Иоанн Кантакузин - Беседа с папским легатом - Диалог с иудеем

Византийский государственный деятель, в 1347-1354 гг. император, затем, в монашестве, писатель, историк, богослов и публицист, Иоанн VI Кантакузин^[1] (в иноческом чину Иоасаф) (ок. 1295- 15.06. 1383) имеет прямое и важное отношение к истории Руси как политик. Едва придя после длительной гражданской войны (1341-1347) к власти в Константинополе, он стал добиваться объединения расколотых Ордой, Литвой и Польшей Русских земель вокруг Москвы, о чем свидетельствует ряд его грамот русским князьям и Русскому митрополиту Феогносту.^[2] Этой его политике верно следовали константинопольский патриарх Филофей Коккин, тоже активно занимавшийся русскими делами (1354-1355, 1364-1376), и митрополит Киевский и всея Руси Киприан (1375-1406).^[3] Кантакузин мечтал о сплочении перед лицом турецкой угрозы всех православных стран и о сближении их также с западным христианским миром, об унии Православной и Римско-Католической церквей, но только — на основе единства в вере и взаимоуважения.^[4]

Как политик, Кантакузин очень со многим не справился: он не смог завершить отвоевание у латинян остатков Латинской империи в Греции и на островах — православной реконкисты, не смог преодолеть междоусобной борьбы в самой Византии, оказался не в силах воспрепятствовать завоеванию турками-османами Малой Азии и вторжению их в Европу. И тем не менее он являет собой одну из наиболее значительных исторически и по-человечески ярких фигур поздней Византии. В отличие от правивших до и после него императоров из династии Палеологов, делавших безнадежные попытки найти помощь гибнущей стране на католическом Западе, он сделал — не менее, как мы знаем, безнадежную — попытку найти ей помощь или опору в самом православном мире. Он поддержал традиционные силы в византийской культуре, и благодаря этой его поддержке, во многом благодаря ей, в Восточной Европе произошло то, что можно, мне кажется, назвать Православным возрождением.^[5]

Художник-миниатюрист, современник Кантакузина, создал в числе иллюстраций хранящейся в Парижской Национальной библиотеке рукописи Paris, gr. 1242 его двойной портрет: на одном фоне, рядом, он поместил изображение Иоанна VI Кантакузина — императора и Иоасафа Кантакузина — монаха. Художник таким способом удачно передал образ Кантакузина, а не только его облик, ибо монах и политик в Кантакузине неразрывны. «Этот замечательный император издавна был одержим божественным стремлением и страстным влечением к отшельничеству»^[6], «православием и апостольскими и отеческими догматами он гордился больше, чем императорской короной и багряницей»,^[7] — писал о нем его друг патриарх Филофей. Однажды, когда Иоанн VI Кантакузин и Иоанн V Па-леолог в период их совместного правления (с февраля 1347 г. по апрель 1353 г.) заглянули в келью старца-отшельника, тот будто бы обратился к Кантакузину со словами «отец игумен», а вскоре после этого прислал ему в Константинополь сухарь, чеснок и лук, велев передать: «Ты будешь монахом, и вот твоя пища!»^[8] В Кантакузине-императоре современники видели монаха. И это немудрено, «с самого начала своей карьеры Кантакузин был тесно связан с антилатинскими, монастырскими, исихастскими и вообще ведущими церковными кругами, особенно с Григорием Паламой, который стал во многом его alter ego*.^[9] Верность Православию стала неотъемлемой частью его государственной программы.

Когда в декабре 1354 г. Кантакузин, уступая трон восставшему Па-леологу, покидал трон для монашества, он не мог не видеть того, что распадающееся Византийское государство обречено и уже не может защитить своих подданных ни от экономического разбоя итальянцев, ни от военного разбоя турок, тогда как Византийская церковь, наоборот, усилилась и догматически окрепла в ходе длительных «исихастских» споров 40-60-х гг. XIV в., являясь наиболее устойчивым элементом в Византийской империи^[10] и сохраняя влияние в Малой Азии, Сирии, Египте и Восточной Европе. Став монахом, Кантакузин вовсе не порвал с двором — он по-прежнему открыто именовался императором и продолжал и свою политическую деятельность, сменив лишь ее методы. Если прежде его политика служила богословию, то теперь посредством богословия он проводил свою политику.

Объединение индивидуального аскетического подвига с общественной деятельностью произошло в Византии, по-видимому, в 30-е гг. XIV в. Некоторые жития содержат рассказы о том, как люди, спасавшиеся от мира, стали поворачивать обратно к миру — с целью его спасения. Мистические повеления учить людей тому, чего они достигли сами, получили, согласно их житиям, Григорий Палама^[11] и Максим Кавсокаливит.^[12] Максиму велел выступать «пред человеки, а не пред пустынными скалами» и такой видный исихаст, как Григорий Синаит.^[13]

Сначала аудитория новых проповедников ограничивалась монашескими кругами, но в ходе споров с «западниками» Варлаамом и Акиндином их голос зазвучал по всей стране. Резко расширился и контингент их слушателей. «Ты не хочешь монахом беззаботно довериться мне, — говорит под пером Григория Паламы персонифицированная Благодать. — ...Нехочешь этого? И с целомудренной супругой, любимой тобой, я приветствую тебя и принимаю нисколько не хуже... Ты, пожалуй, боишся бедности и простоты (монашеской) жизни, тяжести поста, суровости иного лишения, стесненности во всем жития, необычности уклада, не можешь жить вне города, без домашнего очага, нестяжательным? Живи в своем городе, считая своим какой хочешь; имей жилище, соответствующее характеру климата, имей пропитание и одежду — и будь этим доволен. Я не понуждаю тебя сурово отрешиться от всего против воли: стремись к одному только необходимому и не предавайся стяжательству».^[14] Еще резче эта тенденция выражена у Николая Кавасилы: «...и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия. И полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами...».^[15] И нет ничего удивительного в том, что аскеты-«безмолвники», исихасты, стали оказывать влияние на политику, и «исихазм» в какой-то мере сделался общественно-политическим течением.

---