Жирар - Завершить Клаузевица - Беседы с Бенуа Шантром

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

ВВЕДЕНИЕ 

ЭПИЛОГ

Узнать в войне самую суть современности мыслителю помогает Карл фон Клаузевиц (1780-1831) -не слишком удачливый прусский генерал, автор трактата «О войне». Жирар сам признается, что эта книга попала к нему в руки случайно, но сразу же его захватила: именно в изложенных здесь принципах ведения войны он обнаруживает модель человеческих отношений - это Zweikampf, «поединок» между соперниками, связанных узами взаимного подражания и готовых сражаться до тех пор, пока воля одного из них не будет сломлена. Сегодня такой поединок приобретает все более глобальный масштаб, обращаясь противостоянием целых государств и цивилизаций: сначала это были Франция и Германия, затем - Германия и СССР, СССР и США, а теперь - США и Китай, или же Восток и Запад в целом. Каждый хочет победы любой ценой, но проблема насилия заключается в том, что его нельзя контролировать, поскольку ответное насилие никогда не бывает «симметричным»: оно всегда больше, жестче исходного. Стоит чуть приглядеться, и это станет очевидным не только в обычной политике, но и, например, в семейном насилии: т.н. «физические наказания» детей в большинстве случаев будут большим насилием, чем то, на которое способен ребенок, а если ссорятся взрослые, то за «ударом словом» рано или поздно может последовать и удар кулаком. То же - и с войной, и с международным терроризмом, с «войной с терроризмом» и с чем угодно другим. Именно устремление к крайности после века конфликтов между Францией и Германией привело к кошмару двух мировых войн. Поэтому в ситуации наличия у человека мощного оружия оно может стать причиной даже гибели целой планеты вместе со всем человечеством - а это и есть апокалипсис: триумф человеческого, а не божественного насилия. Всего этого Клаузевиц, разумеется, не знал, но предвидел - «как в тусклом стекле, гадательно»: именно поэтому философ заявляет, что его прямая задача - «завершить» этот неоконченный труд, «докончить» то, что он начал, «додумать» его мысль до конца.

 

Следующее открытие Жирара, способное повергнуть в смятение иного его читателя: агрессии (когда кто-то нападает первым или кого-то провоцирует) не существует. Насилие всегда возникает мгновенно и с обеих сторон, однако и тут присутствует парадокс, формулировку которого автор заимствует опять-таки из трактата Клаузевица: «наступающий хочет мира, обороняющийся хочет войны». Так, он пишет, что в Отечественной войне 1812 года войны хотел Александр I, а вовсе не Наполеон, а в период между двумя мировыми войнами обороняющимися были немцы, а не французы. Поэтому, заявляет автор, в насилии виноваты обе стороны, а четкой границы между миром и войной нет: «Люди всегда находятся, таким образом, в ситуации порядка и хаоса, войны и мира одновременно» (с. 39). Казалось бы, Жирар как противник насилия должен осуждать войну, но не тут-то было: еще во Введении к своей работе, цитируя Блеза Паскаля, он говорит о «странной и продолжительной войне насилия против истины», жертвенного механизма против христианского откровения. И в этой борьбе насилие в роли наступающего стремится к миру, то есть основанному на учредительном убийстве культурному порядку, тишине мифа, замалчиванию насильственных истоков - и, в конечном счете, к господству. Отсюда, если угодно, можно сделать вывод: мир - не всегда хорошо. Поэтому Жирар - не пацифист: напротив, он призывает к войне против насилия. Лишь она позволит нам избежать гибели. «Кто ищет покоя - обрящет худшее», - этими словами кончается книга.

 

Подобная апокалиптическая перспектива, стремящаяся к отысканию концов и итогов, открывает собой также и очередной перелом (или серию переломов) в концепции автора - оставшийся, как это часто бывало, незамеченным и для многих его учеников, и для исследователей и критиков его мысли. Эволюция жираров-ской концепции, как правило, представляется последовательным движением в одну сторону - своего рода монорельсом, не предполагающим ни резких поворотов, ни критической ревизии уже пройденного пути. Обычно ее излагают двумя способами: либо через описание трех стадий ее развития (открытие подражания в «Лжи романтизма и правде романа», истоков культуры в «Насилии и священном» и иудео-христианских писаний в «Вещах, сокрытых от создания мира»), либо перемешивая все со всем и предпочитая тематическое изложение хронологическому. Поэтому в таких общепризнанных классических введениях в мысль Жирара, как «Открывая Жирара» М. Кирвана, «Миметическая теория Рене Жирара» В. Палафера или «The Girard Reader» под редакцией самого мыслителя и Джеймса Г. Уильямса идея прерывности, кардинального перелома не представлена в принципе, не говоря уже о том, что все эти работы написаны до 2007 года, то есть еще до выхода «Клаузевица».

 

Между тем «разрывы» в концепции Жирара, пусть и не часто, но все же встречаются. Наиболее известный случай - знаменитая сноска во второй редакции «Вещей, сокрытых...» и изъятие из нее ряда страниц с критикой Послания к Евреям псевдо-Павла и изложением полностью нежертвенной концепции смерти Христа, от которой автор под влиянием критики со стороны католических богословов - и прежде всего Раймунда Швагера, - отказался в пользу различения принесения в жертву другого и самопожертвования, которым как раз и была эта смерть. Однако это всего лишь один пример, а в «Клаузевице» их множество: можно сказать, фактически мы имеем дело с мало кем замеченным четвертым этапом в развитии миметической теории, основным предметом которой становится апокалипсис, а центральным методологическим принципом - мышление изнутри миметизма и утверждение амбивалентности всего и вся. И если бы после «Клаузевица» еще что-то было, мы имели бы большее право его игнорировать, но это - последнее слово автора, его завещание, которое некоторых его наследников немало удивило, а других - разочаровало настолько, что они не прочь были бы о нем забыть. Когда автор этих строк спросил одного из учеников Швагера об его отношении к книге, тот с горечью заметил, что Жирар зашел в ней слишком далеко и что ему следовало вернуться к богословию «Вещей, сокрытых...».

 

Именно в связи с тем, что на первый план в книге выходит устремление к крайности, в ней почти ничего не говорится о козлах отпущения - а если и говорится, то лишь как о «делах давно минувших дней» и достоянии архаической общины. Никакой ошибки здесь нет: козлов отпущения действительно уже не осталось, они стали невозможны вследствие разоблачающей работы истины в христианском откровении. Современность - эпоха небывалого доселе жертвенного кризиса, выхода из которого нет и уже не будет. Благодаря устремлению к крайности и умножению глобальных конфликтов солидарность стала немыслимой, потому что на насилии больше ничего нельзя основать. Поэтому если в «Я вижу Сатану, падающего, как молния» еще могла идти речь об индивидуальных козлах отпущения или же о «козлах отпущения второй степени», когда жертвы сами становились гонителями, то теперь нам остается лишь драка стенка на стенку, которая со временем неизбежно выродится в гоббсовскую войну всех против всех. Именно ее мы, впрочем, и можем сейчас наблюдать.