Бачинин - Византизм как рок российской цивилизации

Новая статья Владислава Бачинина. Византизм - рок российской цивилизации?

---

 

 

 

Есть время собирать факты, копить наблюдения, коллекционировать свои и чужие мысли, складировать весь  этот умственный материал про запас до поры, до времени. Но это только полдела. С неизбежностью приходит час, когда из этого разрозненной коллекции начинает складываться, как из кусочков мозаики, общая картина, целостное панно. 

 

Подобная деятельность становится возможной, когда предмет размышлений  полностью созрел, когда все его свойства и черты прорисовались с предельной полнотой и отчетливостью, когда всё тайное, прежде скрываемое стало явным, очевидным. Созревший и даже перезревший плод готов упасть в руки. Все прежние иллюзии и сомнения относительно его природы развеялись. Можно брать кисть и писать портрет феномена во весь рост, уже не боясь в чём-то ошибиться. Предмет как ладони и ожидает вердикта, то есть обобщающей формулы, подводящей итог прежним изыскания. Разумеется, и она будет не исчерпывающей, а всего лишь предварительной, рабочей, позволяющей зафиксировать статус-кво  исследуемого предмета на данный исторический момент. 

 

Гуманитарная формула византийского генома совершенно необходима по двум причинам. Во-первых, она играет роль точки над «i», то есть указывает на завершение всего предыдущего этапа умственной деятельности, когда шел поиск, и вопросов было больше, чем ответов. Она знаменует этап прощания с гипотезами и момент вхождения ума в состояние относительной свободы от всех прежних колебаний. Мысль обретает твердую почву под. собой, утверждается в собственной правоте.

Во-вторых, этой формуле предстоит стать принципиально новой точкой отсчета в исследовании предмета размышлений, чем-то вроде трамплина для дальнейших  аналитических усилий. Поскольку предмет жив, движется, функционирует, то появляется возможность рассматривать логику всех его дальнейших действий в свете образовавшейся гуманитарной формулы.

 

 

Русские мыслители жестоко ошиблись в своих прогнозах относительно обнадеживающей и даже блистательной исторической будущности византистской модели христианства. Если б кто-то из них, возлагавших надежды на неё и на ведомый ею народ, дожил до нынешних времён, он был бы ошеломлён зрелищем той духовной катастрофы, которая их настигла. Вместо Святой Руси, расцвета духовности и великого  нравственного возрождения, о которых они грезили, их взорам открылось бы нечто совсем иное, противоположное, не укладывающееся в привычные формулы, не поддающееся описанию. 

 

Почему философы ошиблись? Почему так жестоко просчитались не какие-то там интеллигенты средней руки, а лучшие русские умы? Какие силы повели церковь и народ не в ожидаемом направлении, а в совершенно противоположном? Почему зло восторжествовало, и что привело его к победе? Какие причины, условия, предпосылки составляют тот клубок, который долго еще придется распутывать исследователям? Одним словом, множество вопросов, проблем, задач для сотен будущих гуманитарных диссертаций. 

 

К счастью, русская мысль ошибалась не в полном составе своих представителей. Среди интеллектуалов, конечно же, были светлые головы и сильные умы, которые и начали распутывать указанный клубок. О них и пойдёт речь ниже.

 

 

О кризисе православия размышляют и пишут уже чуть ли не две сотни лет. Эти размышления опираются, как правило, на обилие эмпирических данных. Что же касается обобщающих концепций, теологических, философских, социологических рефлексий, то такие опыты встречаются не часто. А те из них, что способны пролить дополнительный свет на самые сложные, запутанные и просто тёмные проблемы указанного кризиса, и совсем редкость.

 

Заметным интеллектуальным прорывом в данном направлении стало обращение исследователей к методу маркировки важнейших изъянов, роковых изломов в исторической судьбе российского православия посредством концепта   византизма.

Этим понятием стал обозначаться обширный культурно-исторический комплекс религиозных, государственно-политических, философско-нравственных,  художественно-эстетических идей и соответствующих им практик, генетически восходящих к византийским образцам и обусловливающих отличия российской цивилизации от цивилизации западной. Продуктивность этого концепта наиболее ярко продемонстрировали в XIX-XX вв. К. Леонтьев, Вл. Соловьёв, В. Розанов, Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария), А. Тойнби, А. Шмеман  и др. Важно, что большинство из них не были сторонними наблюдателями, а судили о сложнейших проблемах церковно-исторической, церковно-государственной жизни православия, находясь внутри него, будучи серьёзно обеспокоены состоянием его духовного здоровья.

 

Отдавая должное личному вкладу каждого из них в осмысление темы византизма,  всё же вряд ли стоит презентовать содержимое в соответствии с некой механической очередностью. Лучше двинуться другим путём – попытаться сконструировать из имеющегося, хотя и не полного, но вполне достаточного материала что-то вроде обобщающей гуманитарной формулы византийского генома русского мира.

 

Примечательно, что после выхода в свет работы Вл. Соловьева «Византизм и Россия» (1896) у понятия византизма, акцентировавшего  внимание на отличиях российской цивилизации от европейской, появились признаки не просто оценочной, но девиантологической категории. Она фиксировала отнюдь не плюсы, а вопиющие минусы в виде горьких плодов о тех родственных связей, которые имел русский церковно-государственный мир с давно уже преставившимся миром византийским.

Следует принять во внимание, что та, совсем не благостная, но откровенно девиантная суть византизма, что являет себя в трудах мыслителей далёкого и не слишком отдалённого прошлого, не имеет ничего общего с какой-либо предвзятостью. Все эти исследователи – в высшей степени честные реалисты, и то, что созданный при их совместном участии смыслообраз византийского следа в русском мире получается не слишком привлекательным, а иногда и просто напоминающим следы радищевского «чудища», которое «обло, озорно и лайяй», - не их вина.

 

 

 

После исчезновения Византийской империи византийскому геному была суждена увлекательная вторая жизнь, жизнь после смерти. Пересадка византийского фактора в тело и душу зарождавшейся российской цивилизации имела крайне неоднозначные духовные и практические последствия. Во многом это объяснялось характерной природой данного фактора.

 

Византийская цивилизация, причудливо соединявшая элементы эллинистической и христианской культур, просуществовала более одиннадцати веков – с момента ее возникновения в 325 г. до взятия Константинополя турками в 1453 г. Обращает на себя внимание её сравнительно малая культурная продуктивность. За столь длительный срок своего исторического существования она имела, казалось бы, возможности разносторонне выразить себя во всех видах  творчества. Однако действительные масштабы креативного самовыражения оказались довольно скромными, несравнимыми с временными и пространственными масштабами империи. Византия так и не отличилась достижениями мирового уровня ни в сферах философской, социальной, нравственной и политической мысли, ни в областях литературы, музыки, живописи, скульптуры, театра.

 

 Здесь не место углубляться в причины этого сравнительного культурного бесплодия, но несомненно одно: главные институты империи, государство и церковь, были так устроены, что выступали в ролях, скорее, блокираторов, чем стимуляторов культуротворческих процессов. Их специфика была обусловлена действием принципа цезаропапизма.

 

 

Цезаропапизм как практика, позволявшая светскому правителю распоряжаться судьбой церкви, утвердился при византийском императоре Юстиниане I (482 – 565). Совмещая функции правителя и первосвященника, он первым в истории Византийской империи стал обладателем всей полноты светской и духовной власти. Ему принадлежал решающий голос при обсуждении важнейших вопросов церковной жизни. Он, не имевший харизмы духовного водительства, но владевший «правом меча», председательствовал на церковных соборах, назначал высших церковных иерархов, вплоть до патриарха, определял пределы их юрисдикции. Единственное право, которое Юстиниан уступал константинопольскому патриарху, было право на каждодневное руководство текущей, повседневной церковной жизнью. 

 

Россия, унаследовавшая от Византии православие, восприняла от нее и цезаропапистскую модель церковно-государственных отношений. Ее присутствие отчетливо просматривается в церковной политике Ивана Грозного, Петра Великого, Павла I и других русских монархов. 

Для цезаропапизма были характерны:

 

 

а. Русь приняла христианство еще до разделения Церкви на Восточную и Западную. Однако, на протяжении четырех с половиной столетий, с 988 г. по 1453 г., она была связана только с одной восточной Церковью. В результате русские были уведены из древнего общего христианского русла в обособленный поток византийского церковного движения. Или, иными словами, русские вошли вслед за Византией в тихий исторический затон, недоступный волнениям и оживлению. В то время, как они пребывали в этом затоне,  западноевропейские народы вели совсем иную духовную и практическую жизнь. Они двигались за кораблем Рима и вступили в океан необозримого движения, где был избыток опасностей и всевозможного неблагообразия.  Однако, одновременно они окунулись и в атмосферу творчества, поэзии, философии. Так образовались значительные психологические, метафизические и прочие отличия России от Запада. Возникли различия между тишиной и движением, созерцательностью и работой, страдальческим терпением и активной борьбой со злом. Таким образом, византизм отделил Россию от Запада, стал главным препятствием на пути интеграции России в мировое цивилизованное сообщество. (В. Розанов)

 

б.  Разлагаясь, умирая, Византия нашептала  России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. А та очаровалась этими предсмертными вздохами, приняла их в своё детское сердце и дала умирающему клятву хранить в сердце чувство смертельной ненависти к западным племенам, более счастливым по их исторической судьбе. (В. Розанов)

 

в. Византизм парадоксален своим странным упорством. Он фактически отстаивает измену главному ради второстепенного. Так он отсекает от себя духовные корни Иерусалима, интеллектуальные корни Афин и Рима ради сохранения верности одному лишь Константинополю. Триаду «Афины-Рим-Иерусалим» он меняет на монаду «Константинополь», эту засыхающую ветвь христианства.

 

 

а. Византизм – яркий маркер восточной модели христианства, деформированной напором целой совокупности исторических, политических и социальных факторов. Сложившийся в условиях заката Византийской империи в мощную детерминирующую силу, он оказался для молодого, духовно незрелого организма древнерусской цивилизации чем-то необоримым. Духовно одряхлевшая, морально деградировавшая Византийская империя, стоявшая у края исторической пропасти и покорно ждавшая, когда на ее месте воцарятся «мерзость и запустение», передала Древней Руси духовные болезни, которые стали для неё бедой, зачином будущих исторических драм, социальных трагедий и политических катастроф.

 

б. Больная византийская церковность передала Руси все свои духовные немощи и болезни. А унаследованные болезни, как известно, практически не подаются излечению. В результате они стали одним из причинных факторов последующего распространения нездоровой российской религиозности. 

 

 

 

Византизм – разновидность псевдоморфоза  как практики облачения содержания в ложную внешнюю форму

 

Псевдоморфоз православия – это историческая трансформация восточного христианства, в результате которой его внешние формы перестали соответствовать, во-первых, значительной части того, что составляет дух и смысл христианства, и, во-вторых, тем нуждам и требованиям, которые предъявляет к этой конфессии постоянно усложняющийся миропорядок. Отсюда неспособность православия творчески пережить свой кризис. Отсюда попадание церкви в плен эстетики  идолопоклоннического эккзезиоцентризма (умудряющегося существовать под прессом государствоцентризма), нарциссизма, где главным предметом поклонения выступает она сама.  В её языке утверждается тон горделивого кокетства и самодовольной удовлетворенности своей византистской древностью. Её мало смущает укоренившаяся привычка общаться при помощи искусственного языка и приподнято-фальшивого тона, оторванных от реальности и лишенных признаков любви и свободы. Обратной стороной такой искусственной стилизации, старательно воспроизводящей внешнюю атрибутику византийского православия, явилось отсутствие духовной силы. Всегда присущая истинному христианству, здесь она едва теплится и почти не ощущается. (А. Шмеман)

 

б. Сам факт исторического существования византизма заставляет говорить о двух типах христианства – истинном и ложном, т. е. историческом симулякре, продукте псевдоморфоза. Первый тип – это христианство Нового Завета, Иисуса Христа, истинное, неповрежденное, светлое и бесконечно прекрасное. Второй – византистское, сумрачное, тяжеловесное, ущербное, безблагодатное, с цезаропапизмом, обрядоверием и помпезной театральностью. В первом много воздуха, а во втором тяжело дышать из-за вечно «спертого воздуха» омертвевших традиций и обрядов. Византистская «эмпирическая» православность с ее малопродуктивной  суетностью, сугубо внешней «эстетикой» и бессильной «духовностью» рассыхается, распадается, уводит людей от созидательной жизни духа. (А. Шмеман)

 

 

Византизм как чреватость многими негативными последствиями для судьбы российской цивилизации

 

а. Русь приняла «готовое» православие в эпоху, когда в самой Византии безраздельно господствовали охранительные настроения, росло стремление свести всё к завершенным образцам, а с ним росла и боязнь нарушить что-либо в древних «преданиях». В результате русская религиозная психология, принявшая всё это, оказалась с самого начала отмечена печатью «обрядоверия» с присущей тому гипертрофией декоративно-показного церковного благочестия. На протяжении веков русское православие так и оставалось безнадежно византийским, «константиновским» и оттого выказывало «постыдную слабость» перед накатывающимися друг за другом волнами исторических обстоятельств.

 

б. После принятия Русью константинопольского православия византийская специфика превратилась в «варварскую отметину» на духовном облике и социальном теле российской цивилизации. (А. Тойнби)

 

 

Византизм – это откровенный государствоцентризм, подрывающий духовное здоровье российского цивилизационного организма

 

а. Языческое государство, унаследованное византийскими императорами от римских цезарей, так и не сумело подняться до высот христианского царства. Более того, сама идея христианского царства была принижена ими до уровня самодовлеющей языческой государственности. Вместо самодержавия христианской совести, пребывающей в согласии с волей Божией, утвердилось самодержавие человеческого произвола как суммы частных произволов. (Вл. Соловьев) 

 

б. Византизм – девиантная ветвь христианства, отклонившаяся от евангельского ствола на максимальное расстояние и грозящая отломиться. Причиной этого стал ложный выбор между Христом и кесарем, между христоцентричностью и государствоцентризмом, между должным и недолжным. Избрав недолжное, перейдя на государеву службу, церковь проявила неповиновение Христу и потому обрекла себя на длинную череду духовных поражений. Они стали платой за фактическое богоотступничество, за предательство. В результате всё пришло к тому, что остались только две исторические возможности – либо полный крах церкви, либо внутреннее возрождение через реформирование. 

 

в. Злой дух, демон «византийского тоталитарного государства» подавлял все порывы к творчеству, все стремления к обновлению  светской и церковной жизни, и в конце концов сделал всё, чтобы византийская цивилизация была уничтожена. (А. Тойнби)

 

г. Россию роднят с Византией две характерные черты – психологическая и политическая. Первая – это убежденность в том, что она всегда права, а вторая – это институты тоталитарной государственности. (А. Тойнби) 

 

д. Опасный византийский дух авторитарности-тоталитарности оказался чрезвычайно живучим. Находящийся под спудом, он регулярно высвобождался из-под напластований импортированных западных режимов. Это происходило трижды – во времена просвещенной автократии Петра Великого и его наследников, при коммунистическом режиме и в начале XXI в. (А. Тойнби и др.)

 

 

Византизм обеспечил негативное воздействие государственности на церковность

 

а. В 1700 г. после смерти патриарха Адриана Петр I фактически упразднил институт патриаршества. С 1721 г. по 1917 г. руководство религиозно-церковной жизнью осуществлял Святейший Синод. Его создание обнаружило откровенное намерение светской власти подчинить себе власть церковную. Фактическим главой церкви стал российский самодержец. Манифест от 1797 г. официально утвердил императора Павла 1 главой православной церкви. Государство полностью подчинило себе церковь, взяв ее под свою опеку и создав систему юридической защиты ее авторитета. 

 

Духовно-практическая жизнь православной церкви, все вопросы ее внутренних и внешних отношений оказались в непосредственной зависимости от воли государственных чиновников. Синод контролировал толкование священниками церковных догматов, порядок отправления ими церковных ритуалов и обрядов, руководил кадровой политикой церкви, строительством церквей и монастырей, распоряжался церковным имуществом, вел судебные дела духовных лиц, осуществлял борьбу с еретиками, церковную цензуру, надзирал за церковными судами. Члены Синода назначались императором из высшего духовенства, а возглавлял его светский чиновник из гражданских или военных лиц – обер-прокурор. Его должность приравнивалась к рангу министра и обеспечивала ему членство в Государственном совете.

 

б. Зависимость церкви, как высшего начала, от начала низшего – государства, противоестественна и потому разрушительна. (Вл. Соловьев)

 

в. Византизм – это сила, стремящаяся придать церковному сознанию не христоцентрический, а государствоцентрический характер.  Существовало политическое стремление соединить церковный центр с той государственной линией, которая стремилась к собиранию и единству. Но соединив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, церковь незаметно сама оказалась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть «совестью» государства, превратитлась в инструмент Московского «империализма». (А. Шмеман)

 

г. Излишняя близость церкви к властным структурам породила процесс её постепенной адаптации к требованиям власти и к полной утрате духовной, нравственной требовательности к ней.  В итоге политический имморализм государства, подобно опасной, заразной болезни, перекинулся и на церковь, поразил, отравил, духовно обессилил ее, сделал малочувствительной к состоянию своего нравственного здоровья. (А. Шмеман)

 

Византизм придал легитимный характер духовной косности 

 

а. Историческая, социальная, духовная трагедия России в ХХ столетии – прямое следствие подчиненности церкви духу византистского традиционализма со всеми присущими тому девиациями. Этот дух парализовал силы церкви, отнял у неё большую часть её способностей положительно и эффективно воздействовать на российскую общественную жизнь. 

 

б. Непомерная скованность церкви прошлым, её пленённость традициями, зажатость окаменевшим стилем, ставшим предметом чуть ли не идолопоклонства.  Она сотворила себе кумира из мертвой Византии и поклонилась ему. Возникло «романтическое православие» с его «литургическим слепым консерватизмом», культом прошлого и внешнего (бород, ряс и проч.) «богословской возней» почти исключительно с отцами церкви, ненависть к современному миру. Всё это придало православию вид «внутреннего гетто». (А. Шмеман)

 

в. Русские сумели наложить на воспринятое византийское наследие печать собственной самобытной психологии и ментальности. Москва не только сумела подморозить византийское наследие, она и с библейским наследием обошлась не лучшим образом, засушила, окостенила, вынула из него облагодатствованную живую душу. По слову древнего пророка, она стала громоздить «заповедь на заповедь, правило на правило». Пышный разлив византийской риторики она восприняла как некую неподвижную меру вещей, ввела ее в свой обязательный обиход, ритуализировала всякий порыв, облекла в жесткие формы закона всякую религиозную лирику. (Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария).

 

Дисфункциональность церкви, её нежелание и неспособность выполнять своё  христианское предназначение

 

а. Давно, ещё со времён Иосифа Волоцкого обнаружилось нежелание церкви выполнять главные жизненные требования христианства. Истинная христианская идея неверно понималась и применялась ею, служа не движущим началом жизни, а лишь предметом умственного признания и обрядового почитания.(Вл. Соловьев, А. Шмеман)

 

б. Отсутствие у церкви чувства и сознания нравственного долга перед обществом, народом. Её равнодушие к историческому деланию добра, к проведению воли Божией в собирательную жизнь людей. (Вл. Соловьев).

 

 

а. Отсутствие у церкви явно выраженного стремления к совершенствованию (Вл. Соловьев).

 

б. Непомерный консерватизм формально-обрядовой стороны церковной жизни, переходящий в мертвящую косность.

 

в. Драма православия в том, что российская цивилизация не имела своего ренессанса, который позволил бы освободиться от многих обветшавших форм псевдосакральности, производящих «спёртый воздух». (А. Шмеман)

 

 

 

Наиболее проницательные из русских мыслителей вынесли византизму нравственный приговор, который не оставляет места для иллюзий относительно его роли в истории российской цивилизации. Он расценивается как несомненный собирательный церковно-государственный грех, распространяющий отрицательную энергию духовного распада. Из третьего тысячелетия отчетливо видны практические последствия исторического действия этого греха. 

 

1. Всё то, что проделывал и проделывает византизм с церковью, государством, культурой, человеком, говорит о том, что на его стороне действуют отнюдь не Божьи, а противобожьи, демонические силы.

 

2. Демону византизма удалось почти повсеместно подменить пастырей лже-пастырями, церковными функционерами-имитаторами, чья духовная немощь и несостоятельность не мешает им лицедействовать под церковными сводами и в публичных пространствах общественных дискуссий.

 

3. Демону византизма, занятому выхолащиванием духовной жизни, удалось погрузить церковь в состояние глубокого духовного анабиоза и совершить убийственную подмену, утвердив на месте церкви исцеляющей её духовно-нравственного антипода - церковь травмирующую, чьи лже-пастыри взяли на себя роль холодной, бездушной машины по нанесению людям душевных травм разной степени тяжести, по приумножению и распространению травматического опыта.

 

4. Демон византизма выступил как генератор травматического духовного опыта и депрессивного духовного эффекта, сводящих на нет благие душепопечительские усилия здоровых сил церкви.

 

5. Демон византизма обеспечил депрессивную динамику  жизнедеятельности церкви, участвовал в создании условий общей национальной деградации государства, общества, человека, культуры, нравственности.

 

6. Демон византизма находится в дружеских отношениях с демоном неправовой, полицейской государственности, признавая доминирующую роль последнего и принуждая церковное сознание занимать позицию безоговорочного этатистского сервилизма.

 

7. Демон византизма создал в пространстве церковно-государственных отношений обширнейший депрессивный контекст, по содержанию и состоянию которого видно, как локально-региональная цивилизация накапливает всё больше признаков, превращающих её в цивилизацию смерти.

 

8. Демон византизма, изощренный в применении максировочно-декоративных средств, упорен в своих деструктивных намерениях, о чём свидетельствуют учинённые им разрушения в духовных сферах народной жизни.

 

9. Демон византизма делает церковное сознание глухим к вызовам современного мира, заставляет его занять агрессивно-оборонительную позицию, делать ставку на инстинкт самосохранения.

 

В.А. Бачинин, профессор,

доктор социологических наук