Кайуа - Миф и человек

Роже Кайуа — сюрреалист в науке.

 

Роже Кайуа родился в 1913 году, умер в 1978-м. В 1932-1934 годах он являлся участником сюрреалистического движения, «одним из тех редких людей, кто принял сюрреализм всерьез», а в 1971-м был избран членом Французской академии — единственный из всех бывших сюрреалистов.

 

К этому направлению принадлежали такие первоклассные таланты, как Андре Бретон, Луи Арагон, Филипп Супо, Поль Элюар, Бенжамен Пере, но никто из них (даже если не считать других, преждевременно ушедших из жизни, например Робера Десноса) не удостоился знака высшего признания официальной культурой, академического фрака-мундира.

 

С точки зрения модной сегодня социологии культуры такая эволюция — из авангардистов в академики — заслуживает объяснения.

 

Вообще-то авангардистам часто свойственно, угомонившись с годами, интегрироваться в истеблишмент; однако именно в случае сюрреализма это правило сработало, по сути, лишь однажды, для Роже Кайуа. В сюрреализме было что-то противившееся такой интеграции, и тем более интригует единственное исключение из этого правила.

Пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина. — М.: ОГИ, 2003 - 296 с.

ISBN 5-94282-172-0

Роже Кайуа — сюрреалист в науке

Предисловие 1972 года

Предуведомление

I. ФУНКЦИЯ МИФА

II. МИФ И МИР

1. Богомол

2. Мимикрия и легендарная психастения

III. МИФ И ОБЩЕСТВО

1. Порядок и империя

2. Тени над Элладой

3. Париж - современный миф

Заключение

Предисловие ко второму изданию

Предисловие к третьему изданию

Введение

I. ОБЩИЕ ОТНОШЕНИЯ САКРАЛЬНОГО и ИПРОФАННОГО

II. АМБИВАЛЕНТНОСТЬ САКРАЛЬНОГО

1. Святость и скверна

2. Полярность сакрального

3. Сплочение и разложение

III. РЕСПЕКТИВНОЕ САКРАЛЬНОЕ: ТЕОРИЯ ЗАПРЕТОВ 

1. Организация мира 

2. Святые законы и кощунственные поступки

3. Иерархия и оскорбление величества

IV. ТРАНСГРЕССИВНОЕ САКРАЛЬНОЕ: ТЕОРИЯ ПРАЗДНИКА

1. Праздник - обращение к сакральному

2. Сотворение мира заново

3. Функция разгула

V. САКРАЛЬНОЕ - ПРЕДПОСЫЛКА ЖИЗНИ И ВРАТА СМЕРТИ 

Дополнения

I. Пол и сакральное

Сексуальные обряды очищения у тонга

II. Игра и сакральное

III. Война и сакральное

7. Война и праздник

2. Мистика войны

Библиография

 

 

Можно, конечно, в объяснение сослаться на политический консерватизм Академии — и на то, что Кайуа, расставшись с юношеской левизной, выпустил в 1950-м серьезный антикоммунистический трактат «Описание марксизма»; можно вспомнить, что изначальной задачей Академии является блюсти чистоту французского языка, — и о том, что Кайуа, получив еще в 1936 году агрегатскую степень по грамматике, не раз выступал в защиту «здорового» употребления слов (например, в трактате «Вавилон», 1948); наконец, можно указать на элементарную взаимоподдержку официальных институтов (а Кайуа с 1949 года работал влиятельным чиновником другой, международной культурной организации — ЮНЕСКО). И все же «казус Кайуа» вряд ли может быть истолкован до конца, если не учитывать игру двух дискурсов, между которыми располагается его творчество, — литературы и науки. Хотя Французская академия — не научная, а литературная коллегия, но в том, что она открыла свои двери перед Кайуа, в числе прочего сыграл свою роль и авторитет гуманитарных наук, которыми занимался этот писатель-эссеист.

 

И пусть даже в собственно научной сфере Кайуа не добился никаких степеней и отличий, пусть академическая наука относится к его трудам сдержанно, как к «эссеистике», все-таки стремление к научности, особенно ощутимое в 30-е годы, было важнейшей чертой его творческого проекта. Он избрал себе довольно своеобразную карьеру, при которой рискованно-произвольная деятельность писателя-авангардиста совмещается и непосредственно перекликается с ответственными занятиями исследователя-гуманитария, когда анархический индивидуализм «литератора» уравновешивается коллективистской самоцензурой «ученого». Подобную «игру на двух досках», типичную для Франции XX века, — в отличие от многих других стран, например России, — с большим или меньшим институциональным успехом вели, кроме Кайуа, также и Жорж Батай и Мишель Лейрис, с которыми он сотрудничал в 30-х годах, или Ролан Барт, который жил почти в те же годы, что и он (1915-1980), но в литературу и науку вступил с опозданием, уже после Второй мировой войны.

 

Из этого социолого-биографического введения следует вывод: при анализе творчества Роже Кайуа — и, в частности, двух публикуемых здесь ранних книг «Миф и человек» (1938) и «Человек и сакральное» (1939) — невозможно оставаться ни в рамках истории науки, ни в рамках истории литературы: приходится постоянно учитывать циркуляцию между двумя конкурирующими и сотрудничающими дискурсами идей, мотивов, интуиции, незаметно происходящие при этом перемены в их эпистемологическом статусе, внутренние противоречия, которые находят разрешение лишь в высшем единстве личной судьбы автора.

 

 

Французский сюрреализм осмыслял себя не только как искусство творчества, но и как искусство чтения. Чтения прежних произведений, вычленяющего из них «сюрреалистическое» начало (известные формулы из бретоновского «Первого манифеста»: «Свифт — сюрреалист в язвительности» и т.д.), а также чтения окружающего мира, где сюрреалист должен различать знаки материальной, посюсторонней мистики — проявления «объективного случая», «предметы» и «находки». Функция таких предметов — например, странных вещей, продаваемых на рынке подержанного барахла (за этим стоит романтическая традиция мистического «брикабрака», лавки редкостей у Бальзака и Теофиля Готье), — подобно химическим катализаторам раскрепощать и стимулировать деятельность бессознательного:

 

Находка предмета выполняет здесь точно то же назначение, что и сновидение, то есть она освобождает индивида от парализующих аффективных сомнений, ободряет его и дает понять, что препятствие, казавшееся непреодолимым, уже преодолено.

 

Роже Кайуа, очень увлекавшийся такими «находками» и всю жизнь что-то коллекционировавший — то марки, то бабочек, то камни, — разошелся с ортодоксальным сюрреализмом в способе обращения с ними. Этот эпизод, многократно рассказанный и изученный историками, выглядит как эмблематическая «первосцена» его интеллектуального проекта.

 

Дело происходило 26 декабря 1934 года. Студент Роже Кайуа, уже два года как состоявший в сюрреалистской группе, еще мало чем зарекомендовал себя: участвовал в нескольких акциях коллективного творчества (анкетах и т.д.), опубликовал несколько небольших поэтических и критических текстов и одну действительно крупную и значительную статью-эссе «Богомол» (1934) в сюрреалистском художественном журнале «Минотавр», выпускавшемся Альбером Скира.

 

Во время очередной встречи соратников он заспорил с Андре Бретоном по поводу очередной «находки», вернее заморской диковинки — привезенных из Мексики «прыгающих фасолин», которые делали странные скачущие движения. Бретон, строго следуя собственной доктрине, предлагал мечтательно любоваться таинственными зернами, используя их как катализатор грез; Кайуа, убежденный, что «прыжки» имеют естественное объяснение, требовал немедленного вскрытия. Вспыхнувшая перепалка кончилась тем, что Кайуа формально, в письменной форме заявил о своем выходе из состава группы; впрочем, по сравнению с другими разрывами и расколами, коими богата история французского сюрреализма, все прошло на удивление мягко — Кайуа просил считать его «корреспондентом сюрреализма» и впоследствии всегда сохранял дружественные отношения с Бретоном.

 

Вся сцена любопытна своим инфантильным характером: перед лицом старшего товарища Бретона юный Кайуа выступает как импульсивный ребенок, повинующийся инстинкту разрушения и, вместо того чтобы «правильно» играть подаренной игрушкой, спешащий разломать ее и посмотреть, что внутри; эта глубинная ось конфликта хи-азматически противоположна внешнему распределению ролей (Бре-тон — мистик, Кайуа — рационалист).