Маккалох - Христианство - Три тысячи лет - Введение

Диармайд Маккалох - Христианство - Три тысячи лет - Введение

 
Москва: Издательство «Эксмо», 2016. — 1192 с: ил.
ISBN: 978-5-699-53740-2
 

Диармайд Маккалох - Христианство - Три тысячи лет - Введение

 
История христианства длится уже два тысячелетия — устрашающий срок для историка, привыкшего к профессиональным стандартам современной Европы, согласно которым истинный специалист должен знать очень много об очень немногом. Однако две тысячи лет — не так уж и много. Христианство — религия молодая, намного моложе, например, даосизма, буддизма, индуизма или своей религии-прародительницы, иудаизма: в жизненном опыте нашего крат-коживущего вида она занимает очень малый сегмент. Я приглашаю читателя задуматься о том, есть ли у христианства будущее (надо сказать, что по всем признакам ответ здесь может быть только положительным). Кроме этого, у идей, однажды ставших христианскими, есть свое прошлое, они жили в умах людей и до рождения Иисуса Христа. Моя книга не только рассказывает истории, но и задает вопросы. Как мог, я старался избегать одного из величайших пороков любой организованной религии — стремления на любой вопрос тут же давать ответ. Некоторые читатели, быть может, заметят в этой книге скептическое настроение: однако, как однажды сказал мой научный руководитель сэр Джеффри Элтон, если историк — не скептик, то он и не историк.
 
В этой книге я структурирую историю христианства по-новому, не повторяя, кажется, никого из своих предшественников. Между богословскими представлениями, составившими христианскую религию, с самого начала чувствовалось некое противоречие, связанное с их двойственным происхождением. Учение Иисуса Христа вовсе не было чем-то неслыханным, не имеющим корней и свободным от всякого влияния; и само христианство далеко не сводится к учению Христа — полными горстями черпает оно из двух куда более древних культурных источников: Греции и Израиля. Следовательно, историю его надо начинать более чем за тысячелетие до рождения Иисуса, с древних греков и евреев — двух народов, равно отводивших себе особую, великую роль в мировой истории. Древним грекам давали на это право их непревзойденные культурные достижения в искусстве, науке и философии. Труднее понять, почему бесконечные злоключения иудеев не убили в них веру в собственную богоизбранность. Но они не утратили веру — вместо этого начали видеть в Боге не просто всемогущее существо, но и личность, говорящую с Израилем и страстно жаждущую ответа, скорую на гнев и пылкую в любви. И при этом — своего Бога они постепенно начали воспринимать как Бога всего человечества! Как не похож был этот Бог на высшее божество эллинской философии, достигшей своей вершины в Платоне: всесовершенное, не подвластное никаким изменениям и, разумеется, лишенное страстей и страданий, неизбежно предполагающих изменения. Первое поколение христиан — иудеи, жившие в мире, сформированном высокой греческой культурой. Они стремились примирить эти два противоположных представления о Боге — но так и не смогли дать четкого ответа на этот вечный вопрос.
 
В период, последовавший за жизнью Иисуса, как я постараюсь показать во второй части книги, о христианстве как едином целом можно говорить лишь на протяжении трех столетий; затем оно разделяется на языковые семьи — латиноязычную, греко-язычную, и семью христиан, говоривших, как и сам Иисус, на восточных языках. В результате через три-четыре столетия после рождения Иисуса наша история разделится на три потока. Один разлом прошел по границе Римской империи, где Церковь неожиданно получила покровительство и все более безоговорочную поддержку со стороны императоров — преемников тех, кто ее преследовал. К востоку от империи этого не произошло. Но и в самой имперской Церкви возник разлом между теми, кто продолжал молиться и общаться по-гречески, и теми, кто выбрал для этого латынь. Такой двойной разлом был официально признан на Халкидонском соборе 451 года; начиная с этого периода и до 1700 года мои рассказы о трех ветвях христианства будут лишь изредка пересекаться друг с другом.
 
Первая ветвь, которой, как казалось поначалу, было предназначено судьбой главенство в христианском мире — христианство Ближнего Востока, родины Иисуса. Ближневосточные христиане говорили на языке, на котором говорил Иисус, — арамейском (впоследствии он развился в сирийский); очень рано они обрели свое особое лицо, отличное от грекоязычных христиан, преобладавших в великих христианских центрах на западе, в Римской империи. Многие из этих сирийских христиан обитали на окраине империи или за ее пределами. Когда на Халкидонском соборе император настоял на собственном решении сложного богословского вопроса — как правильно говорить о человеческой и божественной природах Иисуса Христа, — большинство сирийцев отвергли его решение, хотя, попытавшись выяснить, почему, тут же радикально разошлись во мнениях между собой. Причины, по которым они не приняли решения собора, оказались прямо противоположными — так они разделились на две ветви, неблагозвучно, но наиболее точно называемые «миафизитами» и «диофизитами». Мы увидим, что и те и другие вели активную проповедь в Северо-Восточной Африке, Индии и Восточной Азии — хотя в дальнейшем история их миссии была практически перечеркнута еще одной монотеистической религией, возросшей на ближневосточной почве: исламом. Однако еще в VIII веке н.э. столицей мирового христианства с полным правом мог бы называться не Рим, а блистательный новый город Багдад. Если бы не вторжение на мировую арену ислама — вся история христианства могла бы пойти подругому пути.
 
Второй мой рассказ — о Западной, латиноязычной церкви, непререкаемым вождем которой постепенно сделался епископ римский. Первенство этого епископа, довольно рано получившего имя «папы», стало заметно в течение IV века, когда по исходе императоров из Рима он остался единственным властителем покинутого города, и все больше и больше власти начало сосредоточиваться в руках церковников. Историю Западной церкви я доведу до кульминации в XIV веке, когда проект папского единовластия столкнулся с трудностями, — и перейду к третьему своему повествованию, к истории православия. Православные, как и католики, — наследники Римской империи; но если Римско-католическая церковь обосновалась на обломках западной половины империи — облик Православной церкви определила сохранившаяся власть восточного императора. И даже после завоевания Византии турками, когда, казалось бы, православие было обречено на медленное умирание, — внезапно на далеком севере властно заявила о своих правах на лидерство в православном мире новая разновидность восточного христианства: здесь я расскажу о развитии православия в России. История Западной церкви закончится Реформацией и Контрреформацией — событиями, с одной стороны, разделившими единую Западную церковь на множество ветвей, а с другой — давшими толчок для превращения христианства в мировую религию. С 1700 года три рассказа вновь сольются воедино: начиная с этого времени западные христианские империи стремительно объединяют мир. Нынешние ветви христианства, при всем их многообразии, стоят ближе друг к другу и общаются друг с другом теснее, чем когда-либо после ухода первых христианских поколений.
 
В своем повествовании я постарался отдать должное запутанным, часто трагическим, отношениям христианства с его монотеистической «религией-матерью» — иудаизмом, а также с «младшим кузеном» — исламом. Большую часть своей истории христианство оставалось самой нетерпимой из мировых религий: оно стремилось уничтожить всех своих соперников, делая (с оговорками) исключение лишь для иудаизма, которому, благодаря некоторым соображениям Августина Гиппонского, позволялось существовать, поскольку это отвечало некоторым богословским и социальным задачам христиан. И по сей день в христианском мире достаточно тех, кто не приемлет толерантности и не видит смысла в каком бы то ни было сотрудничестве с инаковерующими. Особенно подробно я постарался осветить процессы на Иберийском полуострове в XV-XVI веках, где Испанская и Португальская монархии успешно превратили мультирелигиозное общество в территорию господства одной веры, а затем распространили эту «христианскую монополию» в другие части света, — и серьезнейшие последствия этого. Здесь я снова возвращаюсь к теме, которая (к немалому моему удивлению) стала сквозной в моей предыдущей книге «Реформация»: уничтожение испанского иудаизма и ислама после 1492 года и его огромная роль в формировании новых форм христианства, отвергнувших многие идеи древней Церкви, и в то же время — того умонастроения, которое привело к возникновению в Европе движения Просвещения. Далее я рассматриваю ту роль, которую сыграли европейские христианские империи XIX-XX веков в возникновении фундаментализма и нетерпимости в других мировых религиях — исламе, иудаизме и индуизме.
 
В христианской традиции глубоко укоренены понятия «покаяние» и «обращение», означающие глубокое изменение. Поэтому я расскажу о том, как христианство меняло жизнь — и о том, как люди по-новому понимали значение слова «христианство». Мы познакомимся с Павлом из Тарса, который, услышав в благовестии Христовом благую весть для всего человечества, пораженный этим, страстно спорил с другими учениками Иисуса, считавшими своего Господа Мессией для одних только иудеев. Перед нами предстанет Августин Гип-понский, блестящий учитель и проповедник, чью жизнь однажды перевернули Павловы послания и чьи книги более тысячи лет спустя потрясли еще одного блестящего ученого и беспокойного мыслителя по имени Мартин Лютер. Мы встретимся с Константином, безжалостным воином, мечом прорубавшим себе путь к римскому трону, — Константином, который поверил, что христианский Бог на его стороне, и заключил с Ним сделку: так по мановению его руки из презираемой и преследуемой секты, обвиняемой во враждебности к Империи, христианство превратилось в виднейшую, привилегированную из всех известных в Риме религий.
 
В древней части Иерусалима есть средневековая церковь, построенная на месте базилики, возведенной императором Константином и его матерью над предполагаемым местом смерти, погребения и воскресения Христа. Здесь, в церкви, которую западные христиане называют храмом Святой Гробницы (православные дали ей совсем другое имя — Анастасис, «Воскресения Христова»), ежедневно можно наблюдать последствия Константинова решения — в самом неприглядном их виде. Здесь совершают службы приверженцы соперничающих ветвей когда-то единой имперской церкви. Однажды ранним декабрьским утром мне предстало здесь поучительное зрелище: над пустой гробницей Спасителя, по обе стороны уродливого, полуразрушенного святилища XIX века, одновременно, заглушая друг друга, молились халкидонские и нехалкидонские христиане. Две древние литургии соперничали друг с другом: безмятежность органной латинской Мессы боролась с воодушевленным пением коптов-миафизитов. Особенно позабавил меня момент, когда коптский священник развернулся в сторону еретиков-латинян и яростно махнул на них кадилом, словно надеясь отогнать их ароматом благовоний. Подобные крайности объясняются тем, что религиозность способна разбудить в человеке самые глубокие страсти в самом крайнем их выражении. Рассказывая о христианстве, нельзя обойтись сухим перечнем богословских идей и исторических изменений.
 
Центральный текст христианства — Библия: книга-библиотека, сложная и таинственная, словно библиотека-лабиринт в «Имени Розы» Умберто Эко. Она состоит из двух частей: ТаНаХа (еврейского Писания), сохраненного христианами под названием «Ветхий Завет», и «Нового Завета» — более поздней серии книг, посвященных жизни, смерти и воскресению Иисуса Христа, а также событиям, происходившим после этого. Описания встреч людей с Богом, которые дает нам эта книга, далеко неоднозначны. Бога знает один лишь Бог — так рек однажды Он сам Моисею из горящего куста. Иудейская и христианская традиции говорят нам, что Бог вступает в личные отношения с каждым человеком, и в то же время — что Он превыше любых названий, описаний и определений. Такой парадокс ведет к неотступному стремлению описать неописуемое — что и пытается сделать Библия. В ней нет ответов на все вопросы: многие забывают, что подобное притязание встречается в Библии лишь однажды — в одном из последних писаний, включенных в библейский канон, известном как Второе послание к Тимофею апостола Павла. В Библии говорят множество голосов: слышны среди них и крики гнева против Бога. В Библии есть истории, представляющие собой чистый художественный вымысел — литературные повествования, скрывающие в себе глубокий смысл, как книги Ионы или Иова. Библия полна критики в адрес церковной традиции: писания, известные нам под названием пророчеств, в значительной мере посвящены обличениям священнослужителей и их учений. В этом — предостережение для всех, кто стремится «учить людей жить», опираясь на библейский авторитет.
 
Из библейских текстов вновь и вновь возвращаются в нашу жизнь самые разные идеи, как христианские, так и дохристианские. В XVI веке, придя в Эфиопию, иезуиты-миссионеры были поражены тем, что местные христиане-миафизиты полностью вернулись ко всем иудейским практикам, вплоть до обрезания и отказа от свинины. А одно из наиболее многочисленных и успешных современных течений в христианстве — пятидесятничество — основано на особой форме общения с высшим миром (говорения языками), сурово осужденной Павлом из Тарса и затем на девятнадцать веков практически исчезнувшей из христианской практики (хотя сами пятидесятники, разумеется, утверждают обратное).
 
Намного чаще возвращается в сознание христиан другая тема — неисполненное обетование основателя христианства о конце света, о близости Последних дней; обетование, по каким-то причинам более близкое западным христианам, чем православным. На средневековом Западе оно обычно привлекало слабых и угнетенных — однако в XVI веке, во времена Реформации, захватило умы множества людей, предопределив тогдашние войны и революции. В XIX веке в Америке, обогатившись такими дополнительными темами, как тысячелетнее царство праведников и «восхищение на небеса» спасенных, оно стало одной из основ консервативного евангелического протестантизма—а затем распространилось по Азии, Африке и Южной Америке, где западное пятидесятничество пустило глубокие корни и постепенно превратилось в разновидность языческой религии.
 
Тому, что такое множество людей нетерпеливо ждет конца света, удивляться не приходится. Сама историческая наука с первых своих дней одержима двумя неврозами человечества: страхом перед новизной и неизведанным, стремлением найти для происходящего в настоящем понятные «образцы» в прошлом — и тоской по утраченному золотому веку, мифическим временам полного довольства и ничем не омраченного блаженства. Сложите эти два чувства — и получите стремление «объяснять» текущие события, подыскивая для них библейские символы, и нетерпеливое ожидание, что золотой век вот-вот вернется. По этой же причине в Средние века существовало предание, что под некоторыми холмами спят рыцари короля Артура — но вот-вот проснутся и принесут освобождение; повинуясь тому же импульсу, современный обыватель живо интересуется тамплиерами, оккультизмом, тайными обществами и заговорами, и в списке бестселлеров прочно держится «Код да Винчи».
 
Неоднократно Библия приносила той или иной этнической или культурной группе спасение — не в смысле спасения души, а в смысле сохранения языка и собственной идентичности. Так произошло, например, с валлийцами, когда в 1588 году протестантский епископ Уильям Морган издал Библию на прекрасном литературном валлийском языке. Библия Моргана помогла национальной идентичности валлийцев устоять перед превосходящими силами и самодовольным колониальным напором англичан — а кроме того, способствовала тому, что большинство валлийцев стали протестантами, хотя на ранней стадии Реформации в Британии этого трудно было ожидать. То же произошло в конце XIX века с корейцами: перевод Библии на корейский язык возродил их алфавит и стал символом их национальной гордости, поддерживая перед лицом японского угнетения и подготовив почву для необычайного распространения христианства в Корее во второй половине XX века. А одна из причин, по которой православное христианство выжило в тяжелейших условиях и сейчас переживает мощное возрождение — почти неизвестная на Западе история предпринятых Русской Православной церковью переводов Библии на множество языков Восточной Европы и территории бывшего Советского Союза.
 
Библия заключает в себе не одну, а множество традиций. Самозванные «традиционалисты» часто забывают, что традиция не какая-то механическая или архитектурная структура неизменных форм и очертаний; гораздо больше она напоминает растение, в котором пульсирует жизнь, постоянно меняется форма и вид при сохранении глубинной сути. Авторитет Библии для христиан заключается в том, что с этой книгой их связывают особые отношения, подобные отношениям ребенка с родителями. Это не отрицает отношений с другими книгами, которые тоже могут быть глубокими и продолжительными — и, разумеется, не означает, что отношения с Библией (как и с родителями) всегда безоблачны и приятны. Просто речь идет об отношениях совершенно особого рода. Сумев понять это, мы избавимся от современного невроза, связанного с «авторитетом Библии». Надо ли понимать и исполнять Библию буквально? Нет: ее надо принимать всерьез.
 
Книги — хранилища идей. Три великие религии, возникшие на Ближнем Востоке — иудаизм, христианство, ислам, — сосредоточены на священных книгах и потому часто называются религиями Книги. В работе о Людях Книги неизбежно обсуждение идей. Многие читатели, быть может, предпочтут увидеть в ней только увлекательное повествование, однако многие ученые и студенты будут искать в ней ответ на вопрос, каким образом богословские идеи взаимодействуют с общественной и политической историей человечества. Идеи развиваются по своим законам, вступают во взаимодействие с обществом и его структурами — и, безусловно, требуют отдельного понимания и изучения. Первые пять столетий своего существования христианство в большой степени оставалось диалогом иудаизма с греко-римской философией, поднимавшим сложнейшие проблемы: каким образом человек может быть Богом, как логично и внятно описать три аспекта христианского Бога, в совокупности носящие название Троицы? Страстные и гневные споры об этих проблемах завершились решениями Халкидонского собора 451 года — решениями, которые были продиктованы политическими обстоятельствами и приняты отнюдь не всем христианским миром. Последовавшие за этим расколы углубились в Средневековье, когда крестовые походы западных христиан не достигли поставленных целей — не помогли ни отвоевать Святую Землю, ни защитить восточное христианство от ислама — а, напротив, превратились в войну с восточными христианами, и в отношениях между Востоком и Западом надолго воцарилось недоверие. И все эти катаклизмы человеческой истории берут свое начало в решении, принятом на Соборе лишь несколькими епископами.
 
О самой Библии, ее составе и значении, в церкви шли жаркие споры как минимум до конца II века христианской эры. Однако, даже придя к согласию в вопросе о том, какие тексты включать в Библию, а какие нет, христиане столкнулись с новой проблемой, общей для всех народов Книги. И иудаизм, и христианство, и ислам, каждый в свою очередь, обнаруживали, что ответов на все вопросы на страницах священной книги не найти. Отсюда огромное количество дополнений, пояснений, интерпретаций, истолкований, практических решений новых проблем, которые составляют корпус Предания в различных ветвях христианства. Уже в ГУ столетии н.э. Василий Кесарийский, известный христианский мыслитель Восточного Средиземноморья, говорил, что некоторые предания обладают не меньшим авторитетом, чем сама Библия. Вопрос о Предании стал одной из важнейших тем европейской Реформации: верно ли, что без признания и соблюдения каких-то преданий, не содержащихся в Писании, верующий не может считаться христианином? Католики отвечали на этот вопрос «да»: хранительница Предания — официальная Церковь, ей и следует повиноваться во всем. Протестанты отвечали «нет»: большая часть преданий измышлена Церковью, эти предания обманывают простых христиан и затемняют для них дивную простоту и глубину Писания. Впрочем, здесь протестанты были непоследовательны — кое-какие предания им приходилось признавать, поскольку иначе не удавалось оправдать некоторые аспекты их собственного христианства, отсутствующие в Писании, например крещение младенцев. Радикалы, верившие только в Писание, по этой причине обвиняли их в лицемерии — и не без оснований.
 
Все мировые религии, достигшие прочного успеха, способны меняться, и христианство не исключение: вот почему его история — это, прежде всего, история разнообразия. Многие христиане — особенно представители различных религиозных институтов, именующих себя церквами, не любят напоминаний о том, какой потенциал развития заключен в христианстве; однако это правда — так есть, и так было с самого начала. Христианство появилось на свет как маргинальное течение иудаизма, основатель которого не оставил никаких письменных документов. Иисус, судя по всему, полагал, что зов трубы очень скоро возвестит о конце мира, и, бросая вызов господствующей культуре своего времени, предлагал оставить мертвым погребение их мертвецов (см. с. 101). Возможно, он ничего не написал, поскольку считал, что это не стоит труда, — слишком недолго осталось существовать человечеству. Однако его последователи, как видно, очень скоро усомнились в том, что история подходит к концу: они начали собирать и сохранять рассказы об основателе своей веры в новоизобретенной форме кодексов (т.е. в формате современной книги). В конце I столетия, когда конец света так и не наступил, им пришлось пережить серьезный кризис веры — быть может, один из величайших поворотных пунктов в истории христианства, о котором, впрочем, нам известно очень немного. Из этого кризиса христианство вышло преобразившимся — совсем не таким, каким создавал свое движение его основатель, или первый великий апостол Павел.
 
Радикальные перемены, порой даже до неузнаваемости, с самого начала были неотъемлемой частью истории христианства — и последующие две тысячи лет дали тому немало примеров. Три века противостояния с римской имперской властью закончились превращением былой контркультурной секты в верную помощницу власти, сохранившую греко-римскую цивилизацию на Западе и после того, как эта власть ушла в небытие. В Америке XIX века христиане-маргиналы в пустынях Дикого Запада создали собственную религию, основанную на новой священной книге — Церковь Иисуса Христа святых последних дней (мормоны). Потрясающий рост численности и популярности мормонов — несомненно, такая же часть истории христианства нового времени, как и истории православия, католичества и протестантизма, как бы яростно не отказывало «традиционное» христианство мормонам в праве называться христианами. То же можно сказать и о других, еще более недавних модификациях христианства — кимбангвистах в Центральной Африке или Церкви объединения, основанной корейским священником, преподобным Сан Мён Муном. Такие преображения всегда непредсказуемы. Четыреста лет спустя после европейского реформиста Жана Кальвина очень успешная Пресвитерианская (реформистская) церковь Кореи учит европейских последователей Кальвина верно хранить его наследие — и в то же время выражает свои благочестивые чувства в гимнах, заимствованных у методистов — радикальных антикальвинистов. Более того: многие корейские христиане — пламенные патриоты, однако молятся они в церквах, тщательно воспроизводящих архитектуру протестантских церквей американского Среднего Запада.
 
Страсть, вошедшая в самую суть мировой религии, неизменно пробуждает могучее творческое начало, властно проявляющее себя в литературе, музыке, изобразительном искусстве, архитектуре. Пытаться понять христианство — значит вглядываться в лик Иисуса Христа на византийских мозаиках и иконах или в резко освещенные черты лица человека на дороге в Эммаус на полотне Караваджо. Однако, поднимая глаза на богато украшенный золотом потолок Санта-Мария-Маджоре в Риме, нельзя забывать, что это золото — переплавленные храмовые драгоценности, вывезенные из языческих стран по другую сторону Атлантики, присланные испанским королем в Рим как приношение христианскому Богу и Католической церкви, — грабеж, столь обычный для христианской Европы, часто сопровождаемый и освящаемый всуе поминаемым именем Христа. Отзвуки христианской страсти слышатся в гимнах Джона и Чарльза Уэсли — величавых песнопениях, призванных внести гордость, уверенность в себе и сознание высокого смысла своего существования в жизнь бедняков, с трудом находящих себе место в новом, индустриальном обществе георгианской Британии. Христианская страсть стоит за тончайшими абстракциями органной музыки Иоганна Себастьяна Баха. В ГДР, во времена жесткого режима, сотни людей сходились в церковь послушать Баха — бессловесный рассказ о том, что где-то в ином измерении осталась целостность, осмысленность и спокойная, безмятежная искренность. Все проявления христианского сознания — от жажды понять конечные цели Бога, создающей ужасающие видения конца света, до стремления смягчить нравы, нашедшего свое выражение в крикете на английской лужайке перед домом викария, — необходимо принимать всерьез.
 
В этой книге представлен мой личный взгляд на ход истории христианства, и я не прошу прощения за то, что повсюду здесь слышна моя собственная позиция: читатель книги о религии имеет право знать, что думает о ней сам ее автор. В моей семье три поколения священнослужителей; детство мое прошло в доме священника сельского прихода, в мире, небезызвестном достопочтенному Сэмюэлю Кроссману, — и об этом мире я сохранил самые светлые воспоминания. Я вырос на Библии, и об эпохе своей догматической веры и теперь вспоминаю с теплым чувством. Думаю, меня можно назвать искренним другом христианства. Я по-прежнему ценю ту серьезность, с которой религиозная мысль обращается к тайнам и скорбям человеческого бытия — и не меньше ценю ее ответ на эти тайны и скорби, ответ в форме торжественного богослужения. Я живу, не переставая поражаться тому, как этому, казалось бы, безумному ответу удается захватывать умы и сердца миллионов и миллионов существ моего вида. Отчасти для того, чтобы ответить на этот вопрос самому себе, я и начал исследование этой мировой религии, наряду со всеми прочими бесчисленными религиозными верованиями и практиками, известными человечеству. Читатель, знакомый с богословским языком, быть может, великодушно признает в этом христианскую веру в ее апофатической форме.
 
О том, «истинно» ли христианство — или любая другая религия, — я судить не берусь. Для меня это необходимое самоограничение. «Истинен» ли шекспировский «Гамлет»? Того, что описал Шекспир, никогда не было; и все же «Гамлет» для меня куда более «истинен», полон смысла и значения для человечества, чем вполне реальный завтрак, съеденный мной сегодня утром и, без сомнения, «истинный» в банальном смысле слова. Христианство существует почти две тысячи лет: большую часть из них центральное место в христианском вероучении занимало его притязание на истинность — и большая часть истории христианства рассказывает о различных сторонах понимания этой «истинности» и о соперничестве между ними. Однако у историков права выносить суждение о существовании Бога не больше, чем (например) у биологов. Есть, однако, у христианства важная сторона, о которой историки могут и обязаны говорить: история, которую рассказывают христиане, — несомненно истинна в той мере, в какой она является частью истории человечества. Историческая истина способна поражать и захватывать не менее литературы: ведь она не что иное, как выборка из множества личных историй людей, таких же, как мы сами. Большая часть этих историй нам уже недоступна: в лучшем случае мы можем разглядеть какие-то их обрывки — при помощи технологий, разработанных исторической наукой за последние три столетия. Известно, например, что на полуакре одного английского сельского кладбища, в деревне Уидфорд в Хертфордшире покоится более пяти тысяч тел, захороненных там за последние девять столетий. Из них нам известны лишь несколько сотен, да и то по большей части только по именам: все прочее покрыто мраком, и есть особое, высокое наслаждение в том, чтобы извлекать из тьмы осколки забытых человеческих жизней там, где это возможно.
 
Надеюсь, моя книга поможет читателям — независимо от того, любят ли они христианство, ненавидят или просто им интересуются, — отступить от него на шаг и охватить взглядом его в целом. Само собой понятно, что эта книга — не исследование первоисточников: скорее, в ней я стремился отразить современное состояние мировой исторической науки. Это не только отражение, но и синтез, и интерпретация научных исследований для широкой публики, часто задающейся вопросом, что происходит с христианством, или превратно понимающей, как возникли его нынешние догматы и структуры. Быть может, моя книга — не более чем набор предположений о прошлом; но предположения эти не случайны. В некоторых случаях я использовал переработанный текст предыдущей моей книги «Реформация», в которой попытался рассказать часть этой великой истории — и эта попытка привела меня к мысли о том, что необходимо хоть беглыми штрихами набросать всю картину целиком. Цель моя — изложить эту огромную, сложную и разнообразную историю как можно яснее, так, чтобы читатели получили от нее и пользу, и удовольствие. Кроме того, я не стыжусь заявлять, что на современных историках, пусть они и не должны быть судьями в вопросе об истинности той или иной религии, все же лежит некая нравственная миссия. Их долг — поощрять здравомыслие и избегать риторики, порождающей фанатизм. Нет лучшей почвы для фанатизма, чем лживая история, и прежде всего — история слишком упрощенная.
 
В научной работе мне сопутствовали благоприятные обстоятельства, которым я теперь намерен воздать должное. Мне выпало счастье вести исследования, преподавать и дискутировать в двух университетах мирового значения, Кембридже и Оксфорде, в драгоценной для меня атмосфере понимания и покоя. Быть может, иные назовут эти университеты башнями из слоновой кости, куда ученые бегут от реальности — и в таком упреке была бы доля истины, если бы дискуссии, начатые в стенах университетов, не выходили за их пределы. Однако я намерен именно выйти за университетские стены. Столь же счастлив я тем, что получил историческое образование: выучка профессионального историка помогла мне призвать к порядку сильные и смешанные чувства любви и гнева, обуревавшие меня в отношении собственного наследия. Надеюсь, профессиональное образование помогло мне написать историю, которую читатели сочтут и честной, и человечной, даже если сами они придерживаются иных мнений о том, что такое христианство и какова его ценность. Я стремился показать то хорошее, что вижу в различных формах христианской веры, но не умолчать и о том, что в них считаю неразумным и опасным. Религиозная вера бывает очень близка к безумию. Она способна не только возносить людей к вершинам добра, благородства и творческого величия, но и толкать в пропасть бессмысленных и жестоких преступлений. Я рассказываю и о том, и о другом. Если мой амбициозный до смешного проект хотя бы кому-то поможет развеять мифы и ложные толкования, ведущие к безрассудству, — я буду знать, что не зря написал свою книгу.
 
 

Категории статьи: 

Оцените статью: от 1 балла до 10 баллов: 

Ваша оценка: Нет Average: 10 (2 votes)
Аватар пользователя esxatos