Мечев - Друг друга тяготы носите

 

«Друг друга тяготы носите...» : жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва - в 2 книгах - Книга 1 - Жизнеописание - Воспоминания

 

«СЛУЖЕНИЕ ЕДИНОГО ЕДИНОМУ...»

«НАША СЕМЬЯ ОТ ГОСПОДА!..» Воспоминания

ПРИЛОЖЕНИЯ

 

Святой потребен своему времени. Вчитываясь в его житие, мы можем найти в нем не только образец для подражания, но и различить знамения времени.

Когда-то таким потребным для русской земли святым человеком стал священномученик Сергий (Мечёв). Можно думать, что потребность в таком святом породил самый ход русской жизни, во многом берущий свое начало от Петровских реформ. По тонкому замечанию Батюшкова, Петр «много сделал и — ничего не кончил». Не кончил Петр и своей реформы церковного быта. Жизнь русская расслоилась. Крестьянство и духовенство сохранили дореформенный церковный быт, и, что не маловажно, именно эта среда стала главным «поставщиком» русского монашества в XIX веке — монашества простонародного по преимуществу: «Крестьянское царство» — не случайно именно так назывался известный очерк Вас. И. Немировича-Данченко о жизни Валаамского монастыря. При этом надо заметить, что это было царство, весьма неохотно принимавшее в себя выходцев из иной среды: судьба святителя Игнатия (Брянчанинова), искренне стремившегося и так и не прижившегося в нем, — наглядное тому свидетельство. Теперь не просто сказать, справедлив или нет был его упрек даже оптинскому монашеству в преобладании телесного «простонародного» подвига над умным деланием, но как бы то ни было, это царство, эта среда во многом не знала проблем образованного общества, не знала именно в силу сохранения церковно-бытового уклада жизни. Если именно этот народ назван был Достоевским народом- богоносцем, то здесь богоносец легко заменялось на бытоносец. Известно, что именно из жизни этого «народа-бытоносца» было взято и перенесено в богословский обиход понятие общины, подразумевающее живую напряженность христианской, прежде всего, евхаристической жизни, в отличие от ее формального омертвения, связываемого теперь с понятием прихода. Однако нельзя не признать, что в этом своем значении начальное понятие было переосмыслено самым решительным образом.

 

Действительно, если крестьянская сельская община была в то же самое время и общиной церковно-приходской, то все в ней было подчинено ритму устоявшегося христианского быта, в который на своих правах входило и причащение Христовых Таин, но именно как одно из его составляющих. Отсюда размеренный, веками складывавшийся характер «говения» — подготовки к исповеди и Причастию, который именно своей не оспариваемой в силу традиционности продолжительностью и клал определенный предел частоте причащения. В рамках устойчивого церковного быта и не могло быть иначе. В этих слоях русского народа ни о каком «евхаристическом кризисе» говорить не приходится хотя бы потому, что ни из чего не следует, что в допетровское время причащались чаще. Точно также не идет здесь речь и о противопоставлении приходской и общинной жизни. Однако впоследствии из этой исторически-бытовой сферы понятие «общины» было перенесено на мистико-литургический уровень, вовсе, кажется, не подразумевающийся начальным смыслом слова.

 

Иное дело там, где быт был разрушен в результате тех же преобразований, причем разрушен двояким образом: вытеснением традиционных церковных форм жизни светскими, с одной стороны, и отменой дореформенной епитимийной (духовнической) практики — с другой. Если в допетровскую эпоху границы Церкви и государства совпадали на уровне единства церковно-государственного быта и «пространство» Церкви определялось пространством распространения этого быта, то в результате проведенных Петром реформ пространство Церкви в условиях городской «культурной» жизни сжалось практически до пространства храма, и более того — светская культура невозбранно вошла в храм. Внутреннее содержание жизни, питаемое Таинствами, уже не подкреплялось ее внешними формами.

При этом, если древнерусское духовничество твердо опиралось на каноны Церкви, подробно разработанные «поновления» и епитимийники, где в качестве главного средства исправления предполагались различные сроки отлучения от Причастия, на время которых кающимся назначались еще дополнительное молитвенное правило (часто с поклонами) и пост (см., например, послания чадам преподобного Иосифа Волоцкого), то одним из следствий раскола стало разрушение института древнерусского духовничества, так как священники были лишены главного инструмента воздействия на кающихся — права не допускать на известный срок до Причастия в зависимости от тяжести совершенных грехов. Синодальное постановление 1723 года запрещает духовникам не допускать до Причастия кого бы то ни было без благословения правящего архиерея. Роль священника в этой новой ситуации могла нередко сводиться лишь к выслушиванию исповедуемых грехов и чтению разрешительной молитвы. Впрочем, синодальная традиция преодолела этот «кризис» духовничества во многом благодаря возрождению монастырского старчества, окормлявшего, как известно, не только монахов, но и ищущих наставления в духовной жизни мирян.

Впрочем, и в «культурной» части русского общества если и можно говорить о проблеме редкого причащения, то опять-таки не в том смысле, что раньше причащались часто, а затем (с Петровских времен) стали причащаться редко (до Петра и низы и верхи жили одним бытом и его вышеописанные законы распространялись на всех), а в том, что разрушение быта требовало ответной «защитной» реакции церковного организма.

Ее по преимуществу осуществил новый церковный тип, который сложился, пожалуй, уже к середине XIX века: тип «культурного», прежде всего городского, священника, сочетавший в себе как сословную церковность, так и естественную принадлежность к культурному быту города. Эти черты обусловили его социальную активность, не всегда, правда, приносящую однозначно добрые плоды. Митрополит Вениамин (Федченков) с горечью замечал в 1911 году, что среди столичного духовенства появляется все больше общественных деятелей и остается все меньше молитвенников. Этот тип стал в том числе и питательной средой будущего обновленчества, но этот же тип дал и святого Иоанна Кронштадтского, и святого Алексия Мечёва. Именно ими — или уж, во всяком случае, во многом именно ими — было найдено новое для новых условий разрешение вопроса о «жизни во Христе». Отныне главным средством, позволяющим преодолеть грех, полагалась не связанная с отлучением от Причастия епитимья, а напротив того — деятельная богослужебная и евхаристическая жизнь кающегося. Быть может, запрет на наложение епитимий косвенным образом — «от противного» — даже и послужил толчком именно к такому разрешению проблемы.

Этим великим пастырям наследовало поколение, видимым образом пополнившееся за счет представителей образованного общества. Диалог интеллигенции и Церкви, достаточно неудачный на религиозно-философских собраниях и в печати, в жизни нашел себе разрешение в священстве, например, таких отцов, как Павел Флоренский, Сергий Булгаков, Александр Ельчанинов, Валентин Свенцицкий. Правда, их богословие, сильно окрашенное философией, иногда направлялось по стихиями мира, однако знаменателен и необычен сам факт. Действительно, немало можно найти в истории примеров того, как люди, прославленные своей образованностью и умом, уходили от мира, становились монахами, заботясь о спасении души. Но трудно припомнить того, кто сделал бы это, чтобы стать приходским священником. Однако именно так было в то смутное и трагическое время, и именно из этой среды, среды городского священства, воздвигал Господь потребных земле, и именно к этой среде принадлежал священномученик Сергий Мечёв, сын великого «приходского старца» Алексия Мечёва и выпускник филологического факультета Московского университета, ученик выдающегося слависта, профессора М. Сперанского. Все сказанное выше необходимо учесть, чтобы по достоинству оценить его пастырский подвиг и наследие отца Сергия Мечёва.

---

«Друг друга тяготы носите...» : жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва - в 2 книгах - Книга 2 - Беседы - Проповеди - Письма - Содержание

«ВЫ ВСЕ В МОЕМ СЕРДЦЕ...»