Павлов - Отечественная и зарубежная историография государственно-церковных отношений

Поскольку речь идет о трансформации России к республиканскому государственному устройству с его институтами гражданского общества, эта, первая модель государственно-церковных отношений, с известной долей условности может быть названа демократической. Для самой Церкви эти месяцы прошли под знаком острых дискуссий и важнейших качественных изменений, в первую очередь — затухания синодального строя и восстановления соборности высшего церковного управления при осознанном стремлении «встроить» церковь во вновь возникающие демократические государственные институты. Развал рухнувшей империи заострил и проблему статуса и положения Церкви на национальных окраинах бывшего единого государства - в Прибалтике, Финляндии, Польше. Изменения внутреннего устройства Православной Церкви явились прямым результатом многомесячной работы ее Поместного Собора, открывшего свои заседания в августе 1917 г. «Характер принятых Поместным Собором решений, - подчеркивает современный историк Церкви, - определялся отнюдь не секулярным общественным реформизмом, свойственным той эпохе, но издревле присущим Православной Церкви богословским и каноническим традиционализмом»[1]. Вместе с тем, решениями Собора Церковь получила мощный реформаторский импульс.

 

Вторая, тоталитарная, модель отношений государства и Церкви в своих базовых чертах складывалась в советской России на протяжении примерно пяти первых послеоктябрьских лет. Взятый большевиками курс на построение атеистического государства с опорой на марксизм-ленинизм пришел в непримиримое противоречие с православием, этим многовековым цивилизационным фундаментом России. Хотя этот тип государственно-церковного устройства несколько видоизменялся и корректировался на протяжении последующих советских десятилетий, его государственно-репрессивная, агрессивно-атеистическая основа была заложена именно в годы Гражданской войны. В те же первые 5—6 лет советского режима была создана и законодательно-правовая база конфессиональной политики государства[2], суть которой заключалась в дехристианизации России. Другими словами, мы вправе говорить об особой модели государственно-церковных отношений, которая в 1917—1922 гг. насаждалась и культивировалась в молодой советской республике ее создателями — без всякого учета мнения самой Церкви и верующих и вопреки их желаниям. В идейно-политическом отношении следствием и продуктом такого курса власти стала крайняя антицерковная заостренность и идейная заданность агитационно-пропагандистских печатных произведений правящей партии и трудов советских историков соответствующей тематики.

 

Параллельно в Сибири, Крыму, на Юге и Севере России, то есть на территориях, подконтрольных белым правительствам, государственно-церковное устройство шло своим собственным путем, отличным от первых двух. Руководители Белого движения стремились возродить и так или иначе воспроизвести в «своих» регионах «дофевральские» церковно-государственные отношения, что, собственно, и придавало их конфессиональной политике общность, позволяя рассматривать ее в качестве единой модели. Православные иерархи, со своей стороны, оказавшись в стане белых и будучи оторваны от московского церковного центра, стали создавать неподотчетные ему региональные органы высшей церковной власти, которые явились прообразом и предтечей будущего управления Православной Церкви за границей. Образование таких региональных «автокефалий» санкционировал указ патриарха от 7 (20) ноября 1920 г., в условиях Гражданской войны допускавший временное независимое существование епархии, либо их групп, в случае, если таковые вынужденно «окажутся вне всякого общения с высшим церковным управлением».

---