Пэттисон - Сёрен Кьеркегор

 

5 мая мы отмечали 200-летнюю годовщину со дня рождения Сёрена Керкегора, одного из самых известных в мире датчан. Сегодня, пожалуй, из всех философов Скандинавии именно он пользуется наибольшим признанием и влиянием; его фигура словно соединяет два края пропасти — секуляризм и веру.

 

Философ, богослов или писатель? Христианин или человек постхристианской эпохи? И сегодня, спустя 200 лет со дня рождения Сёрена Керкегора, спор о том, кем же он был на самом деле, не умолкает. Остается несомненным лишь факт, что на то, чтобы его труды получили известность за пределами Скандинавии, потребовалось полвека; и тогда творчество Керкегора действительно потрясло мир. Можно считать, что влияние мыслителя достигло кульминации в 1920-30-х годах, прежде всего в германоязычных странах, где его наследие послужило источником целого ряда ключевых терминов, образов и метафор «философии бытия» Хайдеггера и диалектического богословия Карла Барта и его последователей.

 

Хотя основное воздействие мысль Керкегора оказала в первую очередь на лютеранскую традицию его родной Дании, она также повлияла и на католическое богословие своего времени; серьезные исследования посвятили ему такие значительные философы, как Эрих Пшивара (Przywara) и Романо Гвардини. Если же говорить об эпохе, более близкой к нам, то архиепископ Бруно Форте опубликовал небольшую книгу, озаглавленную «Fare Teologia Dopo Kierkegaard» («Заниматься богословием после Керкегора»), название которой подчеркивает роль Керкегора в постановке ключевых для современного богословия вопросов. Но каким был собственный путь Керкегора, и как эволюция этого мыслителя может помочь нам лучше понять религиозную ситуацию нашего собственного времени?

 

Круглой дате были посвящены торжества в кафедральном соборе Копенгагена, в этот юбилейный год пройдет несколько академических конференций в Дании и за ее пределами, будет издан целый ряд исследований жизни и творчества Керкегора.

 

Люди, читавшие сатирические выпады философа о праздничных сборищах в честь писателей и мыслителей, где произносятся тосты и речи, но игнорируются идеи, ради которых те жили и умерли — оценят иронию, заложенную во всех этих мероприятиях. Следует отдельно сказать о том, что похороны Керкегора проходили в той самой церкви, где теперь устраивается официальное торжество по поводу дня его рождения — и тогда многие считали, что человек, в конце жизни позволявший себе столь ядовитые нападки на церковный истеблишмент, вообще не заслуживает церковных похорон. На смертном одре он, автор прекраснейших среди когда-либо написанных размышлений о подготовке к причастию, сам от причастия отказался — точнее, согласился принять его только из рук мирянина (зная, что это невозможно): столь сильно было его разочарование в институционализированном христианстве.

 

Смерть Керкегора и его произведения, написанные незадолго до смерти, позволили создать две различные интерпретации его интеллектуальной эволюции. Первая заключается в том, что смерть застигла его на полпути к секуляризму, и проживи он дольше, из него вполне бы получился своего рода датский Ницше. Именно такой образ Керкегора в 1960-е годы оказался созвучен светским богословам, поклонникам концепции «смерти Бога». Согласно другой интерпретации, его путь — это путь протестантизма в целом, эволюция которого привела к исчезновению критической дистанции между церковью и обществом. Быть датчанином означало быть лютеранином. Однако, проживи Керкегор дольше, через разочарование он мог бы прийти к более католической версии христианства, заново открыть контркультурное измерение католичества. Он однажды сказал о себе, что в начале своего творческого пути он был, по сути, монахом в монастыре. Возможно, что монастырь действительно вполне подошел бы этому великому певцу любви Божьей.

 

Но вне зависимости от того, хотим ли мы осуждать Керкегора или прославлять его, он сохраняет сегодня несомненное и огромное значение: это один из немногих мыслителей постпросвещенческой эпохи, чье творчество, с одной стороны, сформировано христианской проблематикой, а с другой — остается важным ориентиром для секулярного мира. Керкегор — это одновременно провозвестник экзистенциального ужаса и постмодернистской иронии, и в то же время носитель глубочайших прозрений в сфере пастырской работы. Типично, что на академических семинарах, посвященных Керкегору, собираются как светские философы морали, так и практики жизни, посвященной Господу.

 

Такое разнообразие интеллектуального наследия Керкегора неслучайно. Он был одним из первых христианских мыслителей, которые поняли — не только на интеллектуальном, но и на экзистенциальном уровне — что с окончанием эпохи Просвещения и периода демократических революций девятнадцатого века христианство перестало быть надежным убежищем для благонамеренных граждан. И здесь находится отправная точка его мысли. С одной стороны, Керкегор с ужасом взирал на многие современные ему явления, и некоторые его замечания о современной ему науке, об эмансипации женщин, о демократии и о «прогрессе», столь распространенном в XIX в. понятии, весьма близки взглядам, выраженным в «Силлабусе». С другой стороны, он, видимо, понимал, что попытки возродить ancien regime обречены на провал, по причинам как интеллектуального, так и социального характера. Нельзя вернуть время вспять и возродить силу, которая со времен эпохи Просвещения безнадежно утратила свою мощь. У христианства могут быть существенные оговорки и критические замечания по отношению к идеологиям современности, но ему необходимо все же признать, что «условия современности» (condition of modernity) реально существуют.

 

Констатация этого факта позволяет проанализировать ключевые составляющие интеллектуального наследия Керкегора, и прежде всего — его стратегию непрямой коммуникации. По его мнению, проблема заключалась в том, что современники научились трактовать христианство как явление вполне совместимое с комфортабельной буржуазной жизнью. Даже слыша вызов ей в проповедях священников, люди не воспринимают их речи всерьез, полагая, что клирикам просто положено говорить такие вещи. Настоящий христианский проповедник начинает свою проповедь там, где фактически находится слушатель. И если в современном мире ценится свобода личности, то здесь и должно начинаться христианство. Тем более что христианство по природе своей укрепляет свободу человека, хотя христианское представление о том, что такое подлинная свобода, может отличаться от постпросвещенческих представлений об автономии субъекта и свободе выбора.

 

Итак, Керкегор видел свою задачу в том, чтобы показать, как современное представление о свободе можно расширить в той точке, где становится осознанной необходимость Бога: «Зависимость от Бога — это единственная независимость, ведь в Боге нет никакой тяжести, — она присуща только земному и в особенности земным сокровищам, — поэтому тот, кто во всем зависим от Него, тот легок». Мыслитель решил эту задачу так, что предложил художественную интерпретацию образа жизни современных защитников творческой и нравственной свободы и показал, что в основе его, по сути, лежит отчаяние и ненависть к себе. Пользуясь его собственным термином «стадий» существования, чтобы реализовать нравственно-психологическую потребность во внутренней этической ответственности, эстетический принцип необходим, а этическая ответственность, в свою очередь, невозможна без лежащего в ее основе доверия к Богу. Дружба и любовь начинаются тогда, когда мы признаем, что индивидуальная свобода — это еще не все; а страдания, смерть и рождение доказывают, что и для нравственных ценностей требуется более глубокая основа.

 

Однако читателям необходимо самим сделать это открытие, их невозможно этому «научить». Так субъективность у Керке-гора становится средством постижения религии. Доказательства объективного существования Бога, души, а также историческая достоверность Писания ничего не значат, если вопрос о Боге не находится в самом центре нашего бытия. «Субъективность есть истина», провозгласил Керкегор, но добавил также, что «субъективность неистинна», имея в виду, что многие составляющие так называемой свободы субъекта — это более или менее предумышленный самообман. И наоборот, теоретические сомнения в христианстве, по мнению Керкегора, возникают прежде всего из личной заинтересованности сомневающегося, а в окончательной глубине — из рационализации нежелания связываться с Богом. Однако задача Керкегора, опять-таки, не в том, чтобы осудить сомневающегося, а в том, чтобы показать, как это сомнение отражает «разделенная самость» современного мира, и что главная цель его — не ответить на теоретические вопросы, а возродить единство собственного «я».

 

Таким образом, для Керкегора вера — это вызов человеку, призыв принимать собственные решения, брать на себя ответственность; это и есть тот самый «скачок веры», который часто называют итогом религиозного опыта философа. Но этот скачок не бывает случайным, немотивированным, вопреки мнению некоторых критиков, в частности, Аласдера Макинтайра. Ведь весь пафос непрямой коммуникации Керкегора состоит в том, чтобы показать, как вера разрешает неразрешимые конфликты в основе человеческого бытия. Говоря словами, им же заимствованными из Писания, это вопрос «утверждения Духом во внутреннем человеке» (Еф 3:16).

 

Итак, непрямая коммуникация Керкегора приводит читателей к точке, в которой они начинают искать для себя такое внутреннее утверждение, и дальше его религиозные тексты раскрывают перед ними основополагающую тему благодарности за жизнь, которую рождает вера в Бога, а также потребность постоянно творить дела любви и следовать преданным учеником за тем, чья любовь была испытана до конца, когда Его презрели и отвергли те, кого Он пришел спасти, — следовать и в страдании. Истоки такой модели религиозной жизни — не только в современном лютеранстве, но и в наследии св. Франциска Сальского, а также в средневековой мистической традиции и в постоянном и трудоемком изучении Писания. И если большинство комментаторов считает, что, в конечном счете, Керкегор зашел слишком далеко в своем желании подчеркнуть необходимость страдания, правда в том, что, как и Тереза из Лизье или Шарль де Фуко, он никогда не забывал, что страдание и само-отвержение бессмысленны, если не переживать их в духе благодарности. Керкегор писал, что того, кто обладает подлинной независимостью, вернее назвать благодарящим.

 

Некоторые могут полагать, что торжества с участием королевской семьи, академические конференции и книжные фестивали — это лишь украшение памятников праведников. Но, может быть, это все-таки признак того, что Керкегора продолжают читать, и это хорошо; а в богословском плане это даже лучше, если мы понимаем серьезность миссии христианского свидетельства в мире, который более не трепещет перед авторитетом иерархов и Писания, который разорвал с собственными традициями, оторвался от корней. Но еще лучше, если Керкегор сможет помочь современному христианину вновь воссоединиться с той духовной традицией, которая питала его собственную внутреннюю жизнь и которая, как он пишет в комментарии к притче из Нагорной проповеди о лилиях полевых, открывает путь к молчанию, послушанию и внутренней беззаботности в условиях современности.

 

Перевела с английского Елена Глушко