Наследие Соломона Маймона - 3
Широко известно замечание Иммануила Канта о том, что никто из его противников не понял его столь хорошо, как Соломон Маймон. В этой характеристике заслуживает внимания не только очевидное признание редкой философской проницательности малоизвестного в академических кругах мыслителя-автодидакта, но и та уверенность, с которой родоначальник критической философии причисляет его к своим оппонентам. Позднее он корректирует свое отношение к нему, аттестуя Маймона уже не столько как оппонента,сколько как не слишком желанного корректора своей критической философии, причем в этих словах стареющего философа явственно слышится глухое раздражение. Маймон понял Канта лучше всех, но в полной ли мере понял Кант Маймона? И какая оценка (как талантливого и продуктивного оппонента или как очередного дилетанта,желающего непонятно зачем улучшить кантовскую философию) точнее отражает существо расхождений между ними и, стало быть,позволяет полнее выявить своеобразие той версии критической философии, которую предложил Соломон Маймон? В какой мере его можно (и можно ли вообще) назвать кантианцем, а в какой антикантианцем? Речь тут не столько о том, согласился ли бы сам Маймон с подобной характеристикой (особенно учитывая его нескрываемый скепсис в отношении «господ кантианцев»), сколько о том,развивает его критика критической философии самые важные интенции последней или, наоборот, их дезавуирует. Иными словами,вопрос в том, усиливает такая критика критики саму эту критику философскую позицию или, напротив, ее ослабляет. Маймон полагает, что он идет дальше Канта, но в какой мере это «дальше»,подразумевает (и подразумевает ли вообще) «вместе с Кантом»?
Трактат «Критические исследования о человеческом уме, или высшей способности познания и воли», пожалуй, в наибольшей степени может поспособствовать решению этой задачи — максимально адекватной реконструкции оригинальной версии критицизма Соломона Маймона в ее сравнении с критической философией самого Иммануила Канта. В этой связи заслуживают внимания уже сама структура сочинения и форма подачи теоретического материала: первую и наиболее содержательную в гносеологическом плане часть трактата составляют три диалога, в которых обсуждаются основные проблемы кантовской философии — трансцендентальной эстетики, логики и диалектики. При этом сам автор объясняет выбор диалогической формы изложения тем, что она, по его мнению,оптимальна для экспликации и всестороннего рассмотрения предмета. Но с другой стороны, нельзя не заметить, что здесь Маймон спустя столетие воспроизводит полемический прием Г. В. Лейбница, который своими написанными в диалогической форме «Новыми опытами о человеческом разумении» намеревался дать ответ «Опыту о человеческом разумении» Дж. Локка.
Соломон Маймон - 3 - Критические исследования о человеческом уме, или высшей способности познания и воли
Пер. с нем. К. Лощевского
СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2017. — 306 с.
Наследие Соломона Маймона. III
ISBN 978-5-93762-137-5
Соломон Маймон - 3 - Критические исследования о человеческом уме, или высшей способности познания и воли - Оглавление
- К. Лощевский. Дальше Канта. «Критические исследования о человеческом уме» Соломона Маймона в контексте эволюции трансцендентального идеализма
- Критические исследования о человеческом уме,или высшей способности познания и воли Посвящение графу А. фон Калькройту
- Диалог первый
- Диалог второй
- Диалог третий
- Пролегомены [к критике чистого разума]
- Пролегомены к критике практического разума
- Этика по Аристотелю
- Примечания автора
- Заключительное замечание
Соломон Маймон - Критические исследования о человеческом уме, или высшей способности познания и воли
Лейбниц избирает форму диалога, чтобы последовательно и аргументированно опровергать тезисы британского эмпирика, воспроизводя их с максимально возможной точностью. При этом он, по его собственному замечанию, ко всему прочему еще и «разрешил некоторые трудности, которые он оставил неразрешенными»*. То есть речь идет не просто об опровержении ошибочных мнений и умозаключений оппонента, но и о своего рода очерчивании общего для обеих сторон проблемного поля, внутри которого разворачиваются актуальные теоретико-познавательные вопросы. Это же в полной мере относится и к диалогам из первой части «Критических исследований о человеческом уме» Соломона Маймона. Методическое сходство дополняется и прямой отсылкой к диалогу Лейбница: один из персонажей Маймона, alter ego автора, выражающий его точку зрения, носит то же имя,что и участник бесед, составляющих «Новые опыты» — Филалет, то есть буквально: «любитель истины».Весьма примечательное отличие, однако, состоит в том, что Филалет у Лейбница репрезентирует не его позицию, а точку зрения его оппонента — Джона Локка. Филалет любит истину, но уступает в дискуссии Теофилу(то есть самому Лейбницу), тому, кто любит то, что превыше даже самой истины — Бога. В интерпретации же Маймона любовь к истине оказывается наивысшим из возможных достоинств.
Кант — величайший мыслитель современности, родоначальник совершенно новой разновидности философии, реформатор и революционер, но истина требует, чтобы при всей огромной субъективной ценности кантовской критики, безусловно признаваемой Маймоном, ее объективная ценность была, в свою очередь, подвергнута критическому испытанию, а это подразумевает необходимость «сойти с пути, проложенного этим великим человеком, и следовать своей собственной дорогой». Маймон предъявляет Канту (идеи которого отстаивает в диалогах «Критических исследований»персонаж по имени Критон) четыре общих претензии, призванные продемонстрировать недостаточность кантовской критики («критика автора идет дальше кантовской», замечает Маймон, имея в виду самого себя) и необходимость изложения некоей иной, более полной и радикальной критики способности познания вообще, которая соответствовала бы сформулированным им самим, Соломоном.
Во-первых, отмечает Маймон, Канта в большей мере интересовала сама система в целом, чем тщательная разработка необходимых для ее построения деталей. Но система не может дать нам критерия истины, пока не установлена истинность принципов, на которых она основывается, поэтому в первую очередь следует убедиться в истинности деталей, то есть в их пригодности для построения системы, в результате чего система должна выявиться сама собой. Однако при более внимательном рассмотрении обнаруживается,что этот недостаток является оборотной стороной колоссального достоинства критической философии, ибо только благодаря ей мы вообще способны по-настоящему систематически мыслить.Критическая философия, согласно Маймону, превосходит все прежние философские построения с точки зрения реальности принципов,строгости доказательств и высочайшего систематического порядка. Ответ на главный вопрос критической философии, «как возможны априорные синтетические суждения (содержащие абсолютную необходимость и общезначимость)?», состоит в фиксации принципа таких суждений — возможности реального (то есть познаваемого посредством определенных признаков) объекта вообще. В математике таким принципом оказывается возможность априорного построения, а в естествознании — возможность опыта вообще. Синтетические суждения и в математике, и в естествознании являются необходимыми и общезначимыми только потому, что без них не могли бы иметь места ни их объекты, ни относящееся к этим объектам априорное познание. Тем самым философия (в своей высшей форме — критической философии) оказывается наукой, предметом которой является форма всякой науки вообще, ибо она основывается на максимально реальном и всеобщем принципе, который является тем более всеобщим, чем более он реален, то есть связан с большим количеством объектов. Таким образом, можно констатировать,что упрек в чрезмерной систематичности, адресуемый Маймоном Канту, в известном смысле повисает в воздухе: именно единствои целостность критической философии, ее приверженность реальным принципам придает ей то формальное совершенство, которое позволяет считать ее вершинойфилософского мышления. Тогда как любое адекватное рассмотрение деталей, составляющих систему, возможно лишь исходя из основывающейся на таком реальном принципе систематической целостности.
Вторая претензия, предъявляемая Маймоном трансцендентальной философии Канта, заключается в том, что тот исходит из фактов обыденного человеческого рассудка, ориентированного не на истину познания саму по себе, а на ее использование в практической жизни. Поэтому свою критику Маймон считает более последовательной и строгой, ибо ее предметом является только нечто абсолютно необходимое и всеобщее, а не то, что обусловлено лишь данными объектами познания. Она эксплицирует и представляет в систематическом виде это необходимое и всеобщее в качестве первых оснований познания, исключая из поля своего рассмотрения всё прочее как источник или результат тех или иных возможных психологических заблуждений. Обыденный человеческий рассудок имеет дело с данным познанием, которое всегда остается неполным, тогда как полное познание должно объясняться исходя из того, что Маймон называет «реальным мышлением». Реальное мышление не фиксирует апостериорные данности, а само конструирует свой объект как действительный объект познания. Оно осуществляет это конструирование, связывая в единстве объекта то разнородное, что в нем содержится; это соединение разнородного и есть, собственно, то, что принято называть синтетическим суждением. Данное, а не сконструированное разнородное всегда апостериорно, стало быть, оно не может быть связано всеобщим и необходимым образом. Из этого следует, что синтетические суждения могут быть только априорными, но никак не эмпирическими, ибо опыт не допускает всеобщего и необходимого соединения разнородных элементов (этот вывод особенно показателен, учитывая прямое указание Канта, что «все эмпирические суждения, как таковые, синтетические», поскольку основывать на опыте аналитические суждения просто нелепо).
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
