Саломе Лу – Эротика

Наш первый опыт, исключительное переживание — это опыт утраты. Когда-то изначально мы были неделимым целым, полностью и неотъемлемо принадлежали Единому, и вот мы были выброшены в рождение, стали маленьким фрагментом этого Единства и с тех пор неотступно озабочены тем, чтобы не подвергнуться новым «ампутациям». Уберечь хоть осколок цельности и заявить о себе внешнему миру, который наваливается на нас в своем многообразии и в который, покидая наше абсолютное величие, мы упали, как в пустоту, — ту, что поначалу лишила нас всего.

Первая «память» — именно так мы назовем это чуть позже — одновременно шок, разочарование, связанное с потерей того, чего больше нет, и необъяснимая уверенность, запрятанная в каком- то уголке сознания, что это должно еще быть. Здесь скрыта проблема детства — первая и изначальная. Это же присуще и всему человечеству в эпоху его детства — чувство принадлежности к бесконечной Вселенной, напоминающее о себе по мере того, как человеческое сознание пробуждается от соприкосновений с испытаниями жизни: кажется, здесь исток великого мифа об исконной причастности ко всемогуществу. И первые люди умели поддерживать эту веру с такой убежденностью, что мир вероятностей казался полностью зависимым от магии, практикуемой людьми. Последние всегда слегка сомневались в независимости внешнего мира, который, казалось, еще недавно представлял с ними единое целое: они всегда исправляли кажущийся разрыв, прокравшийся в их сознание благодаря воображению.

Этот невидимый, но переживаемый мир над и рядом с собой, это воображаемое возражение посюсторонней проблематичности существования человек назвал своей религией. И он был способен и смог по-детски непосредственно совместить в своем сознании религиозные верования с объективными ощущениями, потому что его пробуждающаяся способность здравого смысла еще очень слаба, а его природная склонность не хочет ничего признать невозможным и принимает любые чрезмерности как правдоподобные, — все превосходности сплелись магически в человеке. Пусть не думают, что ребенок, не подвергшийся какому бы то ни было религиозному влиянию, может полностью избежать этой первой фазы: его смутная способность распознавания реальности никогда не оспаривает силу его желаний, по преимуществу чрезмерных.

Потому что вначале мы не склонны отказываться от нашего чувства принадлежности ко всей Вселенной, которое достигает невиданных пропорций, охватывает все и непроизвольно переносится на предметы наших первых привязанностей или наших первых несогласий, требуя преображений или деформаций. Да, скажем ТАК: если время не помешало ребенку сохранить на дне души этот изначальный вид опыта и на него слишком плотно наслоились разочарования, которые неизбежно накапливаются, когда его ощущение реальности вынуждено слишком рано сделаться критическим, остается опасаться, что его естественное желание фантасмагорировать, которое предшествует во всей широте пробуждению сознания, будет насильственно подавлено и по- особому отомстит однажды прозаической действительности химерными экстравагантностями, и тогда увлеченная этой запоздалой реакцией личность может совсем лишиться критерия объективности.

Но нужно добавить и следующее: у нормального ребенка воспитание его слишком религиозным как бы стирает реальный облик того, что он замечает вокруг, и если на определенном этапе его особая любовь к сказочным историям не уступит место живому интересу к жизни, произойдет чаще всего воспрещение развития, разнобой между составными частями сознания — теми, которые ему представляют «вкус самой жизни», и мифопластами, которые его удерживают от смиренности перед ограничениями этой жизнью навязываемыми.