Долгожданная книга, рассказывающая об участии верующих евангельских церквей Украины в событиях протеста на Майдане.
Композиционно книга выглядит так: 28 историй протестантов, представляющих практически все сегменты Майдана, дополняются хронологическим повествованием.
Оно дает понимание политического контекста, в котором проходило служение протестантов на Майдане.
Эта хронология — не является хронологией в привычном смысле.
Это аргументированный (вы увидите свыше 300 ссылок на украино-, русско-, англоязычные СМИ) рассказ журналиста, не претендующего на ювелирную незаангажированность, но все-таки попытавшегося представить события с проевропейской позиции.
Главная цель этой книги — доказать сомневающимся, что протестанты были вправе служить на площади, несмотря на то, что кто-то говорил о ней как о «пространстве греха». Мы видели и свидетельствуем, что христиане были и остаются миротворцами — начиная с уровня всеукраинской политики и заканчивая решением бытовых конфликтов между протестующими.
Мы надеемся, что вскоре, только не так быстро, появится и предельно объективная история Майдана. Верим, что она существует.
Алексей Гордеев
Алексей Гордеев - Церковь на Майдане
«Книгоноша», 2014
ISBN 978-966-2615-99-9
Серия Национальные евангельские авторы
Алексей Гордеев - Церковь на Майдане - Протестанты - участники Майдана
Анатолий Денисенко
Майдан развил в нас обостренное чувство справедливости и заставил задуматься над темами, которые нам раньше были неинтересны, — покорность власти, допустимость насильственного сопротивления злу, участие в революционных действиях. Итоги Майдана будут более отчетливы, если познакомиться с личностью предтечи политического богословия и богословия освобождения Дитриха Бонхёффера.
Этот молодой немецкий пастор, как и многие из тех христиан, кто был на Майдане, стоял перед серьезным этическим выбором. В случае Бонхёффера выбор заключался в следующем: «бороться против нацизма и самого Гитлера, то есть прибегать к обману, участвовать в заговоре и покушении на убийство — или промолчать и допустить гибель тысяч и миллионов»335.
Мы, члены нескольких протестантских церквей, во время противостояния на Майдане стояли перед выбором: снабжать ли коктейлями Молотова передовую и противостоять беззаконию или допустить, чтобы Янукович и его команда и дальше насиловали и грабили нашу страну.
Бонхёффер, как и мы, должен был сделать выбор, превосходящий возможности этого самого выбора. Непростой вопрос: как поступать, живя в такой период истории, когда ощущаешь себя загнанным в этическую ловушку? Что делать, когда вокруг творится чудовищное зло? Что лучше в такой ситуации?336
Подобные пограничные ситуации помогают нам осознать, что этика не всегда может быть универсальной, и очень часто она приобретает ситуативный характер. Так, например, бывают ситуации, когда большая заповедь отменяет меньшую. Иисус нарушил заповедь о субботе ради оказания помощи больным. Православные священники, бравшие в руки оружие во время Второй мировой войны, нарушали заповедь «не убивай» (Исх. 12:13) ради исполнения большей заповеди о том, что «нет больше той любви, если кто положит жизнь свою за друзей своих» (Ин. 15:13).
В случае Бонхёффера, его выбор, участвовать в заговоре против Гитлера или нет, касался только его самого и Бога. В случае участия в насильственном сопротивлении украинской власти каждого из нас действовала та же формула. Как ни крути, каждый идет своим путем в одиночку. Нет массового христианства. Есть только я, Бог и тот завет, который мы заключили. Каждому приходится выбирать самому, каждый сам будет и отчитываться перед Богом.
Бонхёффер считал, что «надо целиком предаться делу Бога, даже если это повлечет за собой моральные проблемы»337. Он настаивал на том, что ждать и наблюдать это не христианское поведение338. Для него «верить — значит, позволить идти событиям так, как они идут, и лишь в этом ходе событий совершить поступок»339.
Вся проблема заключается лишь в том, что надо преодолеть разрыв между исторически-политическим и христианским действием, уйти от надуманного дуализма «церкви и общества» и абстрактной аполитической позиции, навязанной нам большинством руководителей протестантских церквей. Бонхёффер говорит, что «в этике, как и в догматике, мы не можем просто повторять библейскую терминологию. Изменившаяся этическая проблематика требует измененной терминологии»340.
Важно знать, что Бонхёффер всегда был пацифистом. Однако его пацифизм заключался не в том, что он был против войны. Его пацифизм выражался в том, что он, будучи против войны, всеми силами желал остановить войну, и именно поэтому боролся с тем, кто развязал эту самую войну.
Когда один из его сокамерников спросил о том, как он, будучи христианином, мог быть частью насильственного сопротивления Гитлеру, Бонхёффер ответил: «Если я вижу пьяного водителя, который несется вниз по улице, я не буду рассуждать, что моя задача заключается в том, чтобы похоронить жертв этого сумасшедшего. Более важным в этот момент будет попытка вырвать руль из его рук»341.
Бонхёффер писал, что, избегая публичных столкновений, человек обретает убежище в приватной порядочности. Это ведет к тому, что он вынужден замолчать и закрыть глаза на несправедливость, творящуюся вокруг него. Позиция невмешательства приводит к тому, что человек не совершает ответственных поступков, и репутация его остается незапятнанной, но дается это ценой самообмана. Увы, но что бы он ни делал, ему не будет покоя от мысли о том, чего он не сделал. Такой человек либо погибнет от этого беспокойства, либо сделается лицемернее всякого фарисея342.
Я далек от того, чтобы претендовать на статус пострадавшего на Майдане. Меня не убили и даже не ранили. Я не лез под пули и не стоял в рядах Самообороны. Однако то, что я пережил на Майдане, мне напомнило слова гарвардского профессора Харви Кокса, который однажды написал, что «мы пытаемся жить в эпоху революции, не имея теологии революции. Сегодня создание такой теологии должно стать нашей первоочередной задачей»343.
После казни тело Бонхёффера кремировали, а прах развеяли по ветру. Пепел стал частью воды, частью земли, частью воздуха, частью других живых элементов, частью нас. Немецкий теолог как бы стал этаким «вирусом», которым некоторые из нас «заразились». В том числе «заразились» и те, кто был на Майдане.
Через 10 лет после казни своего друга Бонхёффера Ханс Царнт произнес такие слова: «Прежде были мученики, которые звали мир прийти в церковь. Дитрих Бонхёффер — это мученик, который звал церковь прийти в мир»344.
Анатолий Калюжный
Какие «плюсы» видны уже на сегодня? Во-первых, влияние молитвенной палатки. О молитвенной палатке можно писать книгу. Там были удивительные встречи, удивительные исповеди, удивительные покаяния людей самого разного плана. В палатку заходили протестующие и спрашивали о том, как быть в той или иной жизненной ситуации. Никто нас не спрашивал, какую церковь мы представляем. Люди видели во мне священнослужителя и начинали откровенный разговор. Молитвенная палатка оказывала очевидное духовное влияние на участников зимнего протеста.
Во-вторых, протестанты были на Майдане, и «Правый сектор» вместе с комендантами Майдана об этом знали и видели нас как на ладони. Возможно, мы не «рисовались», однако я скажу, что был период около месяца, когда в самое трудное время с Майдана исчезли греко-католики. Им тогда угрожали, и начальство отозвало всех своих людей.
Я стоял на Майдане не для того, чтобы «раскручивать» бренд протестантизма или показать свое «я». Я стоял там, так как чувствовал, что должен там быть; о репутации, раскрутках и имидже мыслей не было вообще — это был десятый вопрос.
Из «минусов»: Майдан еще не прошел через умы и сердца всего общества. События на востоке Украины — это, по сути, бойкот Майдана. Помимо влияния российского фактора, общество не готово жить в условиях, предлагаемых Киевом (Майданом).
Давайте жить демократично, открыто, честно — всем же известны эти принципы! А Восток не хочет. В своей массе то общество должно пройти через болезненные перипетии и «доплавиться». Если, простите, пару недель назад один из моих друзей, пастор из Мариуполя, говорил о том, что «мне все равно, при ком сажать картошку — при Путине или при Турчинове», то о чем говорить? Думаю, у них идет очень непростой процесс переосмысления жизни.
В Славянске около 30% местного населения — это христиане-протестанты. Они были достаточно влиятельны, однако ничего не смогли сделать. Причина — когда нужно было действовать и говорить Слово, они игрались с Нелей Штепой (с 31 октября 2010 г. Славянский городской голова, 11 июля 2014 г. арестована по ч. 2 ст. 110 УК, «посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины» — прим. авт.) и участвовали в совместных проектах.
Я не осуждаю. Я напоминаю, что Бог проводит нас через очистительные фильтры и покаяние, тем самым приготавливая Церковь к чему-то новому и большому.
Также, я убежден, когда Путин вторгся в Крым, это стало началом его конца. Через год–два выстроенная им система рухнет, и там будут свои Майданы и дележи власти. После этого Россия откроет нараспашку двери для Евангелия.
И еще, я считаю, что мы недостаточно молились и постились. Недостаточно стояли в проломе, чтобы сохранить эти жизни. Это мое субъективное ощущение.
Михаил Черенков
Киевский Майдан разбудил Восток. Все проснулись и нашли себя в дремучем «совке». Но одни ужаснулись и при свете Майдана нашли свою затерянную «украинскость», а другие — еще более утвердились в своей советскости и антиукраинскости. Церкви растерялись.
Если Майдан был «революцией достоинства» и свободы, то Восток стал очагом контрреволюции «стабильности и порядка». Как обнаружилось, восток Украины за все двадцать три года ее независимости оставался заповедником советизма, нетронутым и лишь слегка приукрашенным оазисом СССР.
Это трудно назвать открытием. Поражают разве что масштабы и глубина советского влияния. Куда большей неожиданностью стало то, что многие евангельские церкви выбрали сторону Антимайдана, «власти», «совка», прошлого.
Местные «богословы» поспешили напомнить, что «всякая власть от Бога» и что «с мятежниками не сообщайся». «Христианские» блогеры из Донецка начали защищать памятники Ленину от «националистов» и сетовать на разрушение советского культурного наследия. Лидеры церквей принялись рассуждать о том, что «коррупция не так уж и плоха, по крайней мере, известно, кому что дать и как решить вопросы, а победа бандеровцев может нарушить привычные схемы».
Евромайданы собирали десятки и сотни людей — благородных и бесстрашных, но к евангельской церкви отношения не имеющих. Были единицы активистов или тихих молитвенников, но церковные функционеры делали вид, что они «вне политики» и сохраняют «нейтралитет». Большинство христиан не боялось «совка» в церкви, сжилось, свыклось с ним, а Майдана в церкви испугалось.
Уже после победы Майдана в Донецке по инициативе пастора Сергея Косяка возник христианский Майдан — молитвенный марафон на площади Конституции. Но даже в дни относительной безопасности он собирал считанные десятки патриотичных молитвенников. Тысячные донецкие церкви остались в стороне. Похожая ситуация наблюдалась в Харькове и Днепропетровске.
В поддержку единой и демократичной Украины выступили молодые лидеры и молодые церкви, не связанные системой и опытом «сотрудничества», те, кому «нечего терять».
Большинство же христиан восточной Украины искренне надеялись, что «мятеж», «бунт», «восстание против законной власти» захлебнется. Отвыкшие от свободы крепостные Донбасса испугались бесстрашия и принципиальности, свободолюбия и солидарности. Майдан стал вызовом, принять который не хватало сил и мужества. Майдан указал не только на преступления Януковича и порочность системы, но также на испорченность, продажность, рабское сознание его избирателей, слуг системы. Как говорили еще в 2004 году «Янукович — бандит, но наш». А теперь вот возник Майдан и «Украина после Майдана». Допустим, они хорошие, но не наши. Майдан не вписывается в старую систему мышления, ценностей, мировоззрения. Поэтому Майдан возненавидели.
Почему люди вдруг принялись защищать «беркутовцев», хотя нигде нет такой ненависти к «ментам», как в Донбассе? Почему Януковича, преступления которого местные знают не понаслышке, до сих пор называют «нашим»? Почему лидеры донецких церквей уже в последние дни режима ходили к мэру с признанием своей полной лояльности? Потому что проснулось осознание: мы часть этой безбожной системы. Надо или меняться (а это страшно и трудно), или доказать ей свою верность в надежде, что не тронут и оставят тихий уголок.
Стабильность уже построенного «совка» оказалась дороже лучшего будущего, за которое еще нужно было побороться. К тому же добавлялась неуверенность, что Майдан реально что-то изменит, что не последуют репрессии от власти за поддержку демократов.
Отношение к Майдану вскрыло неприятную правду о Церкви, о ее реальном влиянии. Она верно служила людям, но не меняла их. Наркоманов лечили, бедным помогали, сирот усыновляли. А теперь бывшие клиенты реабилитационных центров воюют на стороне ДНР и угрожают пастору, в лучшем случае, «морду набить».
И все же, точка невозврата пройдена. Многие церкви захвачены сепаратистами, десятки евангельских лидеров пострадали, разрушены детские приюты и благотворительные центры. В условиях войны страх перед вызывающими переменами в стране и перед революцией в церкви отступил на второй план.
Трагический опыт дал право и возможность сравнить Майдан и Антимайдан, европейскую и евразийскую перспективы, лики «Небесной сотни» и лица боевиков самозваной ДНР. Предстоит долгая и тяжелая борьба за то, чтобы церкви прошли через свой Майдан и стали по-настоящему украинскими, чтобы лидеры молитвенной палатки стали лидерами церквей, стали влиятельным меньшинством и повели за собой общины и общество. Но позиции уже обозначены и наступила ясность, призывающая к выбору и действию.
15/02/2015
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
