Евангелие Истины

Несомненная значимость данного сборника заключается в том, что переводы вышеперечисленных текстов на русский язык выполнены впервые.

 

В нашу задачу (как редактора) входило сквозное прочтение переводов, выборочная сверка, как правило, наиболее спорных мест с текстом оригинала, точнее — с текстами публикаций оригиналов, которые были любезно предоставлены нам автором переводов, внесение необходимых поправок (а в случае необходимости — и исправлений), а также формулировка рекомендаций по улучшению как самого авторского текста, так и его оформления при подготовке к изданию.

 

Если учесть, что ряд христианских гностических текстов уже был переведен на русский язык — и сделано это разными исследователями (перевод такого текста волей-неволей представляет собой исследование), — а некоторые тексты переводились неоднократно, то опубликование переводов настоящего автора, несомненно, внесет существенный вклад в наши представления о христианской гностической литературе уже тем, что заполнит значительную лакуну в общем корпусе переводов на русский язык памятников христианско-гностического содержания, улучшив положение заинтересованных российских читателей и приблизив их к читателям западным, которым публикации данных источников во всей их полноте вполне доступны.

Пер. Дм. Алексеева; под ред. А. С. Четверухина — Ростов н/Д : Феникс, 2008. — 541 с. — (Духовное наследие).

ISBN 978-5-222-13041-4

 

Первый русский перевод двенадцати христианских гностических текстов (предисловие научного редактора)

Приложение. Гностический псалом

Литера тура

 

 

Трудно себе представить, чтобы переводы таких сложных текстов, как христианско-гностические, дословно совпали у разных исследователей (точнее было бы — «толкователей»), работающих независимо друг от друга. Да и сам термин «перевод» применительно к древним текстам религиозно-философского или религиозно-мистического содержания (это относится как к данным текстам, так и к гораздо более ранним египетским) представляется нам абсолютно неадекватным, а потому и некорректным. На наш взгляд, термин «интерпретация» гораздо более уместен хотя бы уже потому, что при «переводе» таких произведений любой, кто занимается ими, так или иначе привносит чисто субъективный момент — свое отношение к ним, свое понимание их содержания, свое понимание их грамматики — каждый автор имеет свои преференции в сфере морфологической, лексической, синтаксической и стилистиче-ской интерпретации.

 

Все это оказывает определенное влияние как на понимание грамматики текста, так и на восприятие его смысловой нагрузки. На понимание текста влияет и такой факт — сохранился ли рассматриваемый текст в одном списке или в нескольких. Действительно, некоторые тексты данного сборника (например, Послание Евгноста) и не вошедшие в него (например, Апокриф Иоанна) в силу своей популярности у христиан-гностиков дошли до нас в нескольких вариантах. Исследователи, истолковывающие их, стремятся, как правило, «выжать» из них максимум информации и свести все варианты к «общему знаменателю», представив читателю некий сводный текст. Задумаемся, насколько это оправданно, каковы причины (помимо упомянутой «популярности») появления очень близких, но местами расходящихся списков и к чему может привести сведение их к «общему знаменателю».

 

Прежде всего следует, вероятно, попытаться вникнуть в сам механизм расхождения (формального и смыслового) в списках одного и того же по сути текста, учитывая при этом как субъективные, так и вполне объективные факторы. Доказано, например, что некий текст был сначала зафиксирован на арамейском языке, затем переведен на греческий, а после того — на коптский. Прекрасно, если до нас дошла вся эта цепочка текстов, содержание которых, за сущими мелочами, идентично. Но такое трудно даже представить себе, если речь идет не о канонических книгах Библии. Замечательно, когда сохраняется несколько коптских версий одного и того же произведения. На самом же деле мы сталкиваемся с таким неоспоримым фактом: не может быть абсолютной формальной и смысловой идентичности как при переложении текста с одного языка на другой, так и в списках, зафиксированных на одном и том же языке.

 

Так, уже на стадии бытования в арамейском облике «исходный» текст неоднократно переписывался. Очень хорошо, если до нас дошел хотя бы один арамейский список. В основу греческого переложения (если оно дошло до нас хотя бы в одном экземпляре) мог быть положен другой арамейский вариант, который не сохранился. Греческих переложений тоже могло быть несколько, и они наверняка отличались одно от другого. То же можно сказать и о «конечных» коптских версиях. Уже сам факт перевода с языка на язык предполагает диверсификацию и дивергенцию как по форме, так и по содержанию.

 

На степень расхождения между оригиналом и его переложением на другой язык или даже списком с оригинала, выполненном на том же самом языке, влияли следующие факторы: степень сохранности оригинала, степень владения неродным языком того, кто перелагал текст на свой родной язык, степень грамотности интерпретатора и/или переписчика в его родном языке, умение подыскать максимально точный лексический аналог и, наконец, наличие стремления «исправить» вполне удобочитаемый текст.

 

Идея унификации священных писаний и их канонизации в то время еще только витала в умах приверженцев иудаизма, иудео-христианства и «протомандеизма». Следует учесть, что мотивацией при этом являлось не только вполне естественное стремление получить (точнее — выработать) надежную текстуальную опору для того или иного вероучения, но и прецедент создания коллективного унифицированного перевода с древнееврейского и раинеарамейского языков на греческий книг Ветхого Завета, известного как Септуагинта, осуществленного в тот период в Александрии семьюдесятью (а по другим сведениям — семьюдесятью двумя) «толковниками». Вот именно этот термин («толковник» — толкователь, истолкователь, интерпретатор) способен наиболее точно охарактеризовать того, кто занимается «переводом» подобных текстов. Перевести можно только элементарный по смыслу текст (ибо даже современный художественный текст все еще не подлежит компьютерному переводу, несмотря на все усилия специалистов с их «hi-technologies»).

 

Наше стремление максимально полно понять текст абсолютно естественно, как и то, что мы обращаемся к параллельным и близким по смыслу текстам, реализуя свое намерение. И тут, подспудно, в нашем сознании возникает стремление, тоже вполне естественное, восстановить во что бы то ни стало некий исходный текст или прототекст. Это уже наш собственный чисто психологический момент. В таком случае необходимо признаться, что мы находимся в плену «моноцентрических представлений». Полностью избавиться от них нельзя, но смягчить можно, если учесть нижеследующее.

 

Так, пытаясь реконструировать прототип того или иного произведения, следует, видимо, помнить о тривиальных истинах, которыми обязан руководствоваться исследователь и которые, как бы находясь за скобками, нередко напрочь ускользают от его внимания в порыве увлеченности работой над источником, имеющим несколько вариантов. Тем не менее, всякая религиозная система вызревает из системы представлений, которая на начальном этапе существует в форме устной традиции. Но и позже, когда те или иные элементы этой традиции, то есть сказания, начинают фиксироваться письменно и обретать форму писаний, устная традиция продолжает превалировать, и далеко не все ее сюжеты (или мифологемы) обретают письменный облик.

 

Если система религиозных представлений переживает период бурного развития, а тем более активно конкурирует с близкими системами или размежевывается с ними, это означает, что даже между приверженцами данной системы практически по любому поводу могут возникнуть разногласия, порой острейшие, носящие характер от несущественных до принципиальных. Если эти разногласия продолжаются при зачатках письменной традиции, на свет появляются тексты близкие, но расходящиеся между собой, начиная от общей концепции и кончая «мелочами».

 

Это, собственно, мы и наблюдаем на примере публикуемых толкований, в которых освещаются (иногда в развернутом виде) картины теогонии и космогонии, причем чаще не как некую данность, но как процесс. Отсюда и всяческие «нестыковки» в близких, казалось бы, текстах. Если слишком увлечься сопоставлением близких текстов, стремясь свести их воедино во что бы то ни стало, мы рискуем получить текст, уложенный в прокрустово ложе и не отвечающий реальностям своего времени, зато предоставляющий отличный полигон для научных настольных игр современным исследователям. Анализируя и истолковывая писания BG, мы неоднократно сталкивались с тем, что «параллельные тексты» достаточно редко предоставляют истинные параллели, а в целом не способствуют ни восстановлению, ни пониманию данного текста, но лишь уводят в сторону и ставят исследователя на ложный путь.

 

Все-таки не следует забывать, что comparaison n'est pas raison, и следует помнить, что сопоставление — это «палка о двух концах». Но даже если и так, то это вовсе не означает, что мы принципиально против сравнительно-сопоставительного метода постижения истины как такового. Напротив, этот метод очень полезен для формирования общих представлений, касается ли это отдельного феномена или речь идет о понимании общей направленности религиозного мышления приверженцев исследуемой религиозной системы и ее взаимодействия с близкими системами. Этот метод может сослужить хорошую службу при более точной интерпретации как отдельных отрывков (или сюжетов) исследуемого источника, так и используемой в нем специальной терминологии.