Около двух тысяч лет тому назад над античным миром восходила заря христианства. Мир был громадной Римской империей. От края до края ее тянулась пестрая смесь народов и племен, наречий и верований, и над этой разнородной массой, уже слагавшейся в стройный синтез государственного единства и мысли, проносилось веяние близкого синтеза духовного.
Римская держава, объединившая все племена — носители культурных идеалов, была в зените славы и могущества. Ее властью были прекращены вечные войны и междоусобицы, истощавшие имперский мир и приведшие к падению Элладу. Отныне войны велись лишь на отдаленных границах империи для отражения натиска варваров, но в пределах культурного мира, объединенного под сенью римского орла, царил величавый «pax romana», высвобождая все лучшие силы человеческого духа для творческой работы мышления. И в этой области умственной и духовной жизни происходило великое брожение —предвестник величайшего в мировой истории религиозного движения.
То было брожение всех мистических идеалов, всех религиозных потребностей. Никогда человечество не испытывало такого порыва в высь отвлеченного созерцания, никогда глубочайшие вопросы жизни и духа не стояли так ясно перед человеческим сознанием. Никогда человеческое мышление не отдавалось так безудержно страстному исканию Божества...
Юрий Николаев - В поисках Божества
К.: «София», Ltd. 1995. 400 с.
ISBN 5-7101-0054-4
Юрий Николаев - В поисках Божества - Оглавление
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - Античный мир
- Объединение мира под властью Рима. — Слияние Запада с Востоком: поиск духовного синтеза. — Стоическая философия. — Официальная религия и веротерпимость Рима. — Мистическое Богоискательство и возрождение древних культов. — Эллинизм и его центр — Александрия. — Александрийская библиотека. — Греческая философия; Пифагор и неопифагорейство. — Древние мистерии. — Культ «Великой Матери» и Атиса. — Культ Адониса. — Культ Озириса-Сераписа; слияние «Великой Матери» с Изидой и Сераписа с Дионисом. — Тайный смысл мифов. — Символика борьбы духа с материей. — Символы огня, воды и пр. — Общность мистических формул; религиозный синкретизм. — Митраизм, его успех в эллино-римском мире и слияние с официальной религией. — Мечта о Богочеловечестве; великие посвященные. — Аполлоний Тианский
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - Первобытное христианство
- Мистическая радость о Божественном Откровении. — Религиозный экстаз; проповедь о «царстве не от мира сего» и ее столкновение с общественными идеалами. — Мистические секты; терапевты, ессеи. — Иудео-христианство и христианство эллинское. — Апостольская проповедь вне иудейского мира; Апостол Павел. — Симон Маг. — Борьба за сохранение иудейской традиции. — Крушение национальных идеалов иудейства; разрушение Иерусалима. — Христианство — эллинская религия; его новые центры: Эфес, Рим, Александрия. — Начало организации христианских Церквей. — Внутреннее устройство; аскетические идеалы; положение женщины в христианской общине. — Отношение к внешнему миру; юридическое положение общин, попытки легализации и примирения с государственной властью. — Благосклонное отношение к христианам в высших слоях общества и озлобление против них со стороны толпы: темные слухи, клевета и доносы на христиан. — Христианская апологетика. — Начало христианской письменности; влияние на нее иудейской традиции. — Христианский символизм. — Христианская мистика; докетизм. — Образование новозаветного канона; апокрифическая литература. — Упрочение авторитета Церкви: борьба против мистических крайностей и против идеи таинственного высшего посвящения помимо иерархического начала. — Искатели высшего Гнозйса
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ - Гностицизм
- Источники сведений о гностицизме; полемика древних церковных писателей против гностиков. — Остатки древней ересеологической литературы; главнейшие ересеологи первых веков: Ириней Лионский, Ипполит, Тертуллиан, Климент, Епифаний и др. — Опыт классификации гностических систем. — Новейшая ученая критика. — Главные гностические мыслители и их учения. — Симон Маг, Досифей, Менандр. — Змеепоклонники: офиты в описании Иринея Лионского; варвелиоты, наасены, ператы, сефиане, учение Иустина-гностика, каиниты; общий обзор офитизма. — Николай, Керинф, Саторнил, Василид, Карпократ и сын его Епифаний. — Валентин и его школа: валентиниане Птолемей, Гераклеон, Колорбас, Марк, Секунд и Вардесан. — Кердон, Маркион и маркионизм. — Татиан, энкратиты, севериане. — Докеты, элкасаиты и пр. мелкие отрасли гностицизма. — Общий обзор гностического движения
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ - Церковь и гностические идеи
- Упрочение авторитета епископов. — Великие церковные иерархи: Климент Римский, Игнатий, Поликарп, Дионисий Коринфский, Сагарис Лаодикийский и др.; их значение в плане усиления престижа и власти Церкви. — Монтанизм; борьба с ним и ее последствия; окончательное закрепление иерархического авторитета и победа Церкви над идеями сокровенного высшего посвящения. — Спор о Пасхе. — Христианская этика; борьба против идеалов недосягаемого совершенства, новые идеалы терпимости к слабым и падшим: вопрос о «lapsi». — Новатианство и протест против снисходительности Церкви к человеческой немощи; возрождение аскетических идеалов в монашестве. — Христианская догматика; выработка ее точных формул. — Монархианство, модализм: Феод от, «второй Феодот», Ноэт, П рак сей и патрипассианство, Савеллий. — Учение о Логосе. — Александрийская школа. — Ориген. — Реакция дуализма; манихейство. — Судьба гностических идей; дальнейшая эволюция церковного христианства
ПРИЛОЖЕНИЕ - Краткий обзор апокрифической литературы
- Евангелия: Евреев, 12-ти апостолов, Египтян, Петра, Матфия, Филиппа, Фомы, Иакова, Никодима, Варфоломея, Иуды, Евы и др. — Речения Христовы. — Pistis Sophia. — Литература апостольских деяний: сборник Левкия и другие позднейшие сборники. — Деяния: Петра, Павла, Иоанна, Фомы, Андрея, Филиппа и др. — Прочие памятники апокрифической литературы: Апокалипсис, «Пастырь» Ерма. — Апостольские послания. — «Учение» Апостолов. — Сивиллические книги. Очерк истории канона Библия. — Ветхий Завет, его переводы. — Библейские кодексы. — Книги Нового Завета: Евангелия, Деяния Апостольские, послания Ап. Павла, соборные послания, Апокалипсис Иоанна. — Сборники и списки новозаветных книг: фрагмент Муратория и др. кодексы. — Кристаллизация канона: закрепление его соборными постановлениями
Важнейшие источники
Хронологическая таблица главнейших событий истории христианства первых трех веков
ОТ РЕДАКТОРА (Послесловие)
Юрий Николаев - В поисках Божества - От редактора (Послесловие)
Современному читателю, как правило, не слишком искушенному в том, что составляет предмет и содержание книги Ю. Николаева , ее познавательная ценность может показаться самоочевидной; достаточно условной и, может быть, не слишком значительной — представителям академических кругов, светских или церковных (историкам философии и религии, палеографам, экклезиологам и экзегетам); и уж вовсе сомнительной — любому, кто сколько-нибудь не понаслышке, не из вторых рук знаком с историей Церкви и основами ее учения. Изданная в начале века, который ныне подходит к концу, она способна сегодня у многих вызвать разве лишь грустную улыбку по поводу высказанных в ней наивных упований на безграничную мощь человеческого разума, самого познания — «гнозиса», которому, буде он, в авторском толковании (см. эпиграф), изначально благ и «угоден Богу», принадлежит по праву первородства ближайшее будущее. Двадцатый век, кажется, более чем наглядно продемонстрировал ту самую изнанку видимой реальности, которая по видимости столь просто и ясно открывается в «гнозисе»: Прометеев огонь грозит вот-вот обернуться вселенским пожаром; похищенное с библейского древа яблоко — пасть на воды «звездою Полынь»; «премудрый Змий», спиралью «диалектики» обвивший историю, — сомкнуться агонизирующей, смертной хваткой.
Не менее трогательна и сквозящая в тексте натуральная, сама по себе простительная уверенность автора в том, что в избранной им тематике — сравнительном религиозно-философском исследовании становления христианства — ему, быть может, принадлежит последнее слово: со времени первой публикации книги 1913 г.) историческая наука ушла далеко вперед , да и сами использованные автором источники отнюдь не располагают, при ближайшем изучении, к столь вольному их толкованию . Еще более достойна сожаления однозначность авторской позиции, согласно которой вклад гностицизма в историю культуры — в частности, в историю Церкви — безусловно положителен и во всяком случае не уступает вкладу не только церковных, но и известных античных мыслителей. Даже оставив в стороне околоцерковную полемику, достаточно вспомнить современных гностикам неоплатоников, на фоне* глубочайших умозрений, тончайших и изощреннейших, в философском и метафизическом плане безукоризненных построений которых идеи гностиков — различные хитросплетения и вариации «эонов», «эманации» и «сизигий», т. е. то гипостазирование отвлеченных понятий в смешении с поэтическими образами и аллегориями, которое составляет характерную особенность мифологического, дофилософского мышления, — выглядят нелепыми детскими фантазиями в самом варварском вкусе.
Здесь, может быть, уместно несколько прояснить ту сторону поднятой автором темы, о которой он по рассеянности умалчивает: следуя его изложению, мы так и остаемся в неведении относительно собственных причин осуждения Церковью всех тех гностических учений, которые расценены ею как «лжеименное знание» (I Тим. VI, 20), что и квалифицируется как ересь. По каким же соображениям? С точки зрения ортодоксально-церковной (если уж речь идет об истории Церкви) в учении гностиков мы видим все ту же «премудрость Змия», соблазняющую обещанием всеведения и всемогущества — познанием («гнозис») как таковым, которое с удручающей закономерностью сводится к одним и тем же составляющим «магической» («эзотерической», «оккультной» и пр.) картины мира. Это и культ астральных сил, тесно связанный с непременной числовою мистикой и верой в предопределение, и проповедь об «избранных» — т. е. «посвященных», составляющих невидимую иерархию, — и убеждение в необратимости и общедоступности духовного роста как натуральной «эволюции» (метемпсихоз) — элементарного «самосовершенствования», — и механическое, посредством этого совершенствования, накопление «субстанции святости» — тонкой энергии, наделяющей даром чудотворства, — а отсюда требование безусловной, возводимой в принцип аскезы; это, наконец, сообщаемая лишь избранным и столь характерная, символизирующая все перечисленное жалкая и скудоумная «тайна» о жертвенной миссии и высоком подвиге Иуды.
В этом смысле показательна неизменная со стороны «учителей» и «посвященных» претензия на исчерпывающее и окончательное понимание тайны мироздания — «Бога, человека и вселенной«, — самой тайны бытия. На этой претензии, в частности, основано единодушно-снисходительное отношение «посвященных» к Церкви и ее служителям, коснеющим в узком догматизме и не ведающим об истинном, «эзотерическом» смысле того, чему они служат. Неудивительно, что цитируемое автором (см. с. 265 гневное вопрошание Тертуллиана о праве гностиков на вмешательство в жизнь Церкви и толкование самих основ ее вероучения, присвоение ее полномочий — так и остается без ответа. Тщетно было бы искать у «посвященных» хотя бы мимолетного упоминания о множестве вполне однозначных предостережений, которыми буквально пестрит текст Писания, — о «волках в овечьей шкуре», пришедших учить от имени Христова («смотрите, как бы кто не соблазнил вас»; «Горе тому, кто соблазнит одного из малых сих»), —тех, кому будет сказано: «Идите от Меня; не знаю вас»; о тех, к кому же именно относится грозное «блажен, кто не соблазнится обо Мне»; наконец, о «камне», отверженном строителями и сделавшемся главою угла, который «каждого, на кого упадет, раздавит, и каждый, кто на него упадет, разобьется». Само понятие «эзотерического христианства», в контексте «гнозиса» привычное и самоочевидное, с церковной точки зрения абсурдно и невозможно.
Человеческое суждение по природе пристрастно, в лучшем случае оно видит «как в зеркале в гадании» (I Кор. XIII, 12), и проводить столь, казалось бы, очевидную и необходимую грань между «зваными и избранными» отнюдь не в его компетенции. Разве лишь этим можно объяснить демонстрируемое автором непонимание природы церковного авторитета: помимо принципа апостольской преемственности, его краеугольное основание — принцип соборности, т. е. безусловное право участия в делах Церкви всех ее членов, основанное на столь же безусловном равенстве перед ее Основателем и Главой (см. цитируемые автором послания Павла). Что же касается бросаемых Церкви традиционных упреков в узости, в умалении, стеснении и упразднении врожденного каждому дара познания и духовной свободы, то и здесь речь идет об элементарном недомыслии: в необозримой сумме сочинений Отцов Церкви указана не только эта духовная свобода в самом ее Источнике (учение о Логосе), но и (что неизмеримо важнее) средства против злоупотребления ею — к распознанию свободы ложной .
История учения о Логосе в контексте становления христианства и есть тот нерв затронутой автором проблематики, о котором он лукаво умалчивает, оставив без объяснения очевидную неоднозначность, противоречивость самой роли, которую сыграл гностицизм не только в истории Церкви, но и в истории всей современной западной культуры. Возникший на переломе эпох, он вобрал в себя достижения античной мысли (т. е. языческого религиозного миросозерцания) в попытке выработать в их осмыслении некий синтез с главнейшими, еще не оформившимися идеями новой религии. И потому вполне объяснимо упорное, непримиримое сопротивление гностикам со стороны тех носителей этой новой религии, которые отстаивали ее уникальность. Учение Церкви, о котором Св. Иустин недаром заметил: «Все, что сказано кем-либо хорошего, принадлежит нам, христианам», выкристаллизовалось в долгой и тяжкой борьбе, и результат этой борьбы запечатлен в ее важнейшем итоге. Этот итог — выработанный вселенскими соборами «Символ веры», который служит неизменным эталоном при необходимой проверке любых, сколь угодно смелых или, наоборот, по видимости ортодоксальных идей, касающихся принципиальных основ любого богословствования. Всякое отклонение от этого «Символа» и квалифицируется как ересь, — а это, как правило, любого вида искажение, извращение двух кардинальных догматов, т. е. богооткровенных и абсолютных истин, неизменно удостоверяемых церковным мистическим опытом: догмата о Троичности Божества — и догмата о Боговоплощении. Этим объясняется двусмысленность роли гностицизма: идеи гностиков и послужили точкой отталкивания при выработке церковного канона — свода догматов, составляющих фундамент христианского вероучения.
Сказанным однако отнюдь не исчерпывается и не упрощается проблема гностицизма в плане как историческом, так и философском. С философской точки зрения мы видим прежде всего некритическое смешение в понятии «гнозиса» по крайней мере двух различных. Можно сказать, что гностицизм вначале возникает без осмысления собственных оснований в научном или философски адекватном виде (срв. с упомянутым учением неоплатоников) — как своего рода самодовлеющий аспект религиозного сознания. Иными словами, это своеобразное нерефлексивное (бессознательное, руководствующееся одной лишь стихийно-религиозной «интуицией») конструирование познавательных структур, исходящее из той или иной нерефлексируемой же онтологоческой установки: т. е. это отождествление субъекта познания с самим способом познания и его неминуемая онтологизация, где не может быть и речи собственно о философствовании — о философской рефлексии, различающей бытие как таковое и особые способы существования философского сознания, что и предоставляет место для рассмотрения первых оснований самого мыслящего субъекта.
С другой стороны, гностицизм существует в снятом (латентном) виде как интенция (принципиальная установка) в логико-гносеологическом познании мира; и если в первом случае мы имеем дело с замкнутым на себя онтологизмом, пытающимся всячески подменить религиозное сознание в целом, то во втором мы сталкиваемся с имеющим собственное место в культуре аспектом научного познания мира. — Однако и такая констатация сама по себе нимало не способствует выяснению собственного места и взаимосвязи первого и второго: при попытке этого выяснения мы вновь оказываемся у порога бездны — там, откуда начинается религия, сознание принципиальной непостижимости всего, что составляет предмет любого познания, в конечном счете — непостижимости самого познания.
Это мы и обнаруживаем в историческом аспекте рассмотрения темы. Мы не можем знать, каковы альтернативы запечатленным в истории событиям; в истории Церкви, в истории западной философии и культуры имена гностиков и ересиархов «с клеймом отверженных» столь же значимы и неупразднимы, как имена канонизированных святых, всех подвижников в формировании культуры как церковной, так и «светской». И именно в этом, пожалуй, неоспоримое достоинство книги Ю. Николаева. Благодаря бесхитростному повествованию, его сочувственному тону, столь уместному в данных «Очерках...», мы невольно погружаемся в легендарную эпоху, где нашему взору предстает необозримая панорама трагедии бытия, поле скрещения и битвы конкретных человеческих судеб тех, чьи имена стали нарицательными, — мучеников веры, мучеников идеи, Истины в понимании каждого, среди неисчислимых прочих обагривших и напитавших своею кровью тело истории, тело культуры, саму «нить времен». И эта необычная, грустная книга — собственно о воплощении этой Истины: о Том, Кому безусловно принадлежит единственное, абсолютное и высочайшее право судить их.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
