Кантор Владимир Карлович - Между произволом и свободой

По крайней мере, один факт налицо: после некоторого периода отсутствия в России опять есть то, что называется «интеллигенция». В издательстве «РОССПЭН» вышла новая книга писателя, философа и культуролога Владимира КАНТОРА «Русская классика, или Бытие России». С ним беседует наш обозреватель Леонид НИКИТИНСКИЙ.

– С упоением читал твою книжку, но спотыкался. На титуле стоит 2005 год, но Герцен там литератор «прошлого века», а Франк – философ «нынешнего». Есть же в программе «Ворд» такая штука как «заменить всё»: один раз нажал, и прошлый век по всему тексту сразу стал позапрошлым. Тобой руководила философская лень? Как Лао - Цзы?

– Что значит «прошлый», «позапрошлый»?.. Книга лежала готовая с 2000 года, но своих денег у меня на ее издание не было, ведь книги непереводные и те, что не учебники, идут сложно, издатели не всегда готовы на риск выпуска книги, хоть и известного, но не очень модного автора. Я в этом смысле и вправду фаталист, книги выходят тогда, когда должны выйти. У меня вышло около двадцати книг – художественных и культурфилософских, но только две или три вышли практически сразу после их написания. Гранты на издание были. Я к этому привык. А потом столько достойных примеров. Как кричал Мандельштам начинающему поэту: «Гомера три тысячи лет не издавали!» А неизданный почти сто лет Чаадаев! Тут скорее можно стыдиться, что твои тексты все же выходят. Хотя в книгах старался не лукавить. Значит, близится время сбора какого-то урожая. Вот книжка и вышла.

– Ты полагаешь, что можно вникнуть в суть истории интуитивно?

– Интуиция необходима, но, конечно, этого мало. Интуиция хороша, когда факты у тебя не сходятся, когда их осмыслить не можешь, не видишь, ведь историк не пророк, или, по слову Фридриха Шлегеля, «пророк, обращенный назад». Кафка предсказал суть ХХ века лучше многих историков и философов. Какие-то смутные «дежавю», предчувствия – это нормальный метод постижения истории, когда рацио плохо работает. Многие в первые постсоветские годы анализ заменял призывами к восстановлению прошлого (сталинизма, скажем) и приговорами происходящему. Но я не агитатор и не прокурор. В середине восьмидесятых, например, я ничего как историк и как философ не мог для себя даже сформулировать, что происходит. А хотелось. Поэтому я сидел и писал в стол рассказы, цикл которых так и назывался: «Мутное время, или Предчувствия».

– Твои предчувствия оправдались?

– Мне кажется, да. До смуты в российском ее понимании, как при Лжедмитрии или Ленине, слава Богу, дело не дошло и уже вряд ли дойдет. К сожалению, и на революцию Петра Великого или Александра Второго наше сегодня тоже мало похоже. Конечно, история – не таблица Менделеева. Мы наблюдаем как бы некоторую химическую взвесь, но наше положение наблюдателей осложнено тем, что мы внутри. А снаружи еще хуже видно. Как показывает опыт, Запад всегда плохо разбирался в российских делах, ему всегда легко было запорошить глаза фасадной логикой. Так ленинская катастрофа была воспринята Западом как социальная революция. Русские европейцы более понимали Европу и переживали ее судьбу, нежели Запад – русские проблемы. А сейчас и подавно трудно: уклада нет, нет строя, никакой видимой логики, все мутно, и это пока видимая суть цикла.