Тесля - Лица и ситуации

Когда 14 апреля 1856 г. во флигеле дома на Новой Басманной, который он занимал более двух десятилетий, скончался Пётр Яковлевич Чаадаев, «Московские ведомости» напечатали следующее объявление:

«скончался один из московских старожилов, известный во всех кружках столицы».

Затруднение редактора в подыскании слов для определения покойного не сложно понять: Чаадаев был одной из московских знаменитостей, но в то же время не обладал ни чинами, ни каким-либо официальным положением, которое можно было упомянуть в некрологе; некогда будучи состоятелен — к концу жизни едва имел чем жить, да и то, скорее, по доброте людей, его окружавших. Даже литератором назвать его было невозможно — ведь при жизни были опубликованы всего две его статьи, причём первая — размером в четыре страницы, а вторая, которую в сравнении с первой можно считать обширной, уместилась менее чем на полусотне страниц совсем небольшого формата.

Чаадаева знала вся Москва — т. е. все те, кого называли «хорошим обществом», но за пределами этого круга его известность сводилась к скандальной истории публикации «Философического письма к даме» и высочайшему объявлению сумасшедшим. Впрочем, и салонная известность Чаадаева во многом покоилась на тех же основаниях — он был интересен, необычен, об идеях его судили превратно, сводя до нескольких реплик (как то обычно и бывает), истоки которых легко найти в его собственных текстах, но которые от повторения и не очень задумывающейся интерпретации уходили всё дальше от исходного содержания.

Уже при жизни, а в особенности в ближайшее десятилетие после смерти, возобладали два основных способа понимать взгляды Чаадаева. Для одних, в первую очередь для Герцена, ещё при жизни Чаадаева успевшего написать о нём в своём заграничном, обращённом к европейской аудитории памфлете «О развитии революционных идей в России» (1851 г.), он вошёл в длинный перечень борцов за свободу — между декабристами и самим Герценом:

«[... ] письмо разбило лёд после 14 декабря. Наконец пришёл человек, с душой, переполненной скорбью; он нашёл страшные слова, чтобы с похоронным красноречием, с гнетущим спокойствием сказать всё, что за десять лет накопилось горького в сердце образованного русского. Письмо это было завещанием человека, отрекающегося от своих прав не из любви к своим наследникам, но из отвращения; сурово и холодно требует автор от России отчёта во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который осмеливается выйти из скотского состояния. [... ] Да, этот мрачный голос зазвучал лишь затем, чтобы сказать России, что она никогда не жила по-человечески, что она представляет собой “лишь пробел в человеческом сознании, лишь поучительный пример для Европы”. Он сказал России, что прошлое её было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у неё нет».

Если для Герцена религиозное содержание идей Чаадаева объяснялось как следствие места и времени, нечто, скрывающее совсем иное содержание, — причём и от самого автора в том числе, — то для круга «русских католиков» именно оно предсказуемо стало основным. Чаадаев в интерпретации о. Ивана Гагарина (издавшего в 1862 г. в Париже по копиям, предоставленным М. И. Жихаревым, первое собрание сочинений Чаадаева, на полвека ставшее основным источником для тех, кто не желал ограничиваться краткими сведениями из вторых и третьих рук) стал представителем католической идеи в России — более того, тем, кто осмелился не только признать правоту католичества, но и гласно заявить об этом в момент утверждения православия в качестве первого члена национальной триады.

Следует отметить, что каждая из этих интерпретаций не была лишена оснований, — они не были заблуждением, но в то же время рисовали совершенно иной облик, не совпадающий с Чаадаевым. Помещая Чаадаева в контекст «развития революционных идей», Герцен и его последователи предлагали счесть религиозное основание его мысли — исторической подробностью, но при таком подходе речь шла уже не о Чаадаеве, а об общественном значении его идей, несмотря на то (вопреки тому), что имел в виду и стремился сказать сам автор. В логике «русского католичества» затруднение было ещё более примечательным — Чаадаев сам не перешёл в католичество, т. е. либо между его словами и его делами образовывался разрыв, либо же его слова были поняты не вполне, если предположить, что Чаадаев был достаточно последователен хотя бы в том, что объявлял важнейшим.

Жизнь Чаадаева в глазах публики вся сфокусировалась вокруг событий нескольких последних месяцев 1836 г., когда в не очень популярном, сравнительно мало читаемом московском журнале «Телескоп» вышла его статья: «это был выстрел, раздавшийся в тёмную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утре или о том, что его не будет, — всё равно, надобно было проснуться». До этого времени о нём знали не очень много — после этого о Чаадаеве в основном знали только эту историю.

Пётр Яковлевич Чаадаев был вторым (и последним) ребёнком в семействе Якова Петровича Чаадаева и Натальи Михайловны, урождённой княжны Щербатовой, так что Михаил Михайлович Щербатов, депутат Уложенной комиссии и автор «Истории Российской», приходился Петру Яковлевичу дедом. Родившись 27 мая 1794 г., Чаадаев уже не застал кн. Щербатова, скончавшегося четырьмя годами ранее, — впрочем, и родителей своих ему запомнить не довелось: отец умер в следующем году, а ещё два года спустя скончалась и матушка, так что воспитание двух братьев (Михаил родился в 1792 г.) взяли на себя тётушка, Анна Михайловна Щербатова, и дядя, Дмитрий Михайлович Щербатов.

По словам М. И. Жихарева, — человека, наиболее близкого к Чаадаеву в последний период его жизни, тётушка, получив известие о смерти своей сестры, «в самое неблагоприятное время года, весною, в половодье, не теряя ни минуты отправилась за ними, с опасностью для жизни переправлялась через две разлившиеся реки — Волгу и какую-то другую, находившуюся по дороге, добралась до места, взяла малюток, привезла в Москву, где и поместила вместе с собой, в небольшом своём домике, бывшем где-то около Арбата». Тётушке было суждено дожить до 1852 г. и скончаться в глубокой старости (родилась она в 1761 г.), непрестанно заботясь (как умея — была она женщиной доброй, но простой) о своих племянниках, из которых старший, Михаил, непременно отвечал на это со своей стороны почтительными письмами. В 1834 г. она, например, писала ему:

«Благодарю Всевышнего, что избрал меня служить вам матерью в вашем детстве, и в вас нахожу не племянников, но любезных сыновей; ваше благорасположение доказывает мне вашу дружбу, но и я, будьте уверены, что я вас люблю паче всего; нет для меня ничего любезнее вас, и тогда только себя счастливою нахожу, когда могу делить время с вами».

Андрей Тесля - Лица и ситуации. Русские беседы -  Том  1

Андрей Тесля - Лица и ситуации. Русские беседы Т. 1 - Содержание