Рансьер - Несогласие

Существует ли политическая философия? Подобный вопрос кажется несообразным по двум причинам. Во-первых, потому что рефлексия о сообществе и его цели, о законе и его основании лежит в основе нашей философской традиции и никогда не переставала ее вдохновлять.

 

Во-вторых, потому что с некоторых пор политическая философия громогласно утверждает, что вернулась и обрела новую жизненность.

 

Долгое время стесненная марксизмом, для которого политика сводилась к выражению или маске общественных отношений, претерпевшая не одно вторжение социального и наук о нем—общественных наук, сегодня, с крушением марксистских государств и закатом утопий, она,

 

казалось бы, должна обрести былую чистоту рефлексии о приципах и формах политики, в свою очередь возвращенной к былой чистоте отступлением социального со всеми его двусмысленностями.

 

 

 

Пер. с франц. и прим. В. Е. Лапицкого. —СПб.: Machina, 2013. — 192 с.

(Критическая библиотека)

ISBN 978-5-90141-106-3 (обл.)
ISBN 978-5-90141-107-0 (пер.)
 

 

Предисловие
Начало политики
Неправота: политика и полиция
Резонность несогласия
От архиполитики к метаполитике
Демократия или консенсус
Политика в ее нигилистическую эпоху

 

 Итак, начнем с начала, со знаменитых фраз из первой книги «Политики» Аристотеля, в которых он определяет в высшей степени политический характер человека как животного и тем самым закладывает основы государства-полиса .
 

 Один только человек из всех живых существ одарен речью.
 Голос указывает на печаль и радость, поэтому он свойствен и    остальным живым существам (поскольку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать радость и пе чаль и указывать на эти ощущения друг другу). Но речь способна выявить и то, что полезно и что вредно и, следовательно, что справедливо и несправедливо. Это свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек способен к вос приятию таких вещей, как добро и зло, справедливость и несправедливость. А совокупность всего этого и создает основу семьи и государства.

 

Так вкратце формулируется идея о политической природе человека—химера древних, согласно Гоббсу, который берется заменить ее точной наукой о движущих силах человеческой природы; или, напротив, вечный принцип политики общего блага и воспитания гражданина, противопоставляемый Лео Штраусом характерному для Нового времени утилитаристскому умалению требований сообщества. Но прежде чем отвергать или восхвалять сию природу, следует чуть углубиться в своеобразие того, как она выводится. В высшей степени политическое предназначение человека удостоверяется неким показателем:

 

обладанием логосом, то есть речью, каковая выявляет, в то время как голос просто указывает. Выявляет же речь и делает очевидным для сообщества внимающих ей субъектов не что иное, как полезное и вредное—и, следовательно, справедливое и несправедливое. Владение этим орудием выявления подчеркивает разделяющее два типа живых существ различие в причастности к чувственному: через удовольствие и страдание, то есть общим для всех наделенных голосом животных способом, и через добро и зло, что свойственно только людям и присутствует уже в восприятии полезного и вредного. На этом основывается не исключительный характер политичности, а некая высшая политичность, достигаемая в семье и государстве.

 

Некоторые пункты этого четкого доказательства остаются довольно смутными. Несомненно, любой читатель Платона понимает, что объективность добра отличается от относительности приятного. Но как разделить их айстесис не столь очевидно: где в точности пролегает граница между неприятным чувством от полученного удара и чувством причиненного этим же ударом «вреда»? Можно сказать, что различие проявляется как раз в логосе, который отделяет дискурсивную артикуляцию нарекания от акустической артикуляции стона. И к тому же надо, чтобы отличие неприятности от вреда было прочувствовано, причем прочувствовано как сообщаемое, как определяющее сферу общности добра и зла. Одно дело—показатель, вытекающий из обладания орудием артикулированным языком.

 

Другое—способ, каким это орудие исполняет свою функцию, то есть язык объявляет о разделении айстесиса. Из телеологического рассуждения следует, что телос общего блага присущ восприятию и выражению боли, которую причинил другой, как «вреда». Но как в точности понять отношение следования между так выявленными «полезным» и «вредным» и собственно политическим строем справедливости? На первый взгляд, презренный утилитарист мог бы заметить благородному приверженцу «классиков», что этот переход от полезного и вредного к общественной справедливости не слишком отличается от того, как он, утилитарист, выводит общую пользу на основе оптимизации соответствующих полезностей и сведения к минимуму вредностей. Прочертить здесь разделительную линию между сообществом Блага и утилитаристским договором кажется весьма затруднительным.