Магизм и суеверия от древности и доныне

Труд Альфреда Георга Леманна, датского физиолога и психолога, замечателен во всех отношениях. Его фундаментальное исследование мистических представлений человечества – энциклопедический труд, во многом предвосхитивший работы религиоведов, антропологов и мифологов будущего. Написанная вполне доступным любому неподготовленному читателю языком работа порадует его и своей эрудированностью, максимально возможной на момент написания, и оригинальностью взглядов, которой не мешают и религиозные взгляды автора, и прекрасным литературным языком.

(пер. с нем. В. Н. Линда). М.: Колибри, Азбука-Аттикус, 2022. 672 с.; ил.

 

Внушительный труд состоит из четырёх частей – в первой он рассматривает происхождение магических воззрений от халдеев и их дальнейшее развитие у европейских народов до современности, то есть конца XIX века, когда была закончена книга; во второй автор описывает основные мистические дисциплины; третья глава целиком посвящена весьма популярному на момент написания книги (1893 год) спиритизму и нередко сопутствующему ему оккультизму; наконец, в четвертой главе Леманн исследует различные проявления магических сил и способностей. Книга иллюстрирована невероятно щедро - помимо нескольких цветных вкладок, текст сопровождает множество черно-белых изображений.

 

В предисловии автор сообщает, что к написанию книги его побудил актуальный бум на спиритизм и медиумизм, и для «популярного изложения сущности всех этих мистических фактов» он и предпринял это начинание. Но из-за сложной сущности спиритизма ему потребовался внушительный экскурс в историю, в результате чего и появилась на свет эта работа.

В вводной главе «Отношение суеверия и магии к религии и науке» он пытается определить предмет своего исследования и прямо заявляет, что он «всего короче и точнее определяется словами «История человеческих заблуждений». Однако в силу исследовательской честности и ради научной объективности он выбирает более точное и верное определение.

Так, определяя суеверие, он заявляет о сложности этой задачи по причине сугубой неконкретности самого термина и его обусловленности контекстом, временем, местом и действующими лицами. «Границы суеверия в высшей степени неуловимы, и назвать ли какой-либо взгляд суеверием или нет, всегда зависит от точки зрения, с которой его рассматривают», и ниже: «Желающий обозначить точные границы суеверию должен всегда иметь ввиду эту относительность, и мы твердо должны держаться следующего положения. Суеверие есть каждое мнение, не пользующееся признанием в какой-либо религии или стоящее в противоречии с научными взглядами на природу в какое-то определенное время».

Вынеся определение магии и волшебства в отдельный параграф, Леманн определяет их как практически осуществляемую теорию суеверия. «Каждый поступок, вытекающий из суеверия, есть магия или чародейство. К этому ещё прибавим: всякое действие признается за магическое, раз только его объяснение исходит из суеверных представлений».

Казалось бы, всё очень просто и очевидно, но… с учётом вышеописанной относительности суеверий считать магию чем-то однозначно иллюзорным или даже надувательством можно тоже лишь относительно.

Приведя для сравнения историю об исходе евреев из Египта, автор излагает любопытную аналогию, или, вернее, антиномию между религией и чародейством, и проводит разницу между чудом и колдовством (то есть, по-видимому, своего рода «античудом»).

«Что для одного чудо, произведенное при помощи Бога, в которого он верит, то для другого, именно потому, что он не верит в этого Бога, является колдовством. Многое из того, о чем мы в дальнейшем изложении будем рассуждать как о магии или волшебстве, в свое время и в своем месте составляло религиозную церемонию, которая имела целью вызвать Бога, или, иными словами, «чудо»; с нашей же точки зрения это, конечно, волшебство».

В параграфе «План исследования» автор озвучивает важную составляющую, даже основную идею своей концепции эволюции суеверий – это общий принцип заимствования суеверий. «Не считая того, что произведено первоначально отдельными европейскими народами, можно указать, по крайней мере, на три главных источника европейских суеверий. Первый поток идет от халдеев, со времени похода Александра Македонского в Персию. Второй имеет смешанное иудейско-египетско-арабское происхождение и внесен в Европу маврами. Наконец, третий появился в половине нынешнего века из Америки, но в нем есть большая примесь индусских (буддийских) элементов».

Конечно, на сегодняшний день подобная классификация представляется сомнительной, но для работы Леманна она имеет ключевое значение.

В части первой, «Мудрость халдеев и развитие ее в Европе» автор как раз и развивает свою идею о эволюции халдейских религиозно-мистических воззрений и практик и последующий экспорт их в Европу.

«Если мы привели более подробное изложение халдейской магии, то сделали это не потому лишь, что халдейская система – одна из древнейших и наиболее законченных из существовавших, но особенно потому, что суеверие и чародейство развивалось в Европе главным образом под влиянием халдейских воззрений». И даже вышеупомянутый «второй поток» европейских суеверий иудейско-египетско-арабского происхождения так же, согласно Леманну, коренится в халдейской магии, пройдя долгий путь из вавилонского плена через развитие каббалы, а та, в свою очередь, через мавров.

Пропуская очерк о греческих и римских суевериях, остановимся немного на любопытных замечаниях автора о евреях. Здесь Леманн открыто демонстрирует собственные – христианские взгляды, но при этом старается сохранять научную объективность.

«Говоря о народах, исповедовавших истинные религии – ветхозаветную еврейскую и христианскую, - необходимо строго различать отношения к волшебству самой религии от тех уклонений от нее в действительной жизни, которые обусловлены были невежеством, непониманием или прямым отступлением от предписаний религии.»

Затем следует замечательный филосемитский пассаж: «Из всех народов древности ни один не был настолько чужд суеверию и вытекавшему из него колдовству, как народ еврейский. Еврейская религия, чистейший монотеизм, какой только когда-либо существовал, не признавала никаких духов, ни добрых, ни злых, которые могли бы иметь значение, помимо Иеговы, творца и промыслителя мира».

Здесь я, конечно, не могу удержаться и не охладить переусердствовавшего в своей апологии богоизбранного народа пыл автора. Подобный якобы «чистейший монотеизм», не знающий никаких иных «духовных» сущностей, кроме творца, представляет собой скорее весьма раннюю, начальную стадию оформления религии бога-ревнителя и единоличника, каковым прямо объявляет себя Иегова, и сугубый антропоцентризм. Само по себе наличие иных разумных творений, кроме человека, иных состояний бытия, как рай или ад, тоже неизвестных ветхозаветным евреям, и в перспективе – иных миров нисколько не ущербляет и не умаляет «чистый монотеизм», а напротив, представляет собой естественный и логичный этап развития высоких религиозных традиций. Обратная же ситуация, которую так превозносит Леманн, демонстрирует лишь крайне ограниченный мирок такого «монотеиста», знающего лишь своё племя, стадо и своего племенного бога.

Идея автора о почти тотальном распространении и влиянии халдейской магии в Европе забавным образом «аргументируется» в очерке и норманнах и финнах. Передавая мысль автора вкратце, о первичных автохтонных верованиях скандинавов мы судить не можем и не будем, тем более что все доступные нам источники принадлежат уже христианской эре. А поскольку викинги были не только воинственны, но и общительны, и торговоспособны, в силу чего «ходили по разным местам», то нельзя и сомневаться, что «многие из представлений, выступающих в сагах, вовсе не северного представления, но были заимствованы с разных сторон».

Что ж, придётся простить автору его наивную попытку защитить лелеемую им идею любой ценой за прочие заслуги, пусть и получается у него в итоге, что «…северные страны уже в очень раннюю эпоху подвергались влиянию халдейской магии». И это ещё не всё – «…магия саг гораздо больше похоже на греческую магию Гомерова времени, от которой она, однако, отделена приблизительно на два тысячелетия, чем на современные с ней остатки халдейской магии в Южной Европе».

Так и хочется воскликнуть: «А викинги-то и не знали! Не знали, горемычные, что весь их сейд, вирд, а то и священные руны вовсе никакой не Один дал, а какие-то южные бусурмане две, а то и три тысячи лет назад изобрели». Ладно сами викинги, а что насчёт современных асатруа, одинистов, да хотя бы тех же виккан? Но простим великодушно автору и эту явно вызванную неосведомлённостью «гипотезу».

Глава «Процветание и упадок магии» также содержит немало интересного. Так, кульминация всего и всяческого мракобесного, фанатичного и суеверного после санкционирования Фомой Аквинским демонизма проявилась, в частности, и в печально известном средневековом ведьмоборчестве. По мнению автора, подтверждаемого и современными научными изысканиями, сил церкви было недостаточно, и нелёгкий груз борьбы с приспешниками – а преимущественно с приспешницами дьявола добровольно взял на себя простой народ. Простой физической расправой дело не ограничивалось, да её и попросту не хватало – ведьм нужно было ещё выслеживать, противодействовать их злу и ликвидировать последствия.

Так расцвела «народная магия». «Народная магия, согласно природе вещей, имела тройную задачу: разоблачать ведьм, чтобы предавать их суду, предупреждать несчастье, которое они могли бы навлечь, и, наконец, убирать последствия произведенного ими вреда. Для этого существовало множество средств; но нет возможности проследить историю этих разнообразных магических операций до времени их происхождения. Притом они большей частью так бессмысленны, что являются скорее плодом больного ума, чем результатом исторического развития».

Ведьмоборчество естественным образом имело эффект обратный ожидаемому – «чем ярче разгорались костры, тем многочисленнее становились ведьмы.

Если бы это была настоящая еретическая секта и ее бы преследовали таким образом, то, вероятно, она бы скоро исчезла. () Но так ведовство было только воображаемым преступлением, которого никто не знал, то естественно, что результатом преследования стало то, что ужас охватил все народы. Чтобы защититься самому, доносили на своего соседа. Чем больше было приговоренных, тем больше делался страх, больше было и доносов. Таким образом, сами процессы о ведьмах укрепляли в народе веру в существование их чародейства».

Вакханалия продлилась несколько веков, последние процессы против ведьм имели место вплоть до конца XVIII века.

Во второй части книги речь идёт преимущественно о тайных науках, их истории, адептах и выдающихся представителях. По большей части вся эта информация известна, поэтому остановимся лишь на некоторых особенно любопытных местах.

Так, перечисляя основные элементы, сформировавшие т.н. «учёную магию», сиречь поздний европейский оккультизм, наряду с магией, алхимией и астрологией Леманн упоминает каббалу, которой посвящает отдельный очерк – далеко не хвалебный, как можно догадаться.

Причина столь пристального внимания к оной – сильнейшее её влияние на европейскую магическую науку XVI века. Причины же этого влияния – отнюдь не «богатство мыслей и ясность изложения», напротив, «на европейцев наиболее впечатление производила именно эта безграничная неясность и мистические методы каббалистических произведений».

Леманн совершенно не щадит «священную каббалу», третируя и издеваясь над всеми её аспектами, начиная с мифов о её происхождении.
 

Так, по одной версии, «все тайные науки произошли от падших ангелов. Как существа высшего рода, чем люди, они обладали знаниями, которые были им сообщены вначале и которые были поэтому сами по себе хороши. Но когда люди, вследствие падения ангелов, получили участие в этих знаниях, то злоупотребление ими повело к безбожию и к гибели человеческого рода. По мнению разных каббалистов, каббала произошла от падших ангелов, и в ней заключаются именно те знания о божественных вещах, которые были сообщены ангелам и изложены в аллегорической форме в писаниях Ветхого Завета».

Согласно другой версии, сегодня особенно популярной, каббала вместе со множеством эзотерических учений была передана Моисею самим Богом на Синае вместе с письменной Торой, но оставалась сокрытым учением для избранных. Леманн прямо и твёрдо заявляет, что всё это не более чем поздние выдумки, изобретенные для большей респектабельности каббалы.

«Что же касается последнего рассказа, то во всем Ветхом Завете нет ни одного слова, которое указывало бы на существование какого-то учения, будто бы открытого Богом и переданного одним лишь посвященным. Кроме того, очень мало вяжется с достоинством Божественного откровения то, что его приходится извлекать путем такого произвольного толкования и искажения слов, как это делали «посвященные».

Тут я бы поспорил с автором насчёт самого принципа разделения Откровения на эзотерическую и экзотерическую составляющие – это нормальная ситуация во всех полноценных духовных традициях. Однако претензии именно каббалистов, как древних, так и современных на этакую эзотерическую историю каббалы, возводимую к самому Моисею при указанной туманности, путаности и произвольности толкований и в самом деле нередко кажутся, мягко говоря, чрезмерными. Чего стоят современные заявления каббалистов о «праве первородства» на реинкарнацию, которую привычно и веками исповедующие индуисты и буддисты, оказывается, украли у евреев!

Но автор не совсем уж демонизирует каббалистов и даже в некотором смысле пытается их оправдать – они-де просто «по-своему искали ответ на великие вопросы, во все времена интересовавшие людей: вопрос о сущности Бога и Его отношении к миру, о природе человека, о судьбе человеческой души и т.п. Обо всем этом в Священном Писании евреев говорится очень мало, и то немногое, что там имеется, далеко не всегда единообразно». Спасибо Леманну, что наконец назвал вещи своими именами – только почему-то Ветхий Завет, священный и для христиан и необходимый как основа для Завета Нового, он назвал «еврейским Священным Писанием».

Дальнейшая история, как кажется, понятна – за неимением необходимого в своих источниках «иудейские мыслители», как он их называет, позаимствовали «из известных им религий все то, что им казалось пригодным. Однако их преклонение перед авторитетом Священного Писания было так велико, что они ни на минуту не могли положиться на собственные мысли. Поэтому все то, что, по их мнению, они могли сказать об этих великих вопросах, все это должно было находиться в Писании. Но так как фактически в нем этого не было, то они изобрели целый ряд мистических методов, которые, вообще, сводились к тому, чтобы посредством перестановок и отбрасывания букв составлять в Писании совершенно новые предложения». Как говорится, что и требовалось доказать.

В параграфе «Происхождение тайных наук» Леманн вслед за халдеями уделяет внимание и древним египтянам как одному из источников будущих магии и суеверий. Там идёт речь о теургии, алхимии и в особенности об астрологии, но не столько в древнеегипетской её версии, о которой мало что известно доподлинно, сколько о её дальнейшей эволюции у греков.

Забавно то, как автор занимается апологией средневековых европейских ученых, реабилитируя их от чародейской славы. Множество различных факторов, в сущности, сводится к двум основным причинам. Первая – это их действительная причастность и участие во всех основных магических дисциплинах – всё тех же астрологии, алхимии и даже магии. Вторая – их естественнонаучная квалификация, благодаря которой многие обычные физические и химические эффекты и феномены, которые они могли воспроизводить, как и сегодняшние школьники на соответствующих уроках, тогдашнему невежественному простому люду ничем иным, как чародейством, показаться никак не могли.

И таким образом, «мы приходим к тому, что великие магики Средних веков невиновны в том, что отчасти верили, как и все их современники, в магические науки и даже занимались ими. Но свою славу волшебников они приобрели главным образом такой заслугой, которая навек обеспечит им место в истории: они открыли путь экспериментального исследования и, таким образом, стали предвестниками современного естествознания».

С этим выводом автора, или даже скорее его оценкой я тоже не соглашусь – не в смысле оправдания и защиты суеверия и мракобесий, а в том, что, на мой взгляд, подобные «первооткрыватели», проложив дорогу сначала к Просвещению, затем к НТР и наконец, к современному агрессивному сциентизму, повинны в «расколдовывании мира», профанации подлинно сакрального знания и косвенным образом в общей деградации и вырождении. В духовном, разумеется – такова оказалась цена за материальный и естественнонаучный прогресс. Они выплеснули ненароком с водой и ребёнка, проще говоря.

Затем Леманн вкратце рассказывает о четверке знаменитых «естествоиспытателей» - Альберте Великом, Роджере Бэконе, Арнольде из Виллановы и Раймунде Луллии. Не имея особой нужды пересказывать их и так общеизвестные истории, упомяну вкратце пару любопытных мест из их жизнеописаний.

Так, у Альберта Великого автор находит «зародыши естествознания более поздней эпохи», однако «его взгляд на законы природы был ещё далеко недостаточен для того, чтобы доказать невозможность влияния звезд и искусства делания золота». А его легендарная известность и вовсе «была обусловлена его занятиями различными задачами естествознания».

А вот Раймунд Луллий кажется автору «более сомнительной личностью», чем все прочие – за счёт наибольшей степени мифологизации и фантастичности его трудов. «Понятно, что сочинения Луллия, пользовавшиеся большим почетом у алхимиков позднейшего времени, сильно ободряли их, - стоило напрячь все силы, чтобы обладать таким камнем. Но так как данные им методы для получения камня не имеют ровно никакого значения, то кажется, что и сам Луллий обладал скорее фантазией, чем любовью к истине и талантом исследователя».

Объёмный очерк автор посвятил Агриппе Неттесгеймскому и его «Оккультной философии» по причине его значительному влиянию на более поздний европейский оккультизм.

Глава же «Отдельные отрасли магических знаний» посвящена астрологии и другим «авгуральным», или гадательным наукам.

Почему Леманн такое внимание уделяет астрологии – потому, что «звезды являются ближайшей причиной всех явлений, происходящих на Земле», и их положение «служит также естественным средством для исследования будущего. Остальные авгуральные науки суть подчиненные методы, которые вполне опираются на астрологию. Таково было фактическое отношение между этими науками в XVI и следующих веках», сообщает он.

Можно усомниться в производности иных предсказательных техник от астрологии, но мне здесь видится плохо скрываемая симпатия к ней – кажется, Леманн не так уж критически настроен, раз посвятил ей несколько объёмных глав в разных частях книги.

Число авгуральных наук, по сообщению автора, весьма велико – только в одном сочинении конца XVI века упомянуто 26, и то список далеко не полон. Здесь он рассказывает о хиромантии (действительно тесно связанной с астрологией и могущей служить в некотором роде суррогатом последней), геомантии и арифмомантии.

Геомантия первоначально основывалась на звуках земли – треске, грохоте, землетрясениях и была развита в местностях с вулканической активностью, однако позднее так стали именовать древнее халдейское искусство пунктирования, осуществляемое с помощью песка.

Арифмомантия – это что-то вроде прообраза современной нумерологии.

Тут автор вновь вспоминает о каббале, теперь уже в её практическом аспекте, и заявляет, что, поскольку «языческое колдовство отождествлялось с дьявольским и преследовалось с беспощадной строгостью», то «европейские магики были принуждены искать другой источник для своих волшебных операций». И нашли его, разумеется, в каббале – «сочинения по магии начала XVIII века указывают, что вся магическая процедура была целиком заимствована у иудеев». С этим спорить трудно, да и незачем – каббалистический характер европейского оккультного церемониала очевиден каждому, кто хоть немного с ним знаком.

Глава третья, «Современный спиритизм и оккультизм», по первоначальному замыслу автора долженствует считаться центральной частью книги, ведь именно спиритизм и был мотивацией и отправной точкой для её написания. Однако в итоге по объёму она оказалась едва ли не самой маленькой, приблизительно равной первой и вводной. Да и по содержанию и значению для читателя, думается, малоинтересна. Спиритизм в некотором смысле имеет и современное перерождение и относительную популярность и распространение. В своё время он был подробно описан знаменитым Артуром Конан Дойлем в его фундаментальной «Истории спиритизма», и столь же феерически посрамлён и беспощадно разгромлен Рене Геноном в «Заблуждении спиритов».

Однако и работа Леманна небезынтересна по-своему, и некоторые места заслуживают упоминания.

Автор с уже привычной читателю педантичностью начинает с истории спиритизма до Сведенборга и формулирует его основные положения. Так, «человеческая душа бессмертна и по смерти тела может вступать в общение с живущими людьми и вызывать ряд физических и психических явлений, которые не в состоянии вызвать человек, по крайней мере, насколько мы теперь знаем силы природы и душевную жизнь. Чтобы духи или души умерших могли вступать в общение с миром людей, для этого необходим в качестве посредника особенным образом одаренный человек, так называемый медиум. Способность быть медиумом, медиумизм, присуща в большей или меньшей степени каждому человеку, но даже и наиболее совершенные дарования должны быть развиты путем упражнения».

Проводя исторические и культурные параллели, Леманн с лёгкостью находит примеры общения с духами в седой древности, например, в египетской религии и творениях Гомера. Рассказывая о способе сношения с духами Одиссея, автор не удерживается от вполне справедливой иронии – действительно, хоть цель у него «была та же, что и у современных спиритов, только метод у него был иной, каковым он и должен быть». И в самом деле, если бы Одиссей прибег к современному приему и встал бы со своими товарищами вокруг стола, то он едва ли достиг бы чего-нибудь; во-первых, греческие бронзовые столы были чрезвычайно тяжелы и неудобоподвижны, а во-вторых, ни Одиссей, ни его умершие друзья не умели читать и писать, так что попытка связаться с ними таким образом окончилась бы, конечно, неудачей».

Есть у автора в этой части и другое важное замечание, со ссылкой на упоминавшуюся ранее книгу «О египетских мистериях». Для успешного медиумического процесса недостаточно одного только дара, важное значение имеет и квалификация, и сила медиума. «Обыкновенный маг может действовать лишь с помощью демонов, но он и вызывает только призрак, а не действительность. Напротив, теург, благочестием возвышающий свою душу до подобия богам, на самом деле может вызвать то, что хочет». Леманн даже не жалеет перевести это определение «на современный спиритический язык» и говорит, что слабо развитый медиум может общаться лишь с духами низшего разряда, которые скорее всего обманут, «чтобы вызывать настоящих духов, медиум непременно должен достичь высокой степени развития и быть благочестивым человеком».

Средневековые магики делали принципиальное различие не только между интеллигенциями-ангелами и демонами, но и между этими двумя категориями и душами усопших, современный же автору спиритизм эту разницу утилизировал и считает ангелическую и демоническую природу существ лишь определенными ступенями в человеческой эволюции. В полном соответствии с зарождавшимся тогда неоспиритуализмом в виде теософии. Вероятно, впервые в известной истории эту трансформацию взглядов осуществил общепризнанный патриарх современного спиритизм Эммануил Сведенборг. «В христианском мире совсем не ведают о том, что небо и ад населены человеческим родом; думают, будто ангелы созданы с самого начала, и таким образом возникло небо, а также будто дьявол, или Сатана, был светлым ангелом, но впоследствии за непокорность был низвергнут вместе со своей свитой, через что и возник ад. Ангелы сильно удивляются, что в христианском мире существует такое верование».

Не преминул Леманн и в очередной раз пнуть каббалу, назвав её лишь «особой формой спиритизма, затемненной некоторыми излишними вещами».

В подглавке «Возникновение спиритизма в Америке» автор подробно описывает такого персонажа из «юности» спиритизма, как Эндрю Джексон Дэвис, «не без оснований названный» «Сведенборгом Нового Света». Дэвис прожил насыщенную событиями жизнь, был трижды женат, а главное, в сомнабулическом состоянии продиктовал «полную философию естество- и духоведения». Под нею Леманн разумеет несколько книг с высокопарными названиями, такими, как «Принципы природы, ее божественные откровения и голос к человечеству», «Философия общения с духами», «Великая гармония» и другие. Он нам интересен тем, что его идеи как бы заложили основу теории – или догматики? - спиритизма.

Они интересны своей оригинальной формулировкой и более того – резким отношениям к общепринятым религиозным – то есть христианским установкам.

Вот, например: «Библию Дэвис знает, очевидно, в совершенстве, но хладнокровие, с каким он искажает исторические «факты», когда дело идёт о доказательстве мифологического характера религий, не имеет, конечно, себе другого примера» - далее следует пространная цитата из сочинения Дэвиса:

«Причина, побудившая меня обратить особое внимание на «библейскую историю», заключается в том, что её существование вызвало в свете чудовищные примеры невежества, суеверия и ложных представлений. На этом основании я показал, что некоторые из ее частей есть компендии, или выдержки, из восточной мифологии – иудейской, египетской и персидской поэзии – и из произведений самой блестящей фантазии сведущих духов. () Но мир усматривает в этой истории более божественности, чем на какую она сама претендует, и, таким образом, облекает все в одеяние мрачности и непроницаемого мистицизма или тайны, которая насилует суждение и выбивает способности духа из их естественного состояния и способа их деятельности».

После этого маловразумительного пассажа Леманн приводит и более вменяемый: «Учение о первородном грехе изображает человека одаренным первоначально чистотой как в телесном, так и в духовном отношении, цветом Божьего творения; оно приписывает человеку почти все свойства небесного существа. () Но какое противоречие – приписывать Божеству создание человека и в то же время думать, будто Бог, одарив человека всем чистым и добрым, отказал ему, однако, в способности противиться искушению. Неприлично приписывать Божеству пагубный план, имеющий целью сделать человека несчастным на все время, а быть может, даже на вечность, - план, который простирается даже на неродившиеся поколения. Таким образом, первородный грех предполагает большую и в высшей степени неправедную хулу на мудрость и любовь Творца».

С этой аргументацией трудно не согласиться – я и сам считаю идею первородного греха одной из самых одиозных и злополучных в христианском богословии, и хорошо уже то, что её не совсем одинаково трактуют и тем более фаталистически разделяют все направления христианства.

Критика идеи осуждения на вечные муки за грех также достойна уважения, вот только спиритическое – и зачастую неоспиритуалистское в целом «богословие», если можно так выразиться, в качестве единственной альтернативы предлагает совсем уж фантастическую положительную перспективу. «В противоположность к этому мрачному учению Дэвис рисует лучшие картины загробной жизни. В большом лирическом излиянии, достойном истинного пророка, Дэвис дает изображение жизни духов и их непрестанного прогресса в «другой сфере». () Его мысли очень близки к мыслям Сведенборга, с тем только различием, что Сведенборг признает ещё существование ада для духов, не желающих идти вперед, по Дэвису же, невозможно ни состояние покоя, ни движение назад; все души идут вперед ко всё большему совершенству».

Ну и наконец, клирикам традиционного христианства тоже, разумеется, досталось – причём в особо изощренной форме не грубости, но сострадания: «Духовные лица находятся в крайне несчастном положении. Они заслуживают симпатий всего света, но их занятие должно бы быть изменено как только можно скорее. Их влияние должно бы быть направлено более на истину, чем на невежество, более на доброжелательство, чем на стеснение, более на свет, чем на мрак, более на природу, чем на книгу, более на Бога, чем на черта, который в настоящее время представляет собой одну из самых важных личностей, служивших для поддержки и охраны их колеблющихся систем против натиска естественной нравственности и человеческой разумности».

Приведённых цитат достаточно, чтобы понять хорошо знакомый типаж выступающего против традиционных религий – такие «протестанты» обычно критикуют как их учение, так и служителей, но бывают двух типов – это обычно или атеисты, или инаковерующие, «сектанты» или «еретики».

Не мог я обойти вниманием и небольшую главку, посвященную «Теософии и факиризму», тем более что несмотря на вопиющую дремучесть теософизма и прижизненные ещё разоблачения его основательницы, он удивительным образом здравствует и поныне.

Рассказывая вкратце историю Е. П. Блаватской и её учения, Леманн преподносит общеизвестные нынче факты оригинальным образом, посему процитируем некоторые места.

Так, автор из особенностей воспитания Елены Петровны делает оригинальный вывод – благодаря тому, что осуществлялось оно почти исключительно нянькою, «…её фантазия получила себе пищу в нянькиных сказках о всевозможных духах: сверх того, ей рано привили веру в то, что она в качестве «воскресного дитяти» должна быть особенно способна видеть духов и иметь с ними общение. Затем, это был очень нервный ребенок-сомнамбула, страдавший галлюцинациями и истерическими припадками. В результате она считала себя постоянно окруженной существами, которые хотя и были невидимы для других, но в обществе которых она чувствовала себя особенно хорошо».

Интересно, как Леманн объясняет популярность теософизма «теми же причинами, как и распространение спиритизма». А именно: «…религиозные догматы теософии, имеющие буддийское происхождение, обладают своеобразной прелестью в том мистико-фантастическом отпечатке, которым они совершенно уклоняются от типа западных религий. Уже одно то, что теософия не признает учения о вечном осуждении, создало для нее немало сторонников. Вместе с тем госпожа Блаватская засвидетельствовала истину своего учения и доказала свою собственную принадлежность к адептам с помощью ряда чудесных деяний». О достоверности этих свидетельств, а именно их разоблачений сначала «соучастниками» аферистки супругами Кулом, а затем и экспертом из Общества психических изысканий мистера Ходжсона автор пишет далее и цитирует последнего: «госпожа Блаватская – самая образованная, остроумная и интересная обманщица, которую только знает история, так что имя её заслуживает по этой причине быть переданным потомству».

Стоит ещё процитировать небольшой кусочек, где автор описывает идеологические заимствования Е.П.Б. из буддизма: «Для этого учения характерны также две мысли, заимствованные у буддизма, именно о карме и перевоплощении. Карма есть «закон неизбежных следствий». Все, что случается с человеком здесь на земле, не только его внешние отношения, но и развитие ого личности, есть строгое последствие его прежней жизни в этом или в прежних существованиях. Когда человек умирает, его душа отправляется в Девахан, где она вкушает совершенное блаженство, утрачивая всякое воспоминание или знание о бедствиях земной жизни. Такое состояние блаженства служит наградой за добро, которое душа совершила во время своего пребывания на земле; оно продолжается до тех пор, пока не будут вознаграждены эти заслуги. Тогда душа опять рождается, снова входит в человеческое тело, и как внешние отношения, так и внутренне развитие, начинающиеся теперь для души, являются прямыми следствиями ее прежней земной жизни. В чем душа тогда погрешила, то отмщается ей рано или поздно, приводя за собой свои естественные последствия. Таким образом, душа попеременно пребывает то в Девахане, то на земле, пока не будет искуплена вся ее вина и вместе с тем не отпадет необходимость возрождения. Тогда душа сливается со всеобщим божественным началом, нирваной».

Здесь можно наглядно лицезреть с одной стороны безграмотную, с другой невежественную, и с третьей типическую для всего НьюЭйджа профанацию традиционного учения, откуда идеи кармы и перевоплощения были заимствованы. Нет упоминания не только о адских и райских мирах в традиционной космологии буддизма, перевоплощения в животных и в других не самых веселых уделах, искажен смысл и даже название Девачена, и самое главное и характерное для неоспиритуализма – «душам» (кстати, в буддизме попросту отсутствующим) отказано в праве на деградацию или сохранение статус кво, напротив, предписана обязательная и необратимая эволюция.

Последняя часть книги самая объёмная – занимает более её трети, и по содержанию столь же неоднородная. Само её название заведомо туманно и расплывчато, как раз в стиле и духе тех самых суеверий, которые автор на протяжении всей книги и критикует – «Магическое состояние духа».

Здесь Леманн рассуждает обо всём том, о чём не успел поговорить в предыдущих частях, но и возвращается постоянно к упомянутым уже темам.

Предоставим вновь ему слово (из вводной части), где он по-своему классифицирует «теории, которыми пытаются объяснить магические явления».

 «По современной терминологии первый тип может быть назван «спиритическим», так как все магические явления объясняются им вмешательством высших разумных существ. Второй тип может быть назван «оккультным», так как истинной причиной упомянутых явлений он считает какую-то неизвестную силу природы. Оба рода теорий в течение целых веков мирно уживались друг с другом».

Поразмышляв в очередной раз о сложных путях и взаимодействиях халдейской и европейской магии, автор сетует на то, что не только древние, но и современные исследования далеко не безупречны – ведь строгой критичности в оценке изучаемых феноменов он действительно уделяет значительное внимание.

Оригинально то, что Леманн внезапно апологизирует Корнелия Агриппу, проявившего «поразительно правильное ощущение того, где нужно искать источник магических сил».

Так, в одном из писем упомянутый средневековый авторитет пишет: «Все необыкновенное, великое, что рассказывают, читают и пишут о непобедимой силе магического искусства, о чудесных картинах астрономов и проч., окажется ничтожным, выдуманным и фальшивым, если понимать это буквально. Однако сообщается это великими философами и святыми мужами, которых нельзя заподозрить во лжи. Такое заключение по крайней мере было бы очень неблагочестиво. Следовательно, под этими буквами скрыт загадочный, окутанный тайнами смысл, не разгаданный до сих пор ни одним из великих древних учителей».

А вот после этого вполне здравого критического заключения автор сам даёт … буквальную магическую инструкцию: «Для магических действий нужна поэтому твердая вера и непоколебимое доверие. Нельзя иметь ни малейшего сомнения в успехе и даже допускать подобной мысли. Твердая вера творит чудеса, даже иногда будучи неправильно направлена, а малейшее сомнение и оговорка рассеивают духовную силу магика».

В критической подглавке «Наблюдательная способность человека» Леманн описывает уже известную в его время ограниченность и недостоверность человеческого восприятия, как-то чувственного, так и особенностей памяти, внимания, душевного настроения и пристрастности и тому подобных факторов, искажающих воспринимаемые феномены.

На разнообразных примерах он вполне убедительно, и даже не только для своего времени, демонстрирует, как эти особенности создают самые невероятные мифы – например, сказочных существ, вроде «морского монаха» или единорога, мистическое происхождение родимых пятен, или фантасмагорические описания комет: «Верхняя её часть имела вид согнутой руки, державшей в кулаке обнаженную шпагу, как бы готовую разить. У острия шпаги и по обеим сторонам клинка было три больших звезды, причем первая превосходила обе другие по величине и блеску. От нее во все стороны в виде хвоста расходились темные лучи, имевшие вид копий, алебард, сабель, кинжалов, окруженных множеством человеческих голов с бородами и волосами. Все это имело кровавый блеск, так что многие ужасались и заболели».

В подглавке с занятным названием «Явления дрожания и их магическое действие» Леманн дотошно исследует лозоходство, или рабдомантию, и рассказывает о полном разоблачении его якобы мистической природы ещё в XIX веке. А ведь оно популярно и поныне!

Однако самая большая глава этой части посвящена «Сну и сновидениям» - автор подробно пересказывает все имевшиеся в его время научные сведения о природе сна и на их основе анализирует и критикует, нередко умилительно и забавно, все популярные суеверия, со сном связанные. Поскольку на сегодняшний день его знания и подход явно устарели, останавливаться на этой теме незачем, тем более что пора уже и заканчивать наш обзор.

Отмечу лишь несколько интересных моментов из завершающей части книги.

Так, печальный финал спиритизма, по мнению Леманна, ознаменовал собою разоблачение жульничества легендарной или, как сейчас бы сказали, культовой "инфоцыганки" Эвсапии Палладино. «До тех пор спириты имели право сказать, что существует физический медиум, которого не могут разгадать, несмотря на все меры предосторожности. Теперь мы знаем, что ловкому фокуснику удается некоторое время отводить глаза самым проницательным наблюдателям. С этого момента физические проявления спиритизма потеряли всякий научный интерес, и спиритизм перестал существовать как задача для научного исследования; интеллектуальные проявления спиритизма никогда не были так загадочны, как материальные «проявления».

Что ж, если спиритизм и лишился пристального интереса со стороны ученого сообщества, то востребованности у широкой и не столь притязательной публики он не потерял ни тогда, о чём свидетельствует вышедшая аж 30 лет спустя, в 1926 году «История спиритизма» Артура Конан Дойля, ни ещё сто лет спустя. Существуют и достаточно популярны и сегодня спиритические общества, движения и деятели – с некоторыми из них доводилось пересекаться на просторах интернета. Подобные «чудеса» могли бы вызывать недоуменное восхищение, как и живучесть теософизма Е. П. Блаватской, если бы не вся история человечества и его суеверности, подробно изложенная в книгах, подобной этой.

В завершающей главе книги автор описывает понемногу разнообразные мистические, ненаучные или оккультные дисциплины и практики – ясновидение, телепатию, гипноз и транс, наркотические галлюцинации, истерию, экстаз и одержимость.

Последняя глава книги носит занятное название «Технические средства магии» и является своего рода финальным аккордом ко всему труду.

«Мы пришли к заключению: суеверие имеет своё основание исключительно в человеческой природе, так как исходной точкой его должно считать отчасти неточное наблюдение и неверное изложение явлений природы, отчасти же недостаток сведений и неправильное понимание различных душевных состояний и функций. Но из того, что в глубинах душевной жизни мы можем найти достаточно причин для происхождения суеверных представлений, отнюдь ещё не следует заключать, что физические явления не могли также способствовать их развитию и укреплению. В особенности вероятно, что профессиональные магики и волшебники всех времен охотно пользовались своими сведениями о природе и ее силах, чтобы обманывать своих несведущих современников и поддерживать в них убеждение в том, что магики находятся в сношениях с высшими силами.»

«Мы теперь несомненно знаем, что фокусы применялись во все времена с намерением обмануть толпу, чтобы укрепить ее веру или в могущество одного человека, или вообще в справедливость известных взглядов».

Альфред Леманн завершает свой внушительный и вызывающий большое уважение, несмотря на все возможные оговорки и критические замечания труд предостерегающим пассажем: «Наука обязана не допускать новых гипотез, не обсудив сначала всех возможностей; напротив, суеверие во всякое время имеет на всё готовое объяснение».

Я же со своей стороны могу лишь пожелать читателю получить столь же разнообразное удовольствие от чтения книги – филологическое, эстетическое, возможность удовлетворить свой исторический интерес или, как минимум, любопытство. И всегда и всюду сохранять здравый смысл и рассудительность, но и не впадать в чрезмерный научный скептицизм и сциентизм, дабы ненароком не выплеснуть и пресловутого «ребёнка духа» вместе с «водами» суеверия.

 

Гедеон Янг, журналист, публицист, религиовед