Пападимитриу - Маймонид и Палама о Боге

В Писании отношение Бога к сотворенному Им человеку выражено апофатически. Весь тварный мир, как видимый, так и невидимый, не имеет доступа к Божественной сущности. Библия предполагает опытное знание откровения. Так человек входит в общение с Божественными энергиями. Как еврейский философ Моисей Маймонид, так и православный богослов Григорий Палама подчеркивают полную непознаваемость Божественной сущности. Бог является абсолютной тайной, непостижимой в своей сущности.

 

Но при этом Он открывает Себя в энергиях, сообщаемых человеку. Божественное откровение доступно для человека, как солнечные лучи доступны природному миру. Писание является «учебником» Божественного откровения. Маймонид и Палама подчеркивали динамический характер библейского представления о Боге. Книга, которая теперь перед Вами, рассказывает об их воззрениях современному искателю истины. Я верю, что русский перевод моей книги “Маймонид и Палама о Боге” является выражением стремления русских людей еще лучше понять связь двух богословских традиций. Очень надеюсь, что он послужит лучшему пониманию средневековой иудейской и христианской мысли. 

 

Профессор протопресвитер Георгий Пападимитриу 

 

М.: Путь, 2002. 120 с. 

ISBN 5-86748-022-4 

 

Предисловие к русскому изданию 

Предисловие 

Примечания 

 

 

Для тех, кто неспособен мыслить как ученые Средних веков, этот рассказ не имеет смысла. Для тех, кто способен - он излишен. Современные интеллектуалы часто оказываются обескуражены тем, что их предшественники принимали как аксиому или считали доказанным предшествующими поколениями. Неспособность наших современников представить мыслительный процесс, отличный от нашего, делает их нетерпеливыми и подталкивает написать на полях «Да это абсурд!», не пройдя, быть может, дальше первых страниц. Вполне возможно заниматься современной наукой или философией, не зная античной традиции и того, что в ней принимало или не принимало Средневековье. Однако так невозможно уйти ни на какую глубину. Современные ученые, считающие, будто мир идей родился вчера - с французскими энциклопедистами, Ньютоном, Декартом или Кантом - все они обречены на поверхностное понимание того, как устроен мир, пусть даже им будет присвоена Нобелевская премия или другие подобные ей знаки отличия. Для того чтобы знать, куда мы движемся сейчас, важно знать, где мы находились раньше. 

 

Следующий ниже очерк о двух философах, которых разделяет столетие, и второй из которых ничего не знал о вкладе предшественника, во многих отношениях поучителен. Он показывает борьбу уходящего века за сохранение преданности Священному Писанию и религиозной традиции, признавая при этом разум в качестве источника человеческого и даже религиозного знания. Понимание религиозной верности Маймонидом и Паламой может удивить современных читателей, также уверенных в своей преданности. У них может возникнуть вопрос касательно собственного пути, если окажется, что предшествующие века сковывают их. Как мог не заметить Маймонид, что аллегория и аналогия не так отличны друг от друга, как предполагалось его системой? Или что отвергнув доказательства Аристотеля, он в значительной степени их повторил? Задавать такие вопросы - все равно, что спрашивать у Коперника, как мог он, будучи  гелиоцентриком, верить в мистический характер круга огня. Или почему Галилей в такой степени оставался аристотели- ком, даже громя «Голубей» за их скрытую приверженность Философу. На эти вопросы нет простого ответа, помимо того, что человеческое знание прогрессирует очень неравномерно. Мы пребываем во мраке неведения, который лишь временами пронизывают вспышки света. Читать интеллектуальную историю - значит постоянно удивляться тому, что отвергалось или признавалось всеми в то или иное время, а также поражаться, как гении мысли не могли постичь ясные для нас последствия своих открытий. 

 

Как могли и Маймонид, и Палама утверждать, что Бог, сущность Которого они охотно признали непознаваемой, может быть познан через Божественные действия («энергии»)? Если они говорят, что «через откровение» или «через интуицию», то неужели не ясно, что с этого момента они покидают философию и оказывают услугу атеизму? Если же говорят, что «через видимые действия», то они, безусловно, приходят к некой причине, но она не является Богом? Что позволяет им говорить до определенного момента, но послеапофатически безмолвствовать? Агностик вовсе не испытывает желания говорить, атеист говорит охотно и утверждает, что «Бога нет». В этой книге рассматривается проблема разума и веры. Однако она не решена, поскольку не может быть решена никогда. Какой язык может быть применен к Богу, и может ли вообще, даже если в нем много слов с aprivativum? Иной раз мы можем быть удивлены отсутствием логики (в нашем понимании) у двух средневековых философов, которые находят интеллектуальное удовлетворение там, где мы его уже не находим. В любом случае, мы благодарны доктору Пападимитриу за то, что он приоткрыл для нас завесу над учением двух мыслителей, которые по отдельности должны быть известны многим читателям, но редко вместе. 

 

Герард С. Слойан Temple University