Живое предание

Сборник “Живое Предание”, со статьями выдающихся русских богословов, “в изгнании сущих”, был издан в Париже в 1937 году.

 

Сейчас, более чем через полвека, он печатается в России, преодолевающей последствия “вавилонского плена” безбожия, а значит — бездуховности и бескультурности. Вновь начинают звучать ранее запретные темы, — запретные уже потому, что они выходили за рамки пресловутых “кадила и кропила”, будили мысль, требовали углубления в православную веру и утверждения в православной жизни.

Живое предание, — таково знамя, под которым выступает здесь группа русских православных богословов, ощутивших потребность соединиться в этом сборнике для того, чтобы сообща, каждый в своей области, выразить одно общее устремление. Все они чувствуют потребность пред лицом Церкви сказать, как понимается и осуществляется ими верность преданию церковному, которое является для них незыблемым камнем исповедания веры. В этом также выражается потребность осознать свой общий путь в церковном служении, установить основные принципы того богословского мировоззрения, которое проявляется в методологии и проблематике в разных областях богословского труда и исследованиях. Согласно заданию сборника, отдельные статьи составлены кратко и по возможности доступно, но принадлежат перу ответственных работников в области православного богословия, которые чувствуют долг и потребность в настоящий час свидетельствовать о своем богословском “уповании”, каждый на своем собственном языке и по близкому для него вопросу. При этом приходится касаться и таких вопросов, по которым до сих пор не существует сложившегося мнения, как, например, о христианской культуре, творчестве и строительстве и т.п. В таких случаях находят для себя выражение только личные мнения отдельных авторов.

 

Учение Церкви содержится в предании, понимаемом в широком смысле, т. е. со включением всего писанного Слова Божия, Св. Библии, а далее и всей богодохновенной жизни Церкви. Предание есть все, чему Церковь учит и чем она живет, самая жизнь Церкви, которая познается и раскрывается в многообразных ее гранях. Быть верным преданию и значит жить в Церкви. Поэтому для каждого христианина — для богослова и небогослова одинаково — имеет силу самоочевидности заповедь, выраженная апостолом: “Итак, братия, стойте и держите предание” (2 Фес. 2, 15). Но в исполнении этой заповеди пред каждым отдельным христианином, как и пред всякой исторической эпохой, возникает вопрос, что для них значит держать предание, и как его держать? Руководящая мысль для ответа на этот вопрос дана в других словах того же апостола: Бог “дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, по духа, потому что буква убивает, а дух животворит” (2 Кор. 3, 6). “Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода. Мы же все открытым лицом, как в зеркале, взирая на Славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа” (там же, 17-18). Предание не есть “каменная скрижаль” или “смертоносные буквы, начертанные на камнях”, “но плотяные скрижали сердца” (там же, 3, 7,). Оно есть живое и в пас, с нами и нами живущее предание. Его нельзя заключить в непроницаемый сосуд для хранения, как это представляется нужным некоторым его ревнителям, ибо оно действует в нас, как закваска вечности, квасящая тесто времени, “доколе не вскисло все” (Мф. 13, 33). Поэтому и известная максима Викентия Лиринского в Commonitorium, свидетельствующая как будто о неподвижной неизменности предания: quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est, может быть применена не в отношении к наличному содержанию предания во все времена (что явно противоречило бы истории разных догматических эпох), но лишь к живущему в нем духу: omnia fere universaliter comprehendit.

 

Охранительство в богословии, притязающее на блюдение depositum fidei в неизменности, на самом деле является не консерватизмом, но чрезвычайно активным движением, однако, не вместе со временем, но против него. Оно не замечает, что каждая эпоха имеет свой собственный стиль, и потому для каждой эпохи является неизбежной самостоятельная транспозиция или перевод на свой язык, активное дерлсапие предания. И поэтому стремление к хранению истины во гробе с кустодиею является “суетным и ложным”, и, самое главное, не является вовсе хранением, но умерщвлением предания. Неподвижность богословской мысли, поскольку она не есть просто ее леность, является утопией, ибо то, что жизненно и современно для одной эпохи, становится анахронизмом или лицемерием для другой, фактически есть особый вид дурного модернизма навыворот. В принятии предания необходима искренность и не должно быть места стилизации, которая вообще есть худший вид обмана и самообмана. Церковь есть организм богочеловеческий, в котором полнота и неизменность божественной истины раскрывается в человеческой истории со всей ограниченностью и относительностью каждой из ее эпох. Предание раскрывается в истории, оно как бы переводится на язык разных ее эпох, и каждая из них, приемлющая его активно, хранит его творчески, ибо предание есть столько же факт, сколько и акт, столько же статика, сколько и динамика.