Кочетков - Наше время не бездарно для церкви

Я абсолютно согласен, что наше христианское отношение к государству должно быть здравым, и считаю, что если отменить государство со всеми его недостатками, о которых говорит Феликс Вельевич, то будет анархия, смута и хаос. Я не за то, чтобы государство упразднять. Я не анархист и не коммунист, которые думают, что государство когда-то отомрёт. Я лишён этих наивных предрассудков и не верю в эти мифологемы.

 

Конечно, я согласен, что в нашей нынешней церкви, как и в других автокефальных церквах, должен быть руководитель. Абсолютно верно, что это требует и смирения перед ним, и уважения, и любви. И когда я встречаюсь с неуважительными высказываниями в адрес патриарха, абсолютно лишёнными любви и всякого смирения, я считаю их недостойными. Очень жалко, что Феликс Вельевич не даёт ни одной цитаты из моей статьи. Я никак не мог понять, откуда он взял эти мысли, для чего приписал их мне и счёл нужным критиковать.

 

М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2019. - 88 с.

ISBN 978-5-89100-216-6

 

 

Вопрос о власти в церкви становится особенно острым в связи с новым общеправославным и общехристианским историческим этапом, определяемым как постконстантиновская эпоха. Прежде всего здесь надо сказать о тенденции папизма—такой модели управления церковью, в которой возглавляющий церковь епископ, митрополит, патриарх или папа воспринимается не как первый среди равных, а как епископ епископов, т. е. иерархически возвышающийся и властвующий надо всеми. При этом папа может быть и святым человеком (я вполне в это верю), но папизм как система отношений, система церковного устройства, церковного управления чужд евангельской природе Церкви. И в наше время выявляется с необычайной ясностью, что руководители поместных церквей также настроены папистски. Они, казалось бы, имеют в руках ничем и никем не ограниченную власть и — таким образом — все возможности исправлять накопившиеся проблемы и ошибки, но мы видим, что они не могут решить основных вопросов в устроении церковной жизни и служений. Их голос не звучит, их слово часто не имеет духовной силы, не меняет жизни церкви и жизни общества и не запоминается надолго. Голос патриарха должен был бы звучать, это как бы предписано патриарху. Но мало ли что предписано, одно дело — что должно, другое дело—что можно. Не всё можно исполнить из того, что должно, и не всегда это зависит от фигуры патриарха, или папы, или какого-нибудь митрополита, архиепископа, возглавляющего ту или иную церковь. И вот это самое главное!

"Ни патриархи, ни папа, ни общеправославный собор не могут показать пример свободного высказывания, в котором веял бы Дух Святой."

 

Как сегодня услышать голос Церкви, если ни патриархи, ни папа, ни общеправославный собор не могут показать пример свободного высказывания, в котором веял бы Дух Святой, который бы могли признать за голос свыше — голос от Бога? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо осмыслить пост-константиновский период церковной истории, неотъемлемой чертой которого—как я постарался показать в своём докладе на конференции в Екатеринбурге—становится общинно-братское устроение христианской жизни снизу доверху. Это совсем не означает, что надо избавиться от существующей церковной структуры, что нужно бороться с иерархией и признавать самостоятельную жизнь общин или братств без какого-либо особого объединяющего начала в земной церкви. Но иерархии недостаточно, даже когда она хорошо подобрана и хорошо функционирует. Это, может быть, самое трудное и самое важное во всём вопросе о современном церковном устройстве—как нам учесть общинно-братский опыт, как распространить его на все стороны жизни, как сочетать его с разного рода переходными формами церковной жизни и церковного управления. Очень важно, чтобы критика в адрес системы иерархического устройства не была бы понята ни высказывающими, ни слушающими её как призыв к анархии, отрицание всякой иерархии и всякой возможности иерархической структуры.

 

Церковь, выстроенная сейчас по принципам константиновского периода, просто не справляется с нынешними вызовами и проблемами в своей жизни, как не справляется она и с возложенной на неё Богом миссией свидетельства миру о Христе. Крупные епархии и целые патриархии вынужденно связаны с центрами, а значит, и с политикой, с интересами государственными, финансово-экономическими, демографическими, национальными или националистическими, но ни с теми, ни с другими они не должны быть сильно связаны.

Этнофилетизм не случайно называют ересью, но ведь то же самое можно отнести к практике вовлечения церкви в построение «христианского государства»—политикофилетизму. Не может быть государственной церкви, как не может быть и национальной церкви. К сожалению, об этом не говорят. Люди всё ещё находятся под очарованием теории симфонии церкви и государства. Это ересь, подобная этнофилетизму. Не может быть национальной церкви и не может быть нации, которая была бы отождествлена с церковью. Иногда говорят: я русский—значит, я православный только потому, что я русский, а в Бога я не верю, при чём здесь Бог. Или то же самое: я армянин, или грузин, поэтому я христианин, или я еврей, поэтому я отношусь к народу Божьему,—это на самом деле ересь. Это абсолютно не совместимо со Христом, с откровением о личностности и соборности, на котором стоит Церковь. Именно эта любовь «двоих-троих» во Христе и ради Христа рождает Церковь, о чём писал Сергей Фудель.