Православные богословы о жизни после смерти

Смерть нередко — событие мгновенное. А что следует за смертью? Необозримая умом вечность — вечность, в которой придется жить всем нам. Как не думать, как не думать много о том, что последует с нами после смерти? Мы говорили о вступлении души в вечность, о том, что встретит ее в мире духов. Что же потом? Что это будет за состояние, в котором должна находиться душа, разлученная с телом?

 

Во время земной жизни душа наша и возбуждается к деятельности телом и через тело обнаруживает свою деятельность. Во время сна, когда чувственные органы остаются без действия, незаметна и деятельность души. Не есть ли это указание на то, что, по разлуке с телом, душа будет в состоянии неопределенном, бессознательном, бездейственном до нового соединения с телом — орудием своей деятельности? Вси бо не успнем, говорит св. апостол, говоря, что не всех застанет умершими последний всеобщий суд. Не показывает ли тем апостол, что состояние души, разлученной с телом, есть состояние, похожее на сон? Точно так и представляли себе некоторые состояние души за гробом до суда всеобщего, признавая неуместным и суд частный. Но справедливо ли это? 

 

М.: Издательство М.Б. Смолина (ФИВ), 2016. 496 с.

ISBN 978-5-91862-037-3 

 

Святитель Филарет (Гумилевский) (1805—1866)

Архиепископ Филарет (Гумилевский)

Профессор Виктор Дмитриевич Кудрявцев-Платонов (1828-1891)

Профессор В.Д. Кудрявцев-Платонов Бессмертие души

Профессор, протоиерей Николай Петров (1874—1956)

Профессор, протоиерей Н.В. Петров Жизнь после смерти

Профессор, протопресвитер Евгений Аквилонов (1861—1911)

Профессор, протопресвитер Евгений Аквилонов Бессмертие

Профессор, протоиерей Феодор Андреев (1887—1929)

Профессор, протоиерей Феодор Андреев Тело будущее

 

Митрополит Антоний (Храповицкий) (1863—1936)

Митрополит Антоний (Храповицкий) Загробная жизнь и вечность мучений

 

Профессор Василий Федорович Певницкий (1832—1911)

Профессор В.Ф. Певницкий

Патриарх Сергий (Страгородский) (1867—1944)

Патриарх Сергий (Страгородский)

 

Едва ли в области философии есть какой-либо вопрос, решение которого находилось бы в такой тесной и существенной связи с решением других важнейших философских проблем, как вопрос о бессмертии души человека. Не по простому обычаю и не вследствие известной только систематики философских учений этот вопрос большею частью ставится в конце метафизики как ее завершение. Есть тому и другая, более важная причина. Истина бессмертия души есть результат цельного философского миросозерцания и научное обоснование ее возможно только тогда, когда будет принято такое миросозерцание, когда будут выяснены и прочно установлены понятия о существе мира физического и духовного и об абсолютном начале того и другого. Вопрос о бессмертии души поэтому для своего решения необходимо требует некоторых предположений, некоторых истин, уже прежде дознанных и доказанных, из которых такое решение является естественным выводом.

 

Эти предположения даются всеми частями метафизики и суть следующие: достоверность познания не только эмпирического, но и рационального, бытие личного Бога, разумность или целесообразность мира, субстанциональное различие души и тела и, наконец, понятие о нравственности, как стремлении к абсолютному совершенству. Как скоро эти истины не признаются, сам собою устраняется и вопрос о бессмертии души. Идея бессмертия души прежде всего не есть факт внешнего опыта и не может быть доказана эмпирическим путем; чтобы какое-либо доказательство истины бессмертия души имело силу, необходимо предположить, что есть факты, недоступные внешнему опыту, и что подтверждение этих фактов единственно возможным путем рационального доказательства имеет полную гносеологическую состоятельность. Истина бессмертия души окончательно утверждается на истине бытия Божия; но не только отрицание бытия Божия колеблет эту истину в самом основании ее, но и ложное понятие о Боге как абсолютной, безличной субстанции.

 

Пантеизм, который признает за индивидуумами только значение временных и преходящих модификаций единого истинно сущего, абсолютного, последовательно должен отрицать и личное бессмертие конкретных душ. Одно из обычных доказательств бессмертия души состоит в указании на несоответствие земной жизни высшему назначению человека и на необходимость для выполнения такого назначения жизни загробной. Но, отвергая разумность и целесообразность в строе мира вообще, напрасно было бы искать такой разумности в царстве духовном и во имя ее требовать бессмертия души. Наконец, если нет существенного различия между природою духовною и вещественною, — если как мы, так и все, окружающее нас, есть не что иное, как преходящий феномен постоянно изменяющейся материи, — если кроме материи и выше ее нет ничего, то нет никакой возможности ставить и вопрос: не составляет ли наше я исключение из общего закона разрушаемости, господствующего в мире?

 

Но было бы слишком поспешно думать, будто с признанием указанных нами предположений для решения вопроса о бессмертии души этот вопрос решается уже удобно и легко и составляет нетрудный логический вывод из них. Эти предположения дают лишь общие основания для его решения, но далеко еще не решают его. Достоверность рационального познания сама по себе указывает только на возможность его разрешения и на тот метод, каким он должен быть правильно решен. Истина бытия Божия, служа к окончательному утверждению силы прочих рациональных доказательств бессмертия, сама по себе и в отрешенности от них дает только понятие о происхождении всех существ (в том числе и души) от Бога, но не о конце и последней судьбе этих существ. Учение о разумности и целесообразности мира требует разъяснения, что действительно эта разумность не осуществляется в настоящей, земной жизни разумных существ. Наконец, даже важнейшее для учения о бессмертии души предположение о субстанциальном различии души и тела само по себе только вызывает вопрос об этом бессмертии, но непосредственно не решает его. Если душа по своим свойствам противоположна предметам мира вещественного, то конечно невольно возникает вопрос: не простирается ли эта противоположность и по отношению к тому свойству материальных вещей, которое мы называем их делимостью и, вследствие этого, разрушаемостью?

 

Правда, на положительное решение этого вопроса, по-видимому, дает право существенное различие между свойствами души и тела. Но, с другой стороны, тот факт, что душа получает начало своей жизни вместе с телом, что продолжение этой жизни на земле условливается связью ее с телом, что душа на опыте нигде не является нам существующею независимо от тела, по-видимому, делает возможным и заключение противоположное. Душа человека имеет начало; но все, что имеет начало во времени, не должно ли иметь и конца? Душа тесно соединена с телом, и этим соединением условливается ее существование на земле; возможно ли продолжение ее существования вне этой связи после смерти тела? Уже одна возможность подобных недоумений необходимо требует для их разрешения рациональных доказательств истины бессмертия души. Но еще более, чем требованиями теоретическими, вызывается вопрос о загробной судьбе человека интересами жизни практической.

 

Нет нужды подробно говорить о том, что тот или другой образ мыслей касательно судьбы человека за гробом имеет существенное значение для определения всей его нравственной деятельности. Отрицание истины бессмертия души и связанной с нею мысли о посмертном воздаянии, если оно будет вполне логически и последовательно проведено в приложении к практической жизни, способно разрушить в самом корне нашу нравственность и сообщить решительно эгоистический и материалистический характер всей нашей жизни. Ямы и тем, утре бо умрем — вот принцип деятельности, вполне логически вытекающий из мысли, что вся наша жизнь ограничивается земным существованием. Как важна истина бессмертия души для практической жизни, видно и из того, что самые односторонние защитники автономии нравственного закона, полагавшие, что человек в своей деятельности не должен определяться никакими другими предположениями и мотивами, кроме чистого уважения к нравственному закону самому по себе (Кант), тем не менее не могли выключить совершенно идеи бессмертия из сферы нравственности, но признали се, вместе с идеею Божества, необходимым постулатом практического разума.

 

Соединить же эту идею самым тесным образом с идеею Божества в сфере нравственности Кант имел полное право. Действительно, в области теоретической эти идеи, по-видимому, не существенно связаны; признание одной (например, бытия Божия) не требует необходимо признания другой (бессмертия души). Но иное дело в области практической; без признания последней идея Божества лишается совершенно всякого живого практического влияния на жизнь. Вот почему во всех религиях признается не только бытие Бога, но и загробное существование души человека. Такое важное нравственно-религиозное значение истины бессмертия души само собою говорит о необходимости разъяснения и подтверждения ее при помощи рациональных доказательств.