Мириманов - Четвертый всадник Апокалипсиса

Слово «эстетика» не должно вводить в заблуждение. В этой работе речь не идет об эстетизации эйдоса смерти – о таких явлениях, как живопись Бёклина и Климта, надгробие Оскара Уайльда, супрематистский гроб Малевича. «Эстетика» используется здесь как широкое понятие. Развернутое название исследования – «Смерть / Вечность в ритуальном искусстве от палеолита до Возрождения: Эстетика. Символика. Стилистика» – отражает последовательность (эстетика – символика – стилистика), в которой проявляет себя особенное эйдоса смерти. Исследование параметров стиля в изобразительном искусстве, в частности отношение стильсюжет (сюжет–модель, сюжет эйдос), показывает, что специфическое культуры выражает себя отношением к смерти. Как задник театральной декорации создает глубину сцены и организует спектакль, так парадигма смерти определяет структуру картины мира. На протяжении доисторического периода два концепта – смерти и возрождающейся жизни – составляли основу культуры. Представление о вечности как посмертном существовании определяло дух и облик древних цивилизаций Старого и Нового Света.

Абсолютной доминантой Средневековья была Вера – вера в Спасение – спасение от смерти. В XV в. христианская иконография неожиданно взрывается феноменом «Дане макабр». Это происходит в момент экстатического накала религиозных движений, разгула массовой смерти, а также появления науки, экспериментальных исследований. Смерть, о которой сказано: «Но и богам невозможно от общего смертного часа / Милого им человека избавить, когда он уж предан / В руки навек усыпляющей Смерти...» (Одиссея, гл. II, стих 255), ничего не уступила и тогда, когда новая вера, вера в могущество научного знания, достигла своего апогея. Неустранимость смерти обозначила предел человеческих возможностей не только реальных, но и воображаемых.

В сцене «Обновленный мир» знаменитой поэмы Шелли «Прометей освобожденный» читаем: Завеса, называвшаяся жизнью И размалеванная в подражанье Надеждам человека и любви, Отныне сорвана, личина спала, И человек опять уже свободен от страхов, культов, глупости и злобы И розни наций, классов и родов. Неудержим, умен и благороден... И только не избавился от пут Изменчивости, Случая и Смерти... Необъятность материала, его герметичность и его «запредельный» характер1 были причиной того, что я уклонялся от этой темы, в полной мере сознавая ее значение. Вовремя по ездки в Германию и Францию зимой 2000 г. все выглядело так, как будто материал сам стал проявлять активность2. Предлагаемое исследование только фрагментарно прикасается к теме смерти в ритуальном искусстве и в лучшем случае дает возможность приблизиться к специфике сюжета. Насколько мне известно, это первая попытка такого анализа, включающего первобытное и традиционное искусство. Ближе всего к избранной теме работа Э. Панофски «Tomb Sculpture. Four Lectures on Its Changing Aspects from Ancient Egipt to Bernini», изданная в 1964 г.