Розеншток-Хюсси - Бог заставляет нас говорить

Книга всех книг — Библия. Песня всех песен — библейская Песнь Песней. Собрание песен всех собраний песен — Псалтирь. Но что такое язык всех языков? Для нас ответ на этот вопрос не так прост. Ряд: книга всех книг, song of songs, Cantica Canticorum не может быть без оговорок продолжен с помощью lingua linguarum. Но точно так же, как в Париже хранится платиновый метр для того, чтобы у метра был свой эталон, каждый человек поневоле спрашивает о языке языков, чтобы знать, когда же он говорит по-настоящему. Благодаря Песне Песней мы знаем, когда мы всего лишь насвистываем уличную песенку.

 

Мы должны сравнивать нашу болтовню с возвышенным языком. Слово, сказанное в полную силу, изменяет. Древний текст, принадлежащий Иосифу Флавию, характеризует Иисуса простым предложением: «Но они видели его власть в том, что все, чего он хотел, выполнялось по одному его слову»**. Когда Иисус ввел мессу: «Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя», то началось Его превращение из Иисуса Назарянина в Господа Христа. С тех пор Он грядет постоянно, и Его имя возвышается над другими великими именами, будь это имя народа, нации или части света, и это Его превращение возносит Его до Слова всех слов.

 

Составл., пер. с нем. и англ., послесловие и коммент. А. И. Пигалева

М.: Канон+, 1997. 288 с.

(История философии в памятниках)

ISBN 5-88373-106-6

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. И. Пигалев. ОЙГЕН РОЗЕНШТОК-ХЮССИ, МЫСЛИТЕЛЬ В ПОСТХРИСТИАНСКУЮ ЭПОХУ

КОММЕНТАРИИ (Л. И. Пигалев)

 

 

Главная утрата — это утрата первоначальной формы языка, молитвы. Вторая утрата — утрата права. Если не все мои впечатления обманчивы, то шоферу и банковскому служащему ничто так не чуждо, как судоговорение и молитва. Разумеется, воскресные церковные службы продолжаются, равно как не останавливается и будничная работа судов. Но для жителей наших пригородов кроссворды, детективные романы, спортивные термины куда ближе, чем молитва и заповедь. Филологи, берущие за образец язык детских комнат, и специалисты «по языку» делают непонятным смысл молитвы и заповеди. Но именно тому, кто считает речь развивающейся снизу вверх, от жестов и подсчета к высказыванию, молитва и заповедь должны показаться либо непонятными, либо каким-то суеверием, догмой, роскошью. Противоположная картина предстанет перед глазами того, кто — как это и сделано на предыдущих страницах — восстановит правильный порядок: имена, слова, числа.

 

Однако, как было сказано, в наше время возобладало то заблуждение, согласно которому молитва и заповедь возникают лишь на обочине жизни современного одиночки или индивида и представляют собой некоторую разновидность роскоши или излишества. Ныне никто не понимает, что и в наши дни молитва и заповедь оказываются нашим хлебом насущным, что без молитвы и заповеди молва и болтовня, газеты, стихи и проза теряют свою ценность. Если провести опрос о том, что объединяет пятьдесят пять миллионов граждан ФРГ, то почти никто не ответит, что это их молитвы или их законы. Пожалуй, большинство опрошенных ответит., что объединяющим началом является либо немецкая культура, либо немецкий язык, либо общая история.

 

Люди, служащие молитве, и люди, служащие заповеди, священники и судьи, сами подают дурной пример для вытеснения на периферию обоих изначальных потоков языка. Несостоятельность обоих этих стражей Грааля принуждает меня, по крайней мере, кратко рассмотреть следствия взятого за образец предложения «Идет дождь» в областях имен и слов. Передо мной лежит книга The Art of Mental Prayer. fte название достаточно неудачно. Ибо первичный процесс, подобный дыханию, здесь ложно истолкован как «искусство». Но это не главное прегрешение названной книги. Хуже всего то, что в ней совсем не написано, чем отличаются мои ощущения до и после молитвы. Что изменяется с помощью моей молитвы? Сам вопрос автору не приходит на ум. Книга выстраивает скорее самодостаточную ступенчатую пирамиду различных форм техники молитвы, каждая из которых замыкается на саму себя. Согласно этой книге молитва становится одним из видов занятий, которые являются самоцелью! Исследователи техники молитвы с их «Отче наш» и школьные грамматики с их «Идет дождь» так хорошо жили врозь, что теперь они, похоже, больше не нуждаются друг в друге.

 

Однако, несмотря на воскресные богослужения, в действительности нет никого, кто не прибегал бы к индивидуальной молитве для того, чтобы под властью необходимости заново узнать, кто он, собственно, такой. Ведь каждый день в нас меняются контуры, очерчиваемые профессией, принадлежностью к определенной нации, возрастом, местом в семье. Кто же, скажите ради Бога, мы в конце концов? Вопреки книге The Art of Mental Prayer, молятся и шофер грузовика, и хирург, и диктор радио, и даже священник — несмотря на сомнение Бисмарка, высказанное в его книге «Мысли и воспоминания». Все они молятся, испрашивая на каждый день новый контур своего действительного призвания в пустыне своих имен в миру. Ко мне может вести только обходной путь через молитву по той простой причине, что никто не может познать самого себя. Греческое «Познай самого себя!» было обращено к Богу в качестве молитвы: «Бог, позволь мне познать, что я — не Бог».

 

Любой опыт расширяет наше знание о Боге и богах и потому делает нас способными заново ориентироваться в свете этого опыта. Лишь тот, кто теряет себя в Боге, использует свою силу духа плодотворно. Ибо мы можем говорить, несмотря на извращенные взгляды философов, отнюдь не с самими собой. Слушающий должен засвидетельствовать истину говорящего, говорящий — слушающего. Горе тому, кто воображает, что он знает что-то в одиночку. Но молитва — это наиболее истинная форма разговора с глазу на глаз, поскольку мы, дети грешной земли, скрываемся под тысячью социальных покровов. Душа может предстать обнаженной только перед Господом Богом, ибо Он знает ее еще до того, как разомкнутся уста.

 

Разумеется, те молитвы, которые срывают повязку с наших глаз, очень мало походят на образцы, приведенные в «Искусстве молитвы». В качестве крайнего случая можно указать на то, как Гёте молился о собственном счастье: «О, высшее счастье, дай мне завершить начатое». А Франц Розенцвейг в своей «Звезде спасения» истолковал именно эту молитву в качестве образцовой. Чем менее наша молитва знакома служителям культа, тем она действеннее. И в самом деле, испорченные молитвы встречаются куда чаще, чем ошибочные прогнозы погоды, ибо молитвы для нас важнее. Реклама расхваливает вещи, представляющие собой определенную ценность. В новостях мы узнаем сведения, также представляющие определенную ценность. Но что же, черт возьми, делает с нами молитва? Каков вопрос, таков и ответ. Молитва очищает нас от скверны, освобождает нас от крупных и мелких бесов. А именно, она ориентирует нас.

 

Находясь в различных уголках земли, будучи включенной в запутанный ход вещей, в столкновении пристрастий и самолюбий, душа молится о том, чтобы в находящемся напротив человеке снова узнать саму себя. Лишь исходя из Бога, образ и подобие Бога познает самого себя. В молитве в первую очередь речь идет отнюдь не о том, о чем в ней молятся. Вопрос всех вопросов заключается в том, кто молится. Божок? Бесенок? Мужчина? Мученик? Кто-то, кому сам Бог высказывает благодарность, как святой Юлиане Норвичской? Кто-то, кого Бог ошарашивает? Обращение по имени образует главный элемент, конституирующий молитву. Имена богов — это молитвы. Так, имя «Юпитер» всегда стоит в звательном падеже, в форме обращения. Именительный падеж Dies Pater исчез позади этой формы. Верующие произносят имена Бога, лишь призывая, лишь в звательном падеже. «Боже мой» — это истинное имя Бога, поскольку оно означает призыв, как призывал Бога и Иисус на кресте. В противоположность этому, «Бог», «Бога», «Богу», «Богом» — забавные копии форм, используемых по отношению к мертвым вещам или к простым смертным., В присутствии священников и во время их молитв Бог поневоле умирает в сердцах верующих. Но необходимость, вызванная нашим замешательством, снова вызывает Его к жизни. Ибо кем же мы были бы, если бы Он не вдыхал в нас жизнь?

 

Мы должны были провести различие между силой языка Бога и нашей способностью к языку. Бог придает нам такую длину волны, делает нас столь трепетными и безоружными, что именно благодаря этому боги, только принуждающие нас, оказываются вынужденными подчиниться Ему и нам. Бог заключает союз с нами против богов, перед которыми мы трепещем, и Он вселяет в нас веселость, ибо мы вместе с Ним преодолеваем принуждение, факт, насилие. В этом союзе мы и узнаем, кто мы такие. Каждый человек состоит из того, кем он был прежде, и того, кто что-то скажет завтра. В молитве этот человек, который произнесет будущее слово, может стать во мне таким же сильным, как и мой прежний ветхий Адам. Сила молитвы и заключается в том, что я оказываюсь в состоянии поставить себя позади того, что я должен сказать. Именно тот, кто придает значение сказанному им вопреки самому себе, становится официальным лицом. В силу этого единства слова, крови и плоти он включается в историю Творения. Носителя истории можно узнать по тому, что его суждения должны иметь силу для него самого и вопреки ему.

 

В противоположность этому тот, кто говорит: «Я не я, лошадь не моя, и я не извозчик», может читать молитвы без устали, но понастоящему он никогда не молится! Ибо молиться значит получать назад из уст Господина языка такой очищенный и облагороженный дар языка, что он, как динарий Кесаря, способен будет из мертвого мира воздействовать на живое будущее. Расщепление на множество жаргонов и специальных языков, появление двусмысленных и затертых выражений будет продолжаться до тех пор, пока мы будем говорить каждому лишь то, что он хочет услышать. Пара подходящих оборотов речи распространяется как сорная трава. Молитва — это процесс выпалывания этих оборотов речи, хотя внешне и кажущихся подходящими, но парализующих меня для будущего. Молитва делает меня проще, так что мое слово начинает звучать так же, как в те первые дни, когда я учился говорить.