привлечь и внешние источники.

Первый вопрос из области контекста — текстуальный, связанный с тем, что апостол Павел писал в оригинале своего послания. Прочтем стих 29: «Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем». Этот текст внушает Божий страх, не говоря уж о внутренних метаниях и чувстве вины, многим несчастным верующим, которые полагают себя недостойными участия в вечере Господней. Однако в большинстве современных переводов слово «недостойно» отсутствует. А причина проста: в оригинальном тексте его нет. Оно появилось — сначала в латинской традиции, а затем в большинстве средневековых греческих рукописей — под влиянием стиха 27. Однако надо отметить, что и в стихе 27 это слово употребляется не в морально-этическом смысле, как будто бы тот, кто, будучи виновен в грехе, подходит к причастию и тем самым становится виновен и в смерти Христа. В древнегреческом слово «недостойно» предполагало, что поведение участников христианской трапезы недостойно причины этой трапезы — смерти Христа. Вот почему «есть и пить недостойно» на деле означает «есть и пить, не признавая (не осознавая) Тела».

 

Отметим и различие между NIV и «Новой Американской стандартной Библией» (далее NASB). NIV (вслед за KJV) гласит: «не рассуждая о теле Господнем», в то время как в NASB сказано просто: «тот, кто неверно судит о теле». Это текстуальный вопрос, в котором отчасти расходятся современные библеисты. Следует отметить, что наличие слова «Господнем» подтверждается тем же самым поздним и не вполне надежным источником, что и слово «недостойно». Очевидно, что слово «Господнем» (как и слово «недостойно») было добавлено в первоначальный текст стиха 29 позже (его нет ни в одном современном греческом издании Библии!) и было заимствовано из стиха 27. Это подтверждается «правилом Бенгеля»: «Оригинальным следует считать тот текст, который наилучшим образом объясняет существование остальных». В нашем случае почти невозможно найти историческое подтверждение гипотезы об исчезновении слова «Господнем» из оригинального текста, слова, ясно показывающего, как ранняя церковь трактовала термин «тело» в этом предложении — как распятое Тело Господне, воплощенное в хлебе евхаристии. Трудно представить, как слово могло быть изъято во времена ранней церкви, если оно было в тексте оригинала. Таким образом, текстуальный вопрос разрешается в пользу греческого текста, гласившего: «Кто ест или пьет, не рассуждая о теле, тот ест и пьет себе в осуждение».

 

Это подводит нас к вопросу о значениях слов и к главной проблеме — проблеме значения слова в его контексте. Наше внимание привлекают два слова. Что апостол Павел имеет в виду, говоря «тело»: церковь, Тело Христово или Самого Христа, явленного нам в хлебе причастия? С этим вопросом неразрывно связан другой: каково было оригинальное значение греческого глагола «diakrino», означающего «различать, осознавать, верно понимать»?

Начнем со слова «тело». Легко понять, почему церковь с давних пор считает, что это слово относится к распятому Телу Господа: хлеб — символ присутствия Тела на столе во время трапезы (и по этому вопросу в церкви велись большие дебаты). В конце концов об этом ясно говорилось в предыдущих стихах. (В словах установления евхаристии в стихе 24 о хлебе особо сказано «сие есть Тело Мое». Единственное толкование, которое можно отсюда вынести, — что речь идет о Теле Христа, преданном смерти. В стихе 27 апостол Павел говорит, что всякий, «кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней», имея в виду, что вина таких людей будет измеряться той же мерой, что и вина распявших Христа.)

В свете непосредственного контекста употребление того же слова в стихе 29 поражает нас тем, что это единственный случай во всем фрагменте, когда употребление слова «тело» не сопровождается упоминанием о чаше и Крови. Только здесь Павел просто говорит, «не рассуждая о Теле Господнем», не проводя параллели с чашей и вином.

 

Кроме того, это употребление объясняет смысл краткого отступления в 10:17, которое прежде казалось необычным. Говоря о запрете принимать пищу в храме с приятелями-язычниками — из-за заветного смысла христианской трапезы, — Павел на минуту отвлекается и особо выделяет хлеб, настаивая на том, что причащаться от одного хлеба — значит быть «одним телом». Отметим, что это единственное в Новом Завете упоминание чаши и хлеба именно в таком порядке. Очевидно, что апостол Павел хочет подчеркнуть значение хлеба. «Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова? — спрашивает он и затем прибавляет в качестве разъяснения: — Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба». Поскольку этот момент толкования не сыграл почти никакой роли в аргументе Павла в стихах 10:14-22, есть основания полагать, что Павел использовал его намеренно, предваряя как этот аргумент, так и аргумент главы 12. Почему же в таком случае слово «Тело» в нашем стихе (см. 11:29) должно иметь смысл, отличный от того, который вложил в него сам Павел, растолковывая смысл христианской трапезы? Может быть, он имел в виду что-то другое? Именно это нам и предстоит выяснить.

 

Одним словесным анализом этот вопрос не решить. Это вопрос содержания, который глубоко связан с историческим и литературным контекстами: «Подтверждает ли контекст именно такой смысл слова «Тело» и, следовательно, всего предложения?» Безусловно да. В отличие от большинства протестантских церквей, где евхаристическое богослужение начинается с чтения стиха 23 нашего текста, апостол Павел начинал со стиха 17, сурово упрекая коринфян за те отнюдь не похвальные, с его точки зрения, поступки, о которых говорится в стихах 17 и 22. Он осуждает их зато, что, собираясь на Господню трапезу, они превращают ее в нечто совсем иное, и это влечет за собой «разделения» (стих 18). Но из контекста ясно, что это не тот раскол, о котором говорилось в 1:12, не раскол из-за руководителей во имя мудрости. Это скорее раскол социологический. В стихе 21 апостол утверждает, что их собрания представляют собой idion deipnon (трапеза как сугубо частное дело), а не kyriakon deipnon (трапеза во имя Господа).

 

Здесь необходимо отметить важный момент, относящийся к четвертому вопросу содержания, — культурно-исторический контекст идеи, выраженной в стихе 21. Однако прежде нужно иметь в виду, что сам Павел относился к частным трапезам коринфян с откровенным негодованием. Обратим внимание на каскад риторических вопросов в стихах 21-22. Они начинаются с обвинений: «...Всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается». Многим современным читателям отвратительна сама мысль о пьянстве, не говоря уж о пьянстве во время Господней вечери. Но апостола Павла возмущает не факт пьянства как такового. Он просто берет термины из области еды и питья и доводит их до крайней степени выражения. «Голоден» — одна крайность, «упивается» — другая. Как явствует из следующего предложения, Павла заботит не то, что один пьян, а то, что другой голоден, — особенно если учесть, что у собратьев по вере еды и питья более чем вдоволь.

 

И в стихе 22 Павел разражается градом риторических вопросов, призванных пристыдить и унизить пресыщенных так же, как те унижают неимущих. Первый вопрос относится непосредственно к стиху 21 и полон сарказма: «Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить?» Если у человека действительно нет дома, где он мог бы принять пищу, то ему простительно делать это в собрании верующих. Если же он намеренно ест свою еду в присутствии (или отсутствии) других во время Господней вечери, то возникает следующий вопрос, который все и объясняет: «Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих?» Этим вопросом апостол Павел дает понять, что ему ясны истинные мотивы их поведения. Два последующих вопроса замыкают ряд его доводов: «Что сказать вам? похвалить ли вас за это?» Ответ очевиден: «Не похвалю».

 

Что стоит за всем этим? Как нам понять недостойное поведение коринфян во время Господней трапезы? Для этого потребуются свидетельства, лежащие за пределами Нового Завета. Из речи Павла вытекают два неоспоримых вывода: 1) Господня вечеря была для коринфян частью регулярного приема пищи; 2) при этом они пировали так, что за их личной трапезой значение Господней вечери терялось, — особенно если учитывать, что имущие унижали неимущих.

Мы знаем, что собрания ранних христиан проходили на дому. Часто это были дома в римском стиле — жилые помещения располагались по периметру квадрата, в центре которого был открытый дворик — атрий. Одна из комнат, называемая триклинием, была столовой. Археологические изыскания показали, что в Коринфе не было (по крайней мере не было обнаружено) ни одного дома, где в триклинии могло бы удобно расположиться более двенадцати человек. Если для трапез, о которых пишет апостол Павел, использовался триклиний, то там могла разместиться лишь группа избранных — остальные оставались в атрии.

 

Мы знаем также, что словами «своя пища» переведен греческий термин, обозначавший еду богатых людей. Те, кто принадлежал к тому же социальному классу, что и хозяин, ели вместе с ним и получали особые «привилегированные» порции. Остальные делились на две категории: приятели или просто знакомые хозяина — и его рабы и вольноотпущенные. У каждой из этих групп были свои порции и свое время начала трапезы. В греко-римском мире такая практика была настолько распространена, что у разных античных авторов она упоминается не менее семи раз. Ювенал посвятил этому презираемому им обычаю целую сатиру. Но это явный «взгляд снизу», равно как и взгляд Марциала, который в своей эпиграмме в пух и прах разносит хозяина дома:

 

 

А вот «взгляд сверху» — это пишет Плиний Старший, которому противно входить в число привилегированных гостей:

 

«Слишком долго рассказывать... о том, как мне случилось обедать у человека, которому я вовсе не доводился близким другом. Его изысканная «экономия», как он это назвал, показалась мне крайней скупостью. Перед ним и горсткой избранных гостей ставили лучшие блюда, а перед остальными — дешевые объедки. Даже вино трех видов было подано в крохотных фляжках — не для того, чтобы гости выбирали то, что им по вкусу, а для того, чтобы никто не смог отказаться от того, что ему было дано. Одно было для хозяина и для нас, другое для гостей рангом пониже

(все гости у него были сортированы), третье — для его и наших вольноотпущенников» (Эпистола 2.6).

 

Разумеется, мы не можем знать этого наверняка, но и слова Павла «всякий поспешает прежде других есть свою пищу», и его обличения в адрес богачей, которые унижают неимущих и тем самым пренебрегают вечерей Господней, — все это позволяет предположить, что в Коринфе были примерно такие застольные обычаи, как те, о которых мы сейчас рассказали. Мы легко можем представить себе собрание, например, в доме Гаия, где сам хозяин и равные ему раньше приступают к трапезе в триклинии, а большинство — рабы или бедные вольноотпущенники (ср. 1:26) — по сути, отлучено от трапезы, а значит, и от вечери Господней.

 

Для Павла это двойное оскорбление. Оно уничтожает смысл трапезы, в которой верующие, собравшись вместе, возвещают «смерть Господню... доколе Он придет». Эта мысль находит свое отражение и в хлебе: мы вместе причащаемся от одного хлеба и становимся членами одного Тела Христова (см. 10:17). Принимая пищу так, как они это делали, коринфяне сводили на нет самую цель Христовой смерти — создать во Имя Его новый народ, в котором не будет прежних различий, порожденных человеческой греховностью.

Завершая разговор об историческом и литературном контекстах, мы можем вновь обратиться к стиху 29 и посмотреть, насколько наши лексические изыскания подтверждаются контекстуально. Унижая во время трапезы неимущих, коринфяне забывают о значении Христова Тела, преданного смерти; не «рассуждая» о Теле — самой Церкви, — они едят и пьют осуждение себе.

 

Если Павел возвещает им осуждение за то, что они унижают Тело, почему же он употребляет глагол, переведенный как «рассуждать»? И что это значит? Тема суда и осуждения красной нитью проходит через весь логический фрагмент (см. стихи 27-32). Наверное, никакой другой глагол не мог бы лучше выразить ту мысль, что вся церковь, разделяя эту трапезу, должна ощущать себя единым Телом. По смыслу этот глагол близок к глаголам «признавать, распознавать, различать, отличать» — то есть осознавать свою «особость», свое отличие от других. Господня вечеря — это не просто трапеза, но Трапеза, за которой верующие, сидя за общим столом, преломляя один хлеб и деля одну чашу, тем самым провозглашают, что смерть Христа, представленная в этом хлебе и этом вине, сделала их одним Телом — Телом Христовым. Таким образом, они не являются сборищем людей из разных слоев общества, чьи различия сохраняются и за столом. Они должны «рассуждать» о Теле Христовом, ибо все они — части этого Тела, и каждый из них — дар для остальных. Тот же, кто унижает собратьев по вере, стоящих ниже его на социальной лестнице, «не рассуждает» о Теле и тем самым навлекает на себя осуждение Божье.

 

Именно это со всей очевидностью утверждает стих 11:29 в его историческом контексте. Но перед нами стоят еще более сложные вопросы: что это означает для нас? Как нам понимать это слово Божье, обращенное к нам? Вероятно, мы, будучи христианами евангельского исповедания, должны обобщить смысл этого текста до крайнего предела. Наша проблема прямо противоположна проблеме коринфян. Они совершали трапезу, забывая о значении вкушаемой пищи. Мы же, напротив, сохранили это значение, но забыли тот факт, что эту пищу следует понимать в контексте трапезы. Что такое хорошая трапеза? Это хорошая еда — а для нас нет лучшей еды, нежели еда Господней трапезы, — и хорошие друзья. Для апостола Павла хлеб символизировал содружество Тела Христова, где Божий народ подтверждал свой союз во Христе. В этом союзе нет ни богатого, ни бедного, ни эллина, ни иудея, ни мужчины, ни женщины; в нем нет места для склок и раздоров. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба». Совершая эту трапезу, мы утверждаем, что тесно связаны друг с другом во Христе и что мы нужны друг другу, несмотря на все наши недостатки и различия.

 

Чаша же, разумеется, напоминает нам о содружестве в Крови Христовой, Крови Нового Завета, которая была пролита за нас, грешников. Здесь мы снова подтверждаем свою веру в то, что мы, недостойные, приняты нашим возлюбленным Господом. Грехи наши смыты, вина наша прощена, отчуждение от Бога и друг от друга преодолено. Мы отмечаем свое содружество во Христе, дарованное нам Его смертью и Воскресением и явленное нам в этой трапезе Святым Духом. Именно это — как минимум это — должна означать для нас вечеря Господня; и тот текст, который мы с вами исследовали, учит нас первостепенной важности рассуждения о Теле во время совместной трапезы.

 

Именно эти причины побуждают нас утверждать, что история — первоочередной контекст для толкования. Экзегеза совершенно необходима — и потому, что мы занимаемся ею независимо от того, хотим мы этого или нет (поэтому и нужно научиться хорошей экзегезе), и потому, что этого требует от нас сама суть Священного Писания, вечного Слова Божьего, обращенного к нам на человеческом языке и в человеческой истории. На примерах из Первого Послания к Коринфянам мы пытались проиллюстрировать разные этапы процесса экзегезы. При этом мы стремились не упустить ни слова из того, что хотел сказать нам Бог в этом послании, и тем самым показать, что применению того или иного библейского текста в жизни всегда должна предшествовать хорошая экзегеза.

Надеюсь, вы поняли и то, что для хорошей экзегезы не обязательно быть специалистом. Самые существенные вопросы, вопросы контекста — это область знаний, открытая всем. Даже если для прояснения каких-то вопросов содержания вам и понадобятся внешние источники, все равно нужно возвращаться к тексту и проверять свои выводы на основании контекста. Библия написана для всех, и все мы читаем ее ради праведной жизни и возрастания во Христе. Так давайте же читать ее мудро — не «из-под палки» и не рассчитывая на то, что Дух Святой Сам растолкует нам каждое слово, потому что нам попросту лень этим заниматься.

 

В любом случае, самые большие трудности, с которыми мы сталкиваемся, вызваны вовсе не значениями текстов. Все мы рано или поздно приучаемся верно распознавать эти значения. Труднее всего жить в послушании; именно в этом мы отчаянно уповаем на помощь Святого Духа.