У русской мысли два крыла, хромое философии и сильное поэзии. По литературе мы узнаем, что с нами происходит. Она называет наше место в мире и определяет будущее. Роман Маканина о подпольном писателе показывает настойчивую мысль о нашей ситуации, он надежный инструмент узнавания себя. Увлекает захваченность этой мысли потоком событий. Ему надо подчиниться, окунувшись в странный сильный процесс. В настоящем увлечении наблюдатель кончается. Если, что бывает крайне редко, он всплывает снова, то уже неузнаваемо другой, в трезвом бессилии, с отрешенным знанием бесполезности суеты. Становится много что видно и много что сказать, лишь бы хватило терпения.
К сожалению, инерцию литературности всегда трудно пересилить. «Оседлать интонацию», так она называется. Сплошное литературное смещение, и слово ирония здесь ничего не объяснит, лишает написанное шанса стать классикой, девальвирует меткие наблюдения, которых оказывается много до пересола: из-за неуловимости прямой цели они отходят в статус орнамента. С другой стороны, сама эта своевольная до вертлявости пластика становится героем, персоной, действующей силой романа, и схватка с самим собой делает работу автора серьезной как поединок на виду у всех.
Герой писатель идет вместе со всем населением в общем эксперименте страны, в которой отмена совести узаконена примерно так же, как семьдесят лет назад отмена религии. С ним как пустившимся в такой эксперимент происходит много эпизодов. Характерным образом по разным причинам его не может задеть крайняя беда; это подчеркнуто погружением всего с самого начала в один цвет времени. Можно назвать стиль Маканина кошмарным реализмом. Письмо интимно до стыда, которого после отмены совести не надо бояться; голая откровенность смягчена только общей серостью человеческого стада. Ночь широко открывает двери сладости, женщина, универсальная валюта, сонно податлива, она и ее расширение, кв. метры теплого жилья, окутывают всё видение. Чувственность уверенно правит, так что шумные перипетии демократического переворота оказываются только ее пикантным заострением. Таково административное творчество разымчивой поэтессы Веронички, одного из лучших образов в портретной галерее, главном художественном достижении романа, всего больше служащем его основной работе, духовидению. Вечная женственность ·душа мира, и высота духа измеряется всегдашней готовностью биться за постель. Ночное расплавленное сердце, все проглатывая, сплавляет все со всем в нашем мире. Вне его есть другие, жесткие миры, которые однако прокляты и оставлены вне оценок.
Наше положение: Образ настоящего
О. А. Седакова, В. В. Бибихин, А. И. Шмаина-Великанова, А. В. Ахутин и др.
М.: Издательство гуманитарной литературы, 2000. - 304 с.
ISBN 5-87121-023-6
Наше положение: Образ настоящего - Содержание
О. Седакова. Путешествие в Тарту и обратно
О. Седакова. Элегия, переходящая в реквием
В. Бибихин. Нищета философии
О. Седакова. Морализм искусства, или о зле посредственности
В. Бибихин. Власть России
О. Седакова. Ничто
В. Бибихин. Наше положение
С Хоружий. Наше положение как повод для раздражения
В. Бибихин. Герой нашего времени
О. Седакова. При условии отсутствия души
О. Седакова. Поэзия и антропология
В. Бибихин. Сильнее человека
О. Седакова. Письмо
О. Седакова. Речь при вручении премии имени Владимира Соловьева
О. Седакова. Успех с человеческим лицом
О. Седакова. Памяти поэта
А. Ахутин. Анкета
О. Седакова. Учитель музыки
О. Седакова. Маруся Смагина
А. Вустин. Музыка - это музыка
О. Седакова. Походная песня
А. Шмаина-Великанова. О новых мучениках
В. Бибихин. Старец Таврион
О. Седакова. В ожидании ответа
В. Бибихин. Единство веры
В. Бибихин. Родосская декларация
А. Шмаина-Великанова. Образ первоначальной Церкви в Одах Соломона
В. Бибихин. Вера и культура
В. Бибихин. Эстетика Льва Толстого
А. Шмаина-Великанова. Поэзия как выход из богословского тупика: «доктор Живаго» и его последствия
В. Бибихин. Путешествие в будущее
О. Седакова. Дождь
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
