Шмеман - Литургическое богословие

Александр Шмеман - Литургическое богословие
Две работы  Александра Шмемана[1]: «Введение в литургическое богословие» и «Евхаристия - Таинство Царства». 
 
Предметом обеих работ является литургическое богословие и литургическое предание Православной Церкви, переживающей по мнению о. Александра, находящегося под сильным влиянием таких католических деятелей «литургического возрождения» как Жан Даниелу и Луи Бюйе, глубочайший «литургический кризис», который «состоит, прежде всего, в неправильном понимании функции и места богослужения в Церкви, в некоей глубокой метаморфозе восприятия богослужения церковным сознанием» (см. «Введение в литургическое богословие», стр. 29 ).
 
В предисловии к книге «Евхаристия — Таинство Царства» он пишет: «Суть этого кризиса — в несоответствии между совершаемым и восприятием этого совершаемого, его переживанием» (см. стр. 208 настоящего издания).
 
Будучи воспитанником о. Николая Афанасьева, он связывает выход из этого кризиса с учением о евхаристической экклезиологии, в котором собрание рассматривается как первичная форма Евхаристии, а Евхаристия как первичная форма Церкви. С одной стороны, вера порождает литургию, с другой, литургия выражает веру. Lex orandi est lex credendi.
 
К сборнику приложена статья протопресвитера Михаила Помазанско-го (1888-1987), напечатанная в 1962 году в журнале «Православный Путь» и представляющая собой краткий критический разбор изданной в 1961 году в Париже книги о. А. Шмемана «Введение в литургическое богословие».
 

[1]Александр Дмитриевич Шмеман родился 13 сентября 1921 года в Ревеле (современный Таллинн). Вскоре семья Шмеманов переезжает в Париж, где Александр заканчивает французский лицей (в эту же пору он и его друг Иоанн Мейендорф становятся иподиаконами в храме святого благоверного великого князя Александра Невского) и осенью 1940 года, то есть, уже после оккупации Парижа немцами, поступает в организованный владыкой Евлогием (Георгиевским) Свято-Сергиевский богословский институт, ректором которого к этому времени избирается отец Сергий Булгаков. Научным руководителем А. Шмемана становится А. В. Карташев, читавший в институте курс церковной истории.
 
Греческий, литургику и патрологию ему преподает его духовный отец архимандрит Киприан Керн, а каноническое право — о. Николай Афанасьев. В 1945 Шмеман заканчивает институт, получает степень кандидата богословия и занимает место преподавателя на кафедре церковной истории. В 1946 году рукополагается в священный сан. В 1951 с женой и тремя детьми переселяется в Америку, приняв приглашение протоиерея Георгия Флоровского, тогдашнего декана Свято-Владимирской Духовной Академии. В 1959 защищает докторскую диссертацию по литургическому богословию. С 1962 и до самой кончины (13 декабря 1983) занимает пост декана академии. 
 

Отец Александр Шмеман - Литургическое богословие

СПб: Издательство «Библиополис», 2006 - 440 стр.
ISBN 5-7435-0253-6

Александр Шмеман - Литургическое богословие - Содержание

От составителя
 

ВВЕДЕНИЕ В ЛИТУРГИЧЕСКОЕ БОГОСЛОВИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ
  • Введение О ЗАДАЧЕ И МЕТОДЕ ЛИТУРГИЧЕСКОГО БОГОСЛОВИЯ
  • Глава 1 ПРОБЛЕМА УСТАВА
  • Глава 2 ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ УСТАВА
  • Глава 3 ПРОБЛЕМА РАЗВИТИЯ УСТАВА
  • Глава 4 ВИЗАНТИЙСКИЙ СИНТЕЗ
Примечания
 

ЕВХАРИСТИЯ ТАИНСТВО ЦАРСТВА

ОТ АВТОРА
  • Глава 1 ТАИНСТВО СОБРАНИЯ
  • Глава 2 ТАИНСТВО ЦАРСТВА
  • Глава 3 ТАИНСТВО ВХОДА
  • Глава 4 ТАИНСТВО СЛОВА
  • Глава 5 ТАИНСТВО ВЕРНЫХ
  • Глава 6 ТАИНСТВО ПРИНОШЕНИЯ
  • Глава 7 ТАИНСТВО ЕДИНСТВА
  • Глава 8 ТАИНСТВО ВОЗНОШЕНИЯ
  • Глава 9 ТАИНСТВО БЛАГОДАРЕНИЯ
  • Глава 10 ТАИНСТВО ВОСПОМИНАНИЯ
  • Глава 11 ТАИНСТВО СВЯТОГО ДУХА
  • Глава 12 ТАИНСТВО ПРИЧАСТИЯ
Примечания
Библиография
 
ПРИЛОЖЕНИЕ

Протопресвитер Михаил Помазанский (1888-1987)

Богослужение
Таинства и освятительный элемент священнодействий
Иерархия и таинство священства
Призывание и прославление святых
 

Александр Шмеман - Литургическое богословие - Предисловие

 
Я хотел бы, чтобы была понята та богословская и духовная перспектива, в которой написана эта книга. Я ясно сознаю, что в ней я касаюсь той сферы церковной жизни, которая в силу разных причин молчаливо признавалась неприкосновенной,защищенной своего рода «табу» — во всяком случае, в Православной Церкви. Это сфера богослужения, литургической жизни, литургического опыта. Табу это восходит, если я не ошибаюсь, к митрополиту Филарету. Великий московский святитель, очевидно, ясно сознавал всю потенциально неограниченную силу аввакумовства в церковной среде, когда рекомендовал не прикасаться критически-богословствующему разуму к области церковного культа.
 
Наше богословие до сих пор строго соблюдало это «табу». Каковы бы ни были его дерзновения в других областях, как широко ни пользовалось бы оно свободной, религиозно-вдохновенной критикой — этим неотъемлемым условием всякого богословского развития, дерзновение и критика останавливались у священного порога храма, замолкали при первых словах извечно совершающейся в нем литургической мистерии. «Удобее молчание» — и к этому молчанию призывало как чувство благоговения, сознание, что здесь — «святое святых» Православия, так и мудрость житейская, знавшая, что прикасаться к сфере богослужения небезопасно, ибо в ней вся сила народной любви, народного благочестия, вся священная инерция религиозного чувства, уже давно скинувшего с себя опеку богословского анализа и оценки.
 
Перед теми, кто вдохновил меня на богословское служение в Церкви, перед моими учителями и собратьями в этом служении, я хочу и должен исповедать, что не из дешевого дерзания, не из дерзания ради дерзания я нарушил это «табу», а из верности богословию и его подлинному призванию в Церкви. Так случилось, что с конца патриотической эпохи богословие стало как бы исключительно интеллектуальной сферой церковной жизни, не только de facto, но и de jure отделенной от сферы благочестия и богослужения.
 
И если с недавних пор стали все чаще говорить о том, что благочестие и богослужение имеют прямое отношение к богословию как его питательный источник, как «закон молитвы», определяющий «закон веры», то еще не было открыто, прямо и твердо заявлено и о священном праве богословия стоять на страже чистоты богослужения, верности его своему призванию и назначению; ибо, если богословие есть действительно раскрытие опыта Церкви в богоприличных, т. е. этому опыту соответствующих, словах и понятиях, если, далее, опыт Церкви дан, сообщен нам, живет в нас, прежде всего, в тайне литургической жизни ее, то богословие должно по необходимости стоять на страже и этого опыта, в меру своих сил и возможностей охранять его от засорения, искажения и извращения... Табу, о котором я только что говорил, больше не действует. Па наших глазах совершается великий отход от Церкви. Подчеркиваю — не только восстание против нее демонических сил и духов злобы поднебеспых, но именно размыкание человечества и Церкви.
 
В грохоте и шуме технологических революций, в мире, похожем одновременно и на сумасшедший дом, и на леса какого-то грандиозного здания, общий план которого никому не понятен и которое все же строится, старые и привычные символы перестали доходить до человеческого ума, сознания, совести. Или, вернее, они стали только символами, лишились способности быть носителями силы, преображающей «реальность» и как бы естественно, непреодолимо, победоносно подчиняющей ее — эту «реальность» — Царству Божьему, всеобъемлющей цели, провозглашенной Евангелием. Не случайно столько православных так любят символическое истолкование богослужения и этим истолкованием так легко удовлетворяются.
 
Здесь, как в фокусе, находит свое выражение тот почти всеобъемлющий символизм христианского сознания, что пришел на смену его исконному и столь же всеобъемлющему реализму. Благочестивый, церковный человек наших дней может с отвращением и негодованием смотреть на ненавистную ему «современность», кишащую кругом него, или же, наоборот, он может добродушно не замечать, что мир отшатнулся от Церкви, и по-прежнему благословлять ставшую до конца чуждой христианству ткань истории. Он может быть по отношению к миру в состоянии злорадного апокалиптического пессимизма или же наивного, всепрощающего оптимизма. Все это ничего не меняет в его переживании Церкви... Оно ограждено, оно как бы «гарантировано» сложной, прекрасной, всеохватывающей сетью символов, удовлетворяющих его религиозное чувство и делающих его слепым и глухим по отношению к любой реальности.
 
В том особом, единственном, ни на что не похожем, живущем своей собственной, от всего обособленной и ни от чего не зависящей жизнью, мире, который называется богослужением, реальность — всякая реальность — попросту исчезает, отрицается, растворяется. Ее нет. Богослужение к ней не относится, как не относится Пасха к случайной дате, на которую она падает в итоге сложнейших исчислений... Мы выходим из храма, и мы находим и мир, и все на той самой точке, на которой мы оставили их два часа до этого. Мы уходили, и вот, мы вернулись, кто с чувством исполненного «религиозного долга», кто с сожалением, что нужно снова окунуться в опостылевшую, трудную, злую жизнь. Да, возможно, с утешением, возможно, с возросшей силой тянуть и дальше лямку. Но чуда обновления нет, и его не могло быть. Нет сознания, что вот — все началось снова, с начала, что все возвращено к исходному пункту, что мы в начале — этом поразительном начале приблизившегося, открывшегося, дарованного, засиявшего дарами Св. Духа Царства Божьего... Чудо было в храме — закрытое, огражденное, таинственное: преложение Даров, превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, вечное, самотождественное, неизъяснимое чудо, скрытое от всех взоров в глубине алтаря, закрытое крыльями серафимов, мистическая реальность — к профанному миру, в нашем сознании, отношения не имеющая и иметь не могущая.
 
 

Категории: 

Благодарю сайт за публикацию: 

Ваша оценка: Нет Average: 9.3 (7 votes)
Аватар пользователя igoreck