Многогранность осмысления трапезы в фольклорно-мифологическом сознании, в богословской и богослужебной традиции, в религиозном опыте, философии и художественной культуре позволила объединить в разговоре о ней исследователей разных поколений и школ — библеистов из России и Франции, историков религий, культурологов, этнографов, искусствоведов и литературоведов.
Вместе с тем, этот сборник никоим образом не претендует на всеохватность. У его составителей была другая задача — представить возможные подходы к одному из древнейших культурных архетипов, а точнее — устроить из многообразных приношений «пир понимания», соединяющий, казалось бы, несводимое, собирающий разделенных людей и эпохи вокруг общего стола, где их ждут «простые и прекрасные субстанции».
Что из этого намерения вышло — пусть решает читатель. А пока — трапеза готова, дверь открыта, — и мы рады гостям. Ибо пир, как писала Наталья Леонидовна, — это «лучший образ счастья, причем с одной немаловажной особенностью: ни о чем не надо умалчивать».
Пир — это лучший образ счастья - Образы трапезы в богословии и культуре
Под ред. Светланы Панич и Ирины Языковой
М.: Издательство ББИ, 2016. — xii + 264 с.
ISBN 978-5-89647-336-7
Пир — это лучший образ счастья - Образы трапезы в богословии и культуре - Содержание
Предисловие
I Образы трапезы в Библии и народной религиозной культуре
- Жером Леферт OSB - О переводе кулинарных терминов в детективной литературе.
- Елена Федотова - Свадебный пир Самсона: есть или не есть?
- Елена Федотова - Запрещенная трапеза в Библии
- Ольга Запрометова - Тора, трапеза и богообщение в иудейской и христианской традициях поздней античности
- Ксения Сергазина - Семга для Божьих людей: один день из жизни московской общины христоверов
II Образы трапезы в словесности
- Татьяна Чумакова - Сотрапезничество со Христом. Образ трапезы в древнерусской книжности
- Елена Сморгунова - Трапеза духовная
- Людмила Сукина - Трапеза в миниатюрах русских синодиков XVII-XVIII веков: от Евхаристии до пиров грешников
- Светлана Панич - Образы трапезы в художественном мире Г. Р. Державина
- Марина Шарапова - Трапеза в сюжете цикла А. С. Пушкина «Повести Белкина»
- Ирина Багратион-Мухранели - Пути христианской праведности в повестях «Старосветские помещики» Н.В. Гоголя и «Человек ли он?» И. Чавчавадзе ..
- Светлана Мартьянова - Трапеза в художественном мире драматургии А. Н. Островского
- Любовь Кихней - Метафора зерна в стихотворении О. Мандельштама «Люблю под сводами седыя тишины...»
- Светлана Дубровина - «Антитрапеза» в «антитеатре»: еда в творчестве Сэмюэля Беккета
- Борис Егоров - Еда и питье у Бориса Чичибабина
- Илья Снегирев - О фляге и бумаге для «переживших великий блеф»
- Светлана Мартьянова - Трапеза в стране ГУЛАГа (на материале романа А. И. Солженицына «В круге первом»)
III Образы трапезы в изобразительном искусстве
- Татьяна Воробьева - «Cristor filiae suae»
- Наталья Боровская - Поэтика застолья в живописи Фландрии XVII века
- Лилия Рашпер - «Пир вещей»: натюрморт в европейском искусстве
- Ирина Языкова - Пир Премудрости или возвращение в Эдем: тема трапезыв живописи Елены Черкасовой
Ежегодный симпозиум памяти Н. Л. Трауберг
Пир — это лучший образ счастья - Образы трапезы в богословии и культуре - Жером Леферт OSB - О переводе кулинарных терминов в детективной литературе
Eсли говорить о литературных переводах, вкупе с пиршествами, то тема напрашивается сама собой: что может быть загадочнее и непереводимее в Писании, чем слово «Пасха», Pesah, и не обозначает ли оно, в первую очередь, некое блюдо еврейской кухни? Или даже сразу несколько блюд? Не походят ли две посвященные ему главы в книге Исх (12-13) на оживленную дискуссию домохозяек на местечковой ярмарке? Кто-то у них только что спросил рецепт, и каждая спешит поделиться своей версией, желательно противоположной всем остальным: «Возьмите ягненка...» — «Да не ягненка, а козленка...» — «И пожарьте». — «Нет, сварите». — «Послушайте, это совсем не мясное блюдо! Просто лепешка, даже без дрожжей...» И так далее. На протяжении двух глав, с неумолимой последовательностью, одна на другую, нанизываются вариации (если сменить кухонную метафору на музыкальную) на всем известную тему, трехнотный аккорд, корень из ивритских букв: р- s- h.
Следить за развитием этих вариаций полезно не только из кулинарно-музыкальных соображений, но и юридическо-богословских: именно в таком контрапунктном виде к нам приходит самая первая заповедь в Писании. Многие даже уверяют, что вся Библия должна бы начинаться не там, где она начинается, а именно здесь, с 12-й главы Исх, сразу — и к «делу». Речь идет о более чем почтенной веренице авторов, нашедшей в Раши свой эмблематический сгусток. Они уже два тысячелетия как недоумевают: если основа Торы — устав и заповедь, то зачем понадобилась вся книга Бытия, прежде чем добраться до главного: «этот месяц будет для вас началом всех месяцев» (Исх 12:2)? Не превращает ли явление заповеди в простое предисловие все околичности, кропотливые подступы в виде рассказов и генеалогий? Вот ведь, наконец-то, звучит настоящее слово: читатель оживляется, чувствует себя адресатом книги, а не только свидетелем чужих разговоров. Но он ждал слишком долго, чтобы полностью заглушить желание повыяснять отношения с автором. Что тут можно ответить?
Во-первых, поступь Писания зигзагообразна. Каждое продолжение скрывает ту точку, «с которой и надо было начинать». Читателю Писания стоит как можно раньше привыкнуть к запинкам, оговоркам, оглядкам и уже не досадовать, а наоборот, ждать их с нетерпением, на каждом библейском повороте. Встреча с таким зигзагообразным движением особенно вероятна, когда подходит к концу серия событий, которых набирается семь, или десять, или другое символическое число.
В нашем случае десять. Едва отзвучало десятое Слово, которым сотворен мир, повествование возвращается вспять, к шестому дню, чтобы заново рассказать историю сотворения Адама; в десятом поколении после Адама зигзаг повторяется и перерассказывается история Ноя; в десятом поколении после Ноя рассказ намеренно замедляется, чтобы пуститься в подробности истории Авраама. Пауза длится довольно долго, потому что сам первенец Авраама медлит с рождением. Книга Исхода, ретроспективно, отнесет именно к этой далекой минуте начало всей египетской эпопеи (Быт 15:13; Исх 12:40), которая закончится десятью знаменитыми «казнями». Тут как раз и располагаются интересующие нас две главы, 12-я и 13-я; они занимают точно выверенный промежуток между предпоследней, девятой в серии «казней», и последней. Как и следовало ожидать, рассказ прерывается для нового зигзага, меняет тон, переводит раз-сказан-ное на новый язык, — может быть, еще не существующий.
Прежде чем раскрыться во всех своих нарративных подробностях, десятая «казнь» сжимается до одного слова, луча, точки в темноте. Но зато этот единственный луч преломляется в шести (по крайней мере) попытках назвать цвет. Только цвет улавливает свет, его варьирует, удерживая разницу, а все остальное отпускает на свободу. Шесть вариаций, таким образом, не гуляют сами по себе, а выстраиваются в единый сюжет приближения.
Чтобы его определить, представим детективный роман, и такого особенного рода, где все события уже рассказаны с порога, на первой странице. Но загадка не рассеивается от того, что читателю открыты все факты. Постепенно, упорствуя в чтении, он понимает: настоящий сюжет романа состоит в бесконечном пересказывании, на разные лады, все той же первой и единственной сцены, с добавлением новых деталей, иногда самых незначительных. И вдруг на последней странице, дойдя до, казалось бы, абсолютно излишних подробностей, тайна раскрывается. Читатель (а может быть, даже и тот, кто расследует преступление, будь он хоть отец Браун) бьет себя по лбу: «ну как же я этого не заметил с самого начала!»
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
